Свидетель (СИ) - Манукян Галина - Страница 32

- Да пофиг. Хватайся за руку. Вон он, бар.

Мы направились в гущу световых пятен, а затем куда-то по узким ступеням вниз, навстречу бесшабашным гитарным рифам и барабанным перебивкам. Нас встретил сигаретный дым и радостные возгласы:

- Хэй, Дед, иди бухать! Ты чо такой медленный, на велосипеде ехал?!

- Ща, братва, - авторитетно сказал мой провожатый и подвел меня к барному стулу у стойки. - Пива будешь?

- Лучше чаю, - улыбнулась я.

- Угу. Слышь, Мокрый, чай у нас вообще есть?

- Чай? - удивился кто-то напротив. - Сварганим, если надо.

Сквозь грохот рок-н-ролла я расслышала хлопок и шорох фольги. Дед ткнул мою руку в нечто сухое и круглое, вызвавшее в памяти кошачий корм.

- Так, это сухарики. В миске фисташки. В пакете рядом чипсы, - рявкнул он мне на ухо, перекрикивая явно живую музыку. - Луковые со сметаной пойдут?

- Да.

В нос ударил ядреный рыбный запах.

- А вот тут слева я тебе всяких сушеных кальмаров насыпал. Еще фигни всякой. Ассорти, короче. Угощайся. И насчет пива, если чо, не стесняйся. Слышь, Мокрый, нальешь ей, а я отойду.

- Спасибо большое! - расчувствовалась я. Есть и пить, на самом деле очень хотелось.

Приученная братом Женькой выделять партии в композициях рок-групп, я замечала, что музыканты, играющие в баре, с упоением лажали. Однако это никак не мешало публике подпевать, подкрепляя восторги свистом и улюлюканьем. Я решила, что и мне фальшивые ноты мешать не будут, и сосредоточилась на чае и еде. Даже такой простой процесс у меня, у слепой, вызывал сложности - я сразу обжгла язык.

- Ну, как ты? - вернулся Дед, когда я, наконец, насытилась закусками «под пиво».

- Хорошо, спасибо.

- Чего унылая такая?

- Устала, - призналась я. - День выдался тяжелый.

- Чо, может показать, где спать будешь?

Я кивнула. Нащупывая путь по стенке одной рукой и стараясь его запомнить, я прошла вместе с байкером к деревянной дверце. Она скрипнула, и Дед что-то пнул ботинком. Покатилась стеклянная бутылка.

- Тут не особый порядок.

- Ничего. Я все равно не вижу.

- Главное не перевернись. Короче, отдыхай. Туалет, если надо, по коридору следующая дверь направо. Если кто чего вякнет, всем отвечай, Дед разрешил. И вопрос решен!

- Не знаю, как тебя благодарить.

- Да не парься, - пробасил он и закрыл за собой дверь.

Воздух в подсобке был сперт, насыщен пылью и запахом несвежего белья, а главное - совершенно темен. Не понятно, где стены, где кровать, есть ли другая мебель или тут хранятся ящики с пивом.

Я вздохнула и принялась вытянутыми руками шарить перед собой, осторожно переступая, пока не уткнулась коленями в кушетку. Я забралась на нее, сняв кроссовки. Сон не шёл. Воспоминания тревожного дня пробивались сквозь усталость и требовали их обдумать. А совершенно не хотелось...

Мне было не по себе, я чувствовала себя разбитой. Голова кружилась, может от духоты или от удара при аварии. Из-за толстых стен пробрались в мою узкую, как купе в поезде, келью, рипящие гитары Арии. Кажется, это был «Игра с огнем», любимая Женькина песня. Как напоминание мне об «игре»...

Я села, опираясь о стену, шуршащую за спиной отклеившимися постерами и обрывками скотча. Не видя ничего вокруг, я явственно прочувствовала тепло, заключенное в невидимых контурах тела. Казалось, я была наполнена теплыми волнами. В полной тьме даже нагретые дыханием выдохи стали осязаемыми.

Мудрые говорят, что карма растворяется, как только тебе становится все равно. Закончилась ли наша с Валерой история? Судя по тому, как нечто недосказанное оседало тяжелым грузом в груди, причиняя боль, нет.

Закрыв лицо ладонями, я прислушивалась к себе: саднила ли так моя ущемленная гордость или страдало от нелюбви сердце. Во мне скопилось много чего, но не равнодушие. Внезапно в сознание снова проник Матхурава.

