Лунные танцы - Воронцова Наталья - Страница 96

— Я по твоей просьбе привез дневники Леры. Мне пока трудно их читать, но я думаю, вдруг там есть что-то, что позволит как-то объяснить произошедшее. Я до сих пор не понимаю, почему это случилось. Со мной, с ней… Зачем она поехала в Москву? Кто для нее был этот Вознесенский? Мы были так счастливы вместе целых три года… — Маркус снова не мог сдержать слез.

Анна понимала, что ее предложение будет для него громом среди ясного неба, но все-таки озвучила его.

— Марк, ты все еще занимаешься галереей? — осторожно спросила она.

— Да, — махнул он рукой, — там все идет как идет… Почти без моего участия.

— Я тебе хочу кое-что показать, — максимально мягко сказала Анна, — это связано с Лерой и еще кое с кем. Что ты скажешь об этом?

Услышав имя Леры, Маркус сразу согласно закивал головой. Они поехали к Анне домой. Там мама нянчилась с маленькой Дианой. Девочка сразу подбежала к Маркусу и насмешливо посмотрела на него.

— Привет! Ты кто? — озорно спросила она и протянула ручонку.

И печальный, погруженный в свое горе Маркус не смог не улыбнуться:

— Я Марк. А тебя как зовут?

Малышка кокетливо поправила кудрявую прядь и томно повела глазками:

— Меня зовут Диана, как древнюю богиню. Она была очень красивая. А почему ты так странно говоришь?

— Я из Германии.

— Понятно, — удовлетворенно кивнула девочка, — а мой дедушка Жак живет во Франции. Он по-русски вообще не говорит. Я скоро поеду к нему в гости кататься на лошадях. Можно я посижу с тобой, Марк?

Маркус кивнул. Девочка, мгновенно сориентировавшись, забралась к нему на колени.

— Вот странно-то, — сказала заглянувшая в комнату Александра, — обычно она не идет на руки к чужим…

— Марк не чужой. Он друг Анны, — серьезно пояснила девочка.

В этот момент Анна сняла покрывала и открыла перед Маркусом несколько картин. В первое мгновение ему показалось, что он задыхается и слепнет. Он зажмурился, потом приоткрыл глаза и снова зажмурился. Краски горели, как будто картины были написаны светом. С нескольких из них смотрела на него живая, ослепительно прекрасная Лера.

— Что это? — сдавленно прохрипел Маркус, от волнения перейдя на немецкий.

— А что ты скажешь?

— Красота! Это живая красота! — прервала молчание Диана.

— Это невыносимо прекрасно, — через несколько минут медленно выдавил из себя Маркус, — художник просто гениален. Кто это?

— Смотри, это моя мама, — Диана спрыгнула с коленок Маркуса и подошла к одной из картин, погладила ее нежно, — она сейчас далеко за синим морем, но ко мне часто приходит и поет песни. Она вся светящаяся, совсем как тут… Ты тоже знаешь мою маму?

— Я? Нет, девочка, я не знаю ее, — удивился Маркус.

— Она умерла, — тихо прошептала Анна Маркусу, чтобы Диана не слышала.

— Знаешь, — уверенно сказала девочка, — я тебя тоже уже видела. Ты будешь хранить эти картины… Ты будешь хорошим хранителем!

Диана спрыгнула с колен Маркуса и побежала на кухню, напевая что-то на ходу. Анна закрыла лицо руками, вспомнив мгновенно, что как раз накануне ей снилась Гала. Из ниоткуда нахлынула музыка. Анна машинально подошла к роялю и пробежала пальцами по клавишам. Маркус между тем от волнения не находил себе места.

— Кто, кто это рисовал? — снова спросил он, подходя к Анне.

— Говори, умоляю.

— Вознесенский.

— Вознесенский? Как? Не может быть! — Лицо Маркуса исказила гримаса боли.

— Он просил нас принести ему мольберт и краски…

Маркус обхватил голову руками и, продолжая стонать, выбежал из комнаты.

На следующее утро он позвонил Анне:

— Едем к Вознесенскому.

Всю дорогу Маркус отчаянно волновался. Его лоб покрывался испариной, он тяжело дышал. Еще вчера утром он готов был своими руками убить Станислава и понести за это самое тяжелое наказание. Сегодня он ехал к нему, чтобы что-то понять. Эти русские ненормальные! Где еще в мире может случиться подобное? Маркус клял себя отчаянно, но все равно ехал. Имя Леры казалось ему ключом к разгадке, ради этого он был готов почти на все, даже на встречу с ее убийцей.

Когда все трое вошли в палату, Вознесенский, как обычно, сидел у окна перед мольбертом и сомнамбулически водил кистью по холсту. Он не слышал прихода гостей. Чтобы справиться с волнением, Маркус осмотрелся в палате. Вдоль стены стояло несколько почти законченных работ. Им не хватало только какого-то финального штриха, чтобы быть завершенными и абсолютно гармоничными. С первого взгляда опытный знаток живописи Маркус не мог не признать их бесспорной художественной ценности. Если называть вещи своими именами, перед ним в больничной палате обычной российской психиатрической больницы стояли на полу несколько шедевров, достойных любой картинной галереи мира. Но в этом он еще не мог себе признаться. На Станислава Маркус старался не смотреть.

В течение всех последних месяцев каждой ночью он представлял себе в подробностях обстоятельства их возможной встречи с Вознесенским. Он представлял, как сначала ударит его прямо в лицо, чтобы во все стороны брызнула кровь… А потом… Тут фантазии Маркуса варьировались в зависимости от настроения. Иногда он поднимал пистолет и в упор стрелял Станиславу в грудь. Иногда — расстреливал из автомата Калашникова, всаживая в него обойму патронов. Иногда — бил до потери сознания… Сейчас все смешалось у него в голове. В трех шагах от него сидел худой, ссутулившийся человек с седой, колючей бородой, почти старик, который не обращал никакого внимания на него, сосредоточенно вглядываясь куда-то в пространство, которое, очевидно, имело для него большее значение, чем все окружающее. Он вызывал какие угодно чувства, только не желание мстить. Это потрясло Маркуса до глубины души. Он неловко приблизился к Вознесенскому. В этот момент Станислав повернул голову куда-то в сторону, и Маркусу удалось разглядеть его получше. На вид ему было лет пятьдесят, хотя Маркус точно знал, что он гораздо моложе. Его лицо изрезано глубокими морщинами, как будто этот человек очень долго и тяжко страдал. У него были седоватые всклокоченные волосы, бледная кожа и ясные, сосредоточенные глаза. На губах Вознесенского играло некое подