Осколки зеркала Вечности и тропы искателей (СИ) - Линтейг Алиса "Silent Song" - Страница 89

В комнату тяжёлыми шагами ступили двое мужчин: один высокий, черноволосый, с густой причёсанной бородой и злобным орлиным взглядом, а другой — гладко выбритый блондин, ростом чуть пониже, но при этом явно с немалым претензиями и надменным выражением лица. Лилиан уже не раз встречалась с обоими, и встречи всегда заканчивались одинаково — очередными пытками. Эти двое прекрасно умели пытать и особенно любили использовать рателот — специальную магическую плётку для пыток, один удар которой приносил ощущения, будто тело насквозь пронзили сотнями кинжалов, и навсегда оставлял после себя глубокие следы. Непослушных детей в семье Вульфордов до определённого момента часто подвергали этому наказанию, и Лилиан в том числе — ее особенно. К счастью, те времена прошли и пока что родственники использовали на ней не столь жестокие методы, пытались привлечь на свою сторону. Но воспоминания болезненно врезались в ее сознание, и, только увидев этих людей, Лилиан ещё сильнее сжалась, почти свернувшись в маленький перепуганный клубок.

— Не бойся, Лили, у тебя будет выбор, — деланно ласковым голосом заверила мать.

И внезапно сердце Лили сжалось: ее взгляд пал на ношу, которую тащили эти двое. Крепко связанная, избитая, несчастная, но на вид совсем не боящаяся, в их грубых руках полулежала девочка. Хорошая подруга Лили, с которой они постоянно проводили время в школе. Которая часто рассказывала ей о напевных книгах своей бабушки и которая пыталась сделать все, чтобы с рождения тёмное сердце юной Вульфорд сплошь заполнил животворящий свет. Успешно. По крайней мере, так всегда думала сама Лили.

Хотя сейчас Лилиан едва ли узнавала в ней свою всегда добрую, спокойную, пропитанную тёплым уютом подругу: ее пухловатые губы были плотно сжаты, чистые голубые глаза гневно сощурены, а руки напряжённо тряслись — не от страха. Невооружённым глазом было видно, что девочку насквозь переполняет сжигающая ненависть ко всей семье Вульфорд, к их друзьям и, главное, к жестокой и совершенно бесчувственной прислуге. Вполне обоснованно.

— Отпустите ее, пожалуйста, — жалобно попросила Лили, подняв умоляющий взгляд на мать.

— Отпустим, — приторно улыбнулась женщина. — Если только ты согласишься быть избитой двумя рателотами сразу. У тебя есть выбор, милая: или собственная физическая боль, или смерть подруги. Думай сама, что для тебя важнее. И учти, шрамы будут очень глубокими. Гораздо глубже, чем сейчас.

— Оливия, прошу, не надо, — горестно взмолилась Лили, чувствуя, как сердце сильнее скручивается под давящими тисками, а к горлу свербящим комом подкатывают ненужные эмоции. Только не ещё одна пытка, только не эта невыразимая боль в двойном размере! И… только не смерть подруги.

— Увы, просьбами никого из нас не проберешь. Они нас интересуют меньше всего, как ты уже могла заметить. Тем более — твои, наша маленькая провинившаяся красавица, — безмятежно откликнулась Оливия Вульфорд.

Лилиан в ужасе посмотрела на подругу и, уловив ее горящий гневный взгляд, рефлекторно отвернулась. Кажется, теперь эти полные ненависти голубые глаза пугали ее даже больше, чем холодный материнский взор.

— Выбирай быстрее. У тебя не так много времени. — Оливия крепче сжала руку дочери, поторапливая ее.

Лилиан знала, что она должна хорошо подумать, что она просто не могла сделать ошибочный выбор. Любая оплошность обещала стоить жизни, за которую она, в тот момент беззащитная напуганная девочка, неспособна была бороться. Только два варианта существовали для неё, и только два слова тяжёлым молотом били ее в голову, словно давя под собой все, в том числе и ее эмоции. Рателоты или смерть. Сегодня не ее — сегодня подруги.

А тело резко пронзила мнимая боль, призрак тех самых жутких воспоминаний, что остались у неё от последнего избиения. И ей захотелось спрятаться, хоть где-нибудь спрятаться, чтобы уже ничего не слышать, не видеть, не чувствовать…

— Ну так что выбираешь, милая? — послышался по-прежнему невозмутимый голос матери.

— Убивайте, — неожиданно вырвалось у Лилиан. Она сказала это настолько твёрдо, спокойно и безэмоционально, что ей самой стало жутко. Как будто в один миг ее перестала волновать и жизнь подруги, и собственное постоянное следование свету, и далеко находящийся от неё брат Джеймс — все, кроме незаживающих даже от магии шрамов, оставшихся после былых процессов «общения» с рателотами.

Оливия беззаботно засмеялась — примерно так, как в предыдущей сцене смеялась сама Лилиан от общения со своей любимой дочерью — мужчины принялись о чем-то живо переговариваться басовитыми голосами, а пленённая девочка пронзительно закричала, то ли от осознания скорой гибели, то ли от боли неожиданного жестокого предательства. Но внутри у Лили больше ничего не дрогнуло. После роковых слов ей стало гораздо спокойнее.

— Ну вот, я же говорила, что однажды ты покажешь себя! Я прекрасно вижу, что тебе совсем нет до неё дела. Для тебя этот выбор был даже нетрудным. Я уверена, ты заранее знала ответ, — сладко произнесла Оливия, принявшись ласково играть с непослушными волосами дочери.

Неожиданно комната исчезла, и ненавистные голоса сменились другим, тоже хорошо знакомым, но уже вызывающим совсем противоположные, дружеские чувства голосом:

— Надеюсь, в этом… странноватом доме больше нет тёмных призраков, проклятия которых мне снова придётся обезвреживать в одиночестве. — Лилиан показалось, что эти слова прозвучали немного обречённо.

— Не знаю… Сейчас об этом доме я не так много знаю, помню только его прошлую уютную прелесть. Но мне очень жаль, если здесь ещё найдутся проклятия. Сочувствую вашим друзьям! Терять друзей и любимых всегда тяжело, безумно больно. И особенно худо приходится близким, вынужденным преждевременно хоронить собственных детей, братьев, сестёр. Как же все-таки хочется все вернуть! — откликнулся тоже смутно знакомый, но какой-то неживой, бесплотный голос.

— Видимо, здесь мне нужно благодарить за сочувствие.

Лилиан резко вскочила и принялась непонимающе осматривать окружающую комнату. Не слишком большая, но довольно просторная, светлая комната, обставленная позолоченными сундуками с бархатной обивкой, гармонировавшими с ними шкафчиками, полными забавной всячины; деревянными статуями в форме животных из другого мира; украшенная яркими, местами чрезмерно, картинами и залитая тускловатым зимним солнечным светом, проливавшимся сквозь узорчатые занавески. Да, Лилиан здесь уже была, не раз была. И не раз приводила сюда свою подругу, которую только что сама же обрекла на жестокую смерть…

Или не только что? Или много лет назад, когда она ещё не была знакома со своим мужем Эдмундом, когда она сама была примерно такой же, как ее прелестная дочь?

Да, наверное, много, но не настолько. И никакого ребёнка у неё ещё нет и не будет в ближайшие несколько лет, как и мужа, того беззаботного и счастливого добряка.

Пока что ей было всего девятнадцать, и она действительно бесконечно любила Эдмунда, правда совсем другого — чаще мрачного, молчаливого, задумчивого. А ещё она по-прежнему находилась под чарами слежения и по-прежнему не имела понятия, как от них избавиться.

Лилиан резко тряхнула головой, словно стряхивая мутный, скользкий туман, застеливший ее голову. Действительно, стало лучше.

Теперь напротив себя она без труда смогла разглядеть своего старого приятеля Алекса Найтона, отчего-то прижавшегося к стене и плотно закрывавшего глаза ладонями. Такой жест немного смутил Лилиан, она задумалась, но, ничего не поняв, решила ещё немного осмотреть комнату. Пока спрашивать напрямую, что здесь только что произошло, она не хотела: это выглядело бы глупо, потому что, скорее всего, она и сама все знала получше Алекса.

— О, Лили! Ты все-таки осталась здесь, сумела противостоять подкравшейся гибели! Я горжусь тобой, — произнёс потусторонний женский голос, и, посмотрев в сторону, Лили увидела Симону Мессилс, возлюбленную своего любимого брата. А точнее, ее призрака, прозрачного, невесомого, неосязаемого. И почему-то очень печального.