Время проснуться дракону - Ганькова Анна - Страница 29

– Откуда, по-твоему, берутся служители Храма?

И эта проблема была от Вика совсе-ем далека. Если рассуждать логически… то человек искренне верует, а потому идет служить в Храм, так как любая другая стезя для него становится неприемлемой. А надумав это – он так все и выложил брату.

В общем-то, он оказался прав… вернее – отчасти, но то, что из этого вытекало, повергло Вика в еще большее недоумение. Да что там недоумение! Оно укладывалось в его неподготовленный к философским раздумьям разум, как острые камни – навалом, не к месту и довольно болезненно.

Да, направил человек свои стопы в Храм, но откуда он пришел? Знати образованной, в общем-то, не так много. Так что основной люд, служащий в Домах Светлого, это выходцы из простонародья. Да, именно из тех людей, что давно позабыли все истины. И которые, в силу собственной малообразованности и неумения самостоятельно мыслить, доискиваться до этих самых утерянных истин и не будут.

А теперь еще надо поглядеть – почему тот, гипотетический юнец, пришел в Храм? Верует ли он искренне, или просто ищет для себя доли более легкой, чем труд садовника или какого-нибудь кожевенника… и если это второй случай, то и вот оно проявление лицемерия, простецкой хитрости и расчетливости.

Во-первых, такой юнец в Дом Темного и не пойдет, так как народной любовью он давно уже не пользуется, да и жизнь при нем значительно тяжелее. А во-вторых, став служкой и прожевав первый кусок, который он не своим горбом заработал, а прихожане ему принесли, возжелает, как пить-дать, в следующий раз заиметь кусок пожирнее. И полезет он по головам, чтоб возвыситься – ради благ, по роду ему до этого недоступных.

Он будет заискивать перед старшими, подставлять равных и гнобить низших – чтоб, упаси Светлый, его не догнали. А желания его, меж тем, будут только расти. Так что до того же Светлого ему, по большому счету, в скорости и дела не будет – зачем Он, если всего можно достичь и так?

Из таких юнцов, как правило, получаются те самые пастыри, что, добившись ранга настоятеля в Первом храме какого-нибудь города, и поместье свое имеют, и особняк на главной площади. А в них и прислуги туча, и лошади породистые, и девок десяток на содержании – в общем, все, что, будучи сыном молочника или кузнеца, он бы ни в жизнь не заимел! У таких, как правило, и городской Совет с руки ест, и сам господин в друзьях ходит.

– Понятно, что таких служителей надо гнать с места, но ведь есть еще те, что в Храм по истинной вере приходят! Вот их-то и следует возвышать! – воскликнул, не удержавшись, Вик.

Взгляд Роя направленный на него, меж тем, стал совсем уж какой-то непонятный… горечь, пополам с жалостью и насмешкой.

– Умный, да?! А вот получается, что из истинно верующих-то юнцов еще худшие пастыри получаются! Те-то – первые, сидят и полной ложкой радости жизненные черпают, мечтая только, чтоб кормушку кто не перекрыл. С этими же все сложнее получается…

– Тут-то что не так? Они, вроде ж, от души веруют? – подал голос младший принц, уже и не зная, что сказать, чтоб хоть раз в тему попасть.

Рой отвернулся и посмотрел вдаль, где уже к тому времени солнце наладилось на покой, плавясь и тая в розовеющей над лесом дымке. И, следуя за закатом, рассказ старшего брата, сначала спокойный и не тревожащий ухо, как исчезающая за горизонтом нежная кисея приятна глазам, постепенно погружался в пугающую тьму.

Вспомним, что парня этого, из простого сословия, отец заставлял гусей пасти или глину месить, в зависимости от того, кем он был – крестьянином или ремесленником, и сильно по школам разным ходить не давал. А юнец-то тот к Свету и Благости тянулся и впитывал то, что настоятель местного Храма, в соответствии со своими, более чем скудными познаниями, вкладывал ему в голову. Вот, в общем-то, и весь портрет истинно верующего юнца.

А службу свою он начинает истово, чем в его понимании является отречение от всех «излишеств». Но на самом деле, от ума ограниченного и понятий закостенелых, просто гробить себя станет парень по-черному.