* * *

Ювелир уже собрался закрывать лавку, когда на пороге показался крупный смуглолицый мужчина, чуть постарше него, в запыленном понизу дхоти и грубых сандалиях. Судя по намотанной вместо тюрбана тряпке на голове, бедной одежде и сильным грубым рукам, это был обычный крестьянин. Матхурава прищурился и хотел выгнать посетителя: такой точно и рупии не потратит на драгоценности. Но тот, робко покачивая головой и протягивая натруженную ладонь, сказал:

- Приветствую тебя, о господин! Удели мне минуту, прошу тебя! Я издалека. Весь день спрашивал в городе, на рынке, там и сям, кто такой будет большой мастер по золоту. Люди послали меня к тебе, говоря, что нет лучше знатока в Паталипутре. Есть у меня важный вопрос.

Матхурава приосанился и провел пальцем по усам - похвалу он любил, даже от такого ничтожного бедняка она была приятна - что же он, мастер своего дела, не подарит минуту страннику?

- Слушаю тебя, уважаемый.

- Сейчас.

Крестьянин выглянул на улицу, подманивая кого-то, и вернулся в компании со вторым худым земледельцем с карими глазами навыкате и ярко-красным от бетеля ртом. Беспрестанно жуя, словно корова, которую недавно Ашока объявил священной и непригодной в пищу, спутник крестьянина вытаращился на хозяина лавки и то ли кивнул непонятно чему, то ли поздоровался так странно. Матхураве смутно показалось, что этого тощего он уже где-то видел.

Раскланиваясь и благодаря за проявленную доброту, первый шудра принялся возиться в поясе и, наконец, извлек на свет подвеску в виде солнца с вкраплением из хризопраза. Ничем особым, в общем-то, не примечательное украшение, кроме того, что изготовлено оно было самим Матхуравой.

- Что скажешь, кто делал это? - спросил крестьянин, показывая подвеску в мозолистых пальцах с грязными широкими ногтями.

У ювелира пересохло во рту - именно эту брошь он потерял вместе с тюрбаном у источника в лесу, когда похищал красавицу Сону. Но Матхурава тут же взял себя в руки и небрежно бросил:

- Не могу тебе сказать, уважаемый. Такие безделицы нравятся всем подряд, стоят недорого, потому их и делают повсюду: от Паталипутры до самой Калинги. Так что извини, не помогу тебе. И задерживать тебя не буду.

Робкое выражение исчезло с лица оборванца, глаза сделались злыми и едкими. Он сжал ладонь, пряча брошь, и заявил:

- Не знаешь, господин ювелир? А на клеймо взглянуть не желаешь?

Ювелир похолодел. Проклиная тщеславную привычку отмечать все изделия обвитым воздушным перышком крошечным «К» на языке маурьев - по заглавной букве его семейного имени «Капур», он взъярился:

- Так ты на вежливость отвечаешь, ничтожный?! Убирайся! Не отнимай мое время!

- Куда же ты торопишься? - стиснул зубы крестьянин, страшно меняясь лицом и голосом. - Уж не к моей ли невесте, которую ты похитил в день перед свадьбой? А раздал ли ты за нее дары общине перед свадьбой?! Заплатил ли, как я, ее отцу дакшину1?! Говори, презренный!

- Что за бред ты несешь, чужестранец?! Как ты смеешь так говорить с тем, кто выше тебя по варне?! Вон пошел! Оба пошли! - гневался ювелир.

На крики выскочил из мастерской Радж с мечом в руках. При виде оружия крестьяне попятились, но у самого выхода смуглолицый проскрежетал с ненавистью:

- Я тебя выведу на чистую воду, ювелир! Я не только к дхарма-махаматрам2, я к самому царю за правдой пойду! Ты получишь свое, злодей! Презренный вор!

Чужаки выбежали на улицу, задев головами колокольчик на входе.

- В чем дело, брат? - спросил недоумевающий Радж.

Матхурава не ответил. В уме его мгновенно пронеслись страшные мысли о том, что Сону отнимут и вернут в руки этого мужлана с черным от солнца лицом3, или хуже того, посчитают, что обесчещенной не останется ничего, как стать проституткой. Продадут или заставят отрабатывать сумму дакшины. В этот момент ювелир совсем не думал о собственном позоре. Сердце его зашлось в негодовании и панике.

Не помня себя, Матхурава выхватил меч из рук брата и бросился вслед за крестьянами. Он лучше заплатит за убийство штраф в десять, а то и во всю сотню коров, чем позволит кому-нибудь дотронуться до его Соны!