За Кубанью
(Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович - Страница 61

— Как ты посмела! — заорал он. — Столько денег в огонь…

— Принеси машинку, — услышал он в ответ. — Остригу сына…

Осман бросился к повозке, схватил нагайку. Метнувшись к Фатимет, стал хлестать ее что было сил. Женщина не сопротивлялась, она лишь прикрыла, да и та инстинктивно, лицо руками: берегла глаза. Знала — в нагайку вплетены кусочки стальной проволоки. Вдруг удары прекратились: в нагайку вцепился Казбек. С минуту между отцом и сыном шла молчаливая борьба, верх одержала молодость. Вырвав нагайку, мальчик швырнул ее в костер. Глаза его источали ненависть.

— У, щенок… — взвыл Осман. — На отца руку поднял! Ты об этом еще пожалеешь, выродок, ничего тебе от меня не достанется.

Пошатываясь, пошел к дому.

— Мама, — произнес Казбек. — Пойдем в город. Я знаю адрес Максима, он нам поможет. Максим — мой друг.

— К Максиму, Казбек, мы пойти не можем. Ты должен понимать это, не маленький.

— Мама, город большой, неужели пропадем? А с этим человеком я жить все равно не буду. Еще раз ударит тебя — убью его…

Со странным чувством глядела Фатимет на сына. В деда пошел. Такой не станет бросаться словами. Да, теперь придется покинуть этот дом — Осман сам обрубил сук, на котором сидел, сам лишил себя права называться отцом. Вдруг вспомнила самое главное:

— Тебя надо остричь и выкупать, от тифа спасения нет! О аллах, до чего доводит жадность!

Занятая делами, она поостыла.

«Может, и обойдется», — подумалось ей.

— Прошу тебя, сынок, не вмешивайся в наши отношения, — попросила она.

Казбек упрямо мотнул стриженой головой.

— Пусть только посмеет обидеть тебя…

Пролетело около двух недель. За это время в ауле произошло немало событий. Председатель аульного Совета Довлетчерий был арестован за связь с бело-зелеными, его место занял Анзаур. В ауле тотчас приступили к формированию отряда самообороны. Сторонники Улагая притихли. Приказ о взятии власти в ауле застал их врасплох. Было решено повременить с вооруженным выступлением.

Зная обстановку во всех окружающих населенных пунктах, о десанте в районе Новороссийска, Анзаур держал отряд самообороны в полной боевой готовности. Почти целые дни проводил в отряде Казбек. Он заменял посыльного при сельсовете, вестового при Анзауре, охотно выполнял любые поручения бойцов отряда, которым без. особого разрешения запрещалось отлучаться даже на короткое время. Несколько раз, оставаясь наедине с Анзауром, Казбек заговаривал о Максиме. Он рассказал, что Максим дал ему свой городской адрес, обещал устроить в школу.

Как-то утром Фатимет, проводив Османа на виноградник, вдруг заметила, что Казбек что-то долго не поднимается с постели. В этот момент Казбек как раз и подошел к матери. Вид его встревожил Фатимет — лицо пылало, глаза сузились, весь он как-то сник.

— Что с тобой? — Фатимет пронзила страшная догадка. — Голова болит?

— Болит, — признался Казбек.

— Сбрось рубашку! О аллах, сыпь… Будь проклят этот жадный человек… — Слезы брызнули из глаз Фатимет — признаки сыпного тифа она, как, впрочем, и почти все в то страшное время, знала хорошо. Отлично понимала и то, что здесь, в ауле, без врачебной помощи, вырвать мальчика из лап смерти невозможно. Быть может, в городе. Сунув в саквояжик белье для Казбека, немного еды, вошла в комнату Османа. Найдя карандаш, написала записку: «У Казбека тиф, повезла в город».

Счастье, что Осман отправился на виноградник пешком. Фатимет запрягла лошадей, усадила в повозку сына. «А кто же пригонит лошадей обратно? Надо заехать за Османом».

Объясняться с мужем долго не пришлось; старик понял ее с полуслова. Лицо его стало еще более жестким, чем обычно.

— Можешь отправляться! — процедил он. — До станции не очень далеко, подводу брать не разрешаю.

— Человек, сын умирает, — прошептала потрясенная женщина. — Ты, наверное, не понял, у него тиф, он заразился, когда нес тряпье, которое я сожгла. Он умирает…

— Вот и тащи его до станции, подводу не дам.

— Не дойдет он! — Фатимет все еще на что-то надеялась.

— Слезай! — завопил Осман. — Пусть сдыхает, ублюдок! Слезай!