Самое первое, что он сделает, стараясь ограничить свои дух и тело в привычке к «излишествам», это откажется от пищи, пусть и простой, но разнообразной, какой кормят при храмах, и потреблять станет только черствый хлеб и воду. Потом перестанет топить у себя в келье и пользоваться постелью, заменив и без того тощий тюфяк на охапку соломы. А потом и мыться, ведь хорошая баня – это тоже своего рода удовольствие, а, значит, и «излишество». Через какое-то время начнет он мучиться и переживать от того, что тело его мужское, молодое и еще здоровое, помимо воли, примется откликаться на тепло и обещание сладости, заключенное в каждой женской фигуре, проплывающей мимо.

Но он будет какое-то время продолжать истязать себя, накладывая все новые и новые ограничения на свое и так уже жалкое существование – якобы во Славу Светлого.

А спустя годы, он однажды выглянет из своего благочестивого кокона самолюбования и увидит, что, вокруг-то, жизнь идет! И люди все также стремятся вкусно поесть, красиво одеться, хотят иметь дом и семью или, наоборот, жить привольно на радость себе родимому. В общем, он увидит все то, что видит каждый, и что он сам наблюдал до прихода в Храм.

Но теперь он не воспримет это как должное, как когда-то в юности, когда он просто «носил» Светлого в душе своей и счастлив был одним этим. Теперь это его покоробит, а потом и разозлит – он, такой правильный в своей святости, несет такие лишения во Имя Его, а они предаются «излишествам» по заветам «срамного» Темного! И неважно уже будет, что впал он в это по скудости знаний своих и ограниченности мышления, да и не принуждал его никто те лишения нести, что сам он для себя такой удел выбрал.

А с каждым новым голодным урчаньем живота, с каждой новой судорогой, болью, въедающейся в промороженные суставы, с каждым укусом вши, впивающейся в его немытое тело – он станет превозносить себя над «нечистыми» людьми. И чем ярче и насыщенней будет проходить жизнь окружающих, тем выше будет подниматься тот пьедестал.

А теперь представим, что видят эти самые, окружающие его люди. И не забудем, что это все больше простые селяне и горожане, которые, как помнится, тоже ни большим умом, ни образованностью не отличаются. А видят они истинно святого человека, который, не жалея себя, молится за них Светлому!

Почему они уверены, что его молитвы звучат за них всех? Да просто потому, что он пастырь их! Они-то свое дело делают – пшеничку растят, горшки лепят, мечи куют, ну и так далее. А его дело за них молиться – на то он тут и поставлен в храме Светлого!

И вот уже не он один себе пьедестал строит, а всем народом возводится постамент тот – все выше и выше. И понимает он тогда, что не зря гнобил себя столько зим – он теперь для всех глаза Светлого, и уши, и голос. И начинает сначала поучать именем Его, затем направлять, а потом и вершить. И в полной мере вкушает он одно из опаснейших «излишеств» – чувство власти над ближним! Да только ему, давно отвернувшемуся от разных благ и удобств, кажется, что власть не грех, а благословение, дарованное ему за труды самим Светлым.

Но если теперь уж не юнец, а человек умудренный годами, достиг того положения, когда его и слушают, и идут за ним, то это однозначно – он человек неглупый. И понимает, что людей, пьедестал его на своих плечах несущих, по своему образу и подобию сразу он переделать не сможет. В общем, ума ему хватает – против толпы не переть.

И тогда направляет он все чувства, раздирающие его изнутри, и негодование, и неосознанную горечь от потерянных им самим зим, и жалость к своему разрушенному уже немолодому телу, и злобу ко всему радостному и живому, на тех одиночек, что носят в себе частицу Темного, на «неправильный» Мир. То есть, на магов и волшебниц. А его непомерно разросшееся самомнение нашептывает ему, что раз делается это во имя Светлого, то Он ему все и простит.

Но маги-то – выходцы из королевской Семьи и из знати, что в более или менее близком родстве с ней! Как так получается, что какой-то Храмовый служка поперек всем им идет?