Скрюченный домишко - Кристи Агата - Страница 21

– Не хотела.

– Почему не хотела?

Она убрала яблоко от лица, чтобы до меня как можно яснее дошел смысл сказанных ею слов.

– Вы сюда ходите, чтобы ябедничать полиции.

Я был застигнут врасплох.

– Ты… ты имеешь в виду…

– Дядю Роджера.

– Но с ним все в порядке, – успокоил я ее. – Все в полном порядке. Они знают, что он ничего дурного не делал… то есть я хочу сказать, он не растратил ничьих денег. И вообще ничего плохого не совершил.

Жозефина смерила меня уничтожающим взглядом.

– Какой вы глупый, – сказала она в сердцах.

– Прошу прощения.

– Я и не думала беспокоиться о дяде Роджере. Просто в детективах никто так не делает. Разве вы не знаете, что полиции никогда ничего не говорят до самого конца?

– Теперь дошло. Прости меня, Жозефина. Я виноват.

– Еще бы не виноват, – сказала она с упреком. – Я ведь вам доверяла.

Я извинился в третий раз, после чего она как будто смягчилась и снова принялась грызть яблоко.

Я сказал:

– Полиция все равно бы дозналась. Ни тебе… ни даже мне не удалось бы долго держать все это в секрете.

– Потому что он обанкротится?

Жозефина, как обычно, была в курсе всех дел.

– Думаю, этим кончится.

– Они сегодня собираются это обсуждать. Папа, мама, дядя Роджер и тетя Эдит. Тетя Эдит хочет отдать Роджеру свои деньги – только пока их у нее нет. А папа, наверное, не даст. Он говорит, что если Роджер попал впросак, винить в этом он должен только самого себя и бессмысленно бросать деньги на ветер. Мама даже слышать про это не желает. Она хочет, чтобы папа вложил деньги в «Эдит Томпсон». Вы слыхали про Эдит Томпсон? Она была замужем, но не любила мужа. Она была влюблена в одного молодого человека, его звали Байуотерс. Он сошел на берег с корабля и после театра пробрался какой-то улочкой и всадил нож ему в спину.

Я еще раз подивился необыкновенной осведомленности Жозефины, а также артистизму, с каким она (если не обращать внимания на некоторую неясность в расстановке местоимений) изложила буквально в двух словах основные вехи драмы.

– Звучит-то это все хорошо, – сказала она, – но в пьесе, мне кажется, все будет совсем не так. Будет опять как в «Иезавели». Как бы мне хотелось узнать, почему собаки не отгрызли Иезавели кисти рук, – сказала она со вздохом.

– Жозефина, ты говорила мне, что знаешь почти наверняка, кто убийца.

– Ну и что из этого?

– Кто же он?

Она облила меня презрением.

– Понимаю, – сказал я. – Оставляем все до последней главы? И даже если я пообещаю ничего не говорить инспектору Тавернеру?

– Мне не хватает нескольких фактов, – заявила она, швырнув в пруд сердцевину яблока, а затем добавила: – Но в любом случае вам я ничего не скажу. Если уж хотите знать, вы – Ватсон.

Я проглотил оскорбление.

– Согласен, – сказал я. – Я – Ватсон. Но даже Ватсону сообщали данные.

– Сообщали что?

– Факты. И после этого он делал неверные выводы на основании этих фактов. Представляешь, как это смешно, если я буду делать неверные выводы.

Минуту она боролась с искушением, а затем решительно затрясла головой:

– Нет, не скажу. И вообще мне не так уже нравится Шерлок Холмс. Ужасно все старомодно. Они еще ездили в двухколесных экипажах.

– Ну, а как насчет писем?

– Каких писем?

– Которые писали друг другу Лоуренс Браун и Бренда.

– Я это выдумала.

– Я тебе не верю.

– Правда, выдумала. Я часто выдумываю разные вещи. Мне так интереснее.

Я пристально посмотрел на нее. Она не отвела взгляда.

– Послушай, Жозефина, в Британском музее есть человек, который прекрасно знает Библию. Что, если я спрошу у него, почему собаки не отгрызли кисти рук Иезавели? Тогда ты расскажешь мне про письма?

На этот раз колебания были долгими.

Где-то совсем рядом неожиданно хрустнула ветка.

– Нет, все равно не скажу, – окончательно решила она.

Мне ничего не оставалось, как признать поражение. Я вспомнил, к сожалению слишком поздно, совет моего отца.

– Понимаю, это просто такая игра, – сказал я. – На самом деле ты ничего не знаешь.

Она сверкнула глазами, но не поддалась на мою приманку.

Я поднялся:

– А теперь я должен поискать Софию. Пошли!

– Я останусь здесь, – запротестовала она.

– Нет, ты пойдешь со мной.

Я без церемоний дернул ее за руку и заставил встать. Она с удивлением смотрела на меня, видимо намереваясь оказать сопротивление, но потом вдруг сдалась даже с какой-то кротостью, потому, я думаю, что ей не терпелось узнать, как отреагируют домашние на мое присутствие.

Почему я так стремился увести ее? Я не мог сразу ответить на этот вопрос. Догадка пришла, только когда мы вошли в дом.

Виной всему была неожиданно хрустнувшая ветка.

14

Из большой гостиной доносился шум голосов. Я постоял у двери, но, так и не решившись войти, повернулся и пошел по длинному коридору. Повинуясь какому-то непонятному импульсу, я толкнул обитую сукном дверь. За ней был темный проход, но вдруг в конце его распахнулась еще одна дверь, и я увидел просторную ярко освещенную кухню. На пороге стояла старая женщина – дородная, грузная старуха. Вокруг ее весьма обширной талии был повязан белоснежный крахмальный фартук. Как только я взглянул на нее, я понял, что все в порядке в этом мире. Такое чувство всегда возникает при виде доброй нянюшки. Мне уже тридцать пять, но у меня появилось ощущение, что я четырехлетний мальчуган, которого обласкали и утешили.

Насколько я знал, няня никогда раньше меня не видела, но это ей, однако, не помешало сразу сказать:

– Вы ведь мистер Чарльз? Заходите на кухню, я вам чаю налью.

Кухня была просторная и необыкновенно уютная. Я сел за большой стол в центре, и няня принесла мне чаю и на тарелочке два сладких сухарика. Теперь я окончательно почувствовал себя в детской. Все стало на свои места, и куда-то ушел страх перед чем-то темным и непонятным.

– Мисс София обрадуется, что вы приехали, – сказала няня. – Она последнее время перевозбуждена. Все они какие-то перевозбужденные, – добавила она с явным осуждением.

Я обернулся:

– А где Жозефина? Она пришла вместе со мной.

Няня прищелкнула языком, выражая свое неодобрение:

– Подслушивает где-нибудь под дверью и пишет в своей дурацкой книжке. Она с ней не расстается. Давно пора отправить ее в школу, играла бы там с детьми, такими же, как она. Я не раз говорила об этом мисс Эдит, и она соглашалась, но хозяин все доказывал, что ей лучше всего здесь.

– Он, наверное, души в ней не чает.

– Да, он ее очень любил. Он их всех любил.

Я взглянул на нее с удивлением, не понимая, почему привязанность Филипа к своему потомству няня так упорно относит к прошлому. Она увидела мое недоумение и, слегка покраснев, сказала:

– Когда я говорю «хозяин», я имею в виду старого мистера Леонидиса.

Прежде чем я успел что-то ответить, дверь распахнулась и в кухню вошла София.

– Чарльз! – удивленно воскликнула она и тут же добавила: – Няня, как я рада, что он приехал.

– Я знаю, родная.

Няня собрала кучу горшков и кастрюль и унесла их в моечную, плотно закрыв за собой дверь.

Я вышел из-за стола и, подойдя к Софии, крепко прижал ее к себе.

– Сокровище мое, ты дрожишь. Что случилось?

– Я боюсь, Чарльз, я боюсь.

– Я тебя люблю. Если бы я только мог увезти тебя отсюда…

Она отвернулась и покачала головой:

– Это невозможно. Через все это мы должны пройти. Но знаешь, Чарльз, есть вещи, которые мне трудно вынести. Мне ужасно думать, что кто-то в этом доме, кто-то, с кем я каждый день встречаюсь и разговариваю, хладнокровный и расчетливый убийца…

Я не знал, что ей на это ответить. Такого человека, как София, трудно было отвлечь или утешить ничего не значащими словами.

– Если бы только знать… – сказала она.