— Ты так… — Глаза Фатимет потемнели. — Пусть же тебя накажет аллах. А лошадей спросишь на станции. — Она вскочила на ноги, потянула вожжи, кони рванулись, Осман едва успел отскочить в сторону. Повозка быстро скрылась в пыли.

Не долго думая, Осман трусцой, напрямик, одному ему известными тропками, побежал к станции: кони-то сами не придут…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Возвращаясь домой, Максим с надеждой глядел на окна своей комнаты — не горит ли свет? Нет, темно. И у хозяйки темно.

— Никто не приезжал, Николаевна? — осведомился он.

— Нет, сынок, никого не было, — вздохнула хозяйка. — Да ты не беспокойся, если кто приедет, сразу кинусь к твоим товарищам, приму, как родных.

Теперь он злился на себя за то, что пооткровенничал с хозяйкой. Она твердо ему сказала: ничего у них не выйдет. Выходит, и ждать глупо. Остается одно: взять себя в руки, выбросить из головы несбыточные мечты.

Он дает себе слово не думать о Фатимет. Но однажды признается себе: в сердце его пылает, словно костер, неведомое чувство.

Председатель комиссии по борьбе с бандитизмом Петр Иванович Сибиряк, славившийся аскетическим образом жизни, вызвал как-то Максима к себе.

— Срочное задание, Максим, — проговорил он. — Да ты садись, не топчись. Но сначала скажи: что с тобой происходит? Ты уж извини меня, но ты явно не в своей тарелке.

Максим покраснел.

— Уж и не знаю, что сказать, Петр Иванович, — чуть слышно ответил он. — Пустяки, личное дело…

— Личное дело — не пустяки, — возразил Сибиряк. — Всякое личное с общим связано. Ты уж извини… Что, любовь?

Максим вздохнул, совсем растерялся.

— Значит, любовь. Ну что ж, любовь — дело хорошее, Максим.

Петр Иванович вышел из-за стола, придвинул стул Максиму.

— Я тебе, Перегудов, одну историю рассказать хочу. — Петр Иванович перешел на полушепот. — Очень поучительная история, дорогой. Лет восемь назад довелось мне быть в ссылке, загнали аж за Енисей, куда Макар телят не гонял. Под Саянским хребтом село Шушенское имеется. И не очень я расстроился. Выяснилось, что задолго до меня Ленин там свой срок отбывал. Я, сам понимаешь, все лез к крестьянам с расспросами: как жил Владимир Ильич, что говорил, как день строил. И знаешь, что рассказал хозяин, у которого Ильич был на квартире? В первые дни заметил, что скучает Владимир Ильич. А потом вдруг оживился, повеселел, совсем неузнаваемым стал. «Что бы это могло значить? — толковали они с женой. — Не иначе как появилась надежда на помилование». Спросили. Оказалось, и не ходатайствовал о помиловании. А насчет надежды, — тут, говорит, Ленин как-то усмехнулся и добавил: «Надежда есть, скоро с ней сами познакомитесь». Прошло некоторое время, вдруг Владимир Ильич сообщает: еду встречать невесту, зовут ее Надежда. — Помолчал Сибиряк и добавил: — Стыдиться своей любви нельзя. Это раньше некоторые втолковывали, будто любовь и революция все равно что вода и пламень: несовместимы. Ну, выкладывай…

Максим, запинаясь, стал рассказывать о встрече с Фатимет, о Казбеке. Сибиряк, встав со стула, зашагал по кабинету.

— Не простое дело, — признался он. — Тебе нужно еще раз поговорить с этой женщиной. Боже упаси навязываться со своей любовью. Уговори ее изменить образ жизни. Пусть переезжает в город, работает, Казбек будет учиться. Больше ни о чем не толкуй. Возвратишься из командировки, направлю в тот аул. А сейчас, вот что. Из горской секции пришла просьба помочь вывезти хлеб. Собрали в одном ауле пудов пятьсот, а вывозить боятся: бандиты могут Завернуть их с тем хлебом в лес. Пообещал помочь. Представитель секции уже ждет тебя. Ты, правда, не особенно этому человеку доверяешь, но хлеб он пока что собирает исправно.

— Зачерий?

— Он самый.

— А мне-то какая разница, — возразил Максим. — Зачерий так Зачерий. Хлеб есть хлеб, доставим. А насчет Зачерия, что ж, может, и ошибаюсь, разгадать его нелегко — хитрый, скользкий. В одном уверен: от таких вреда больше, чем пользы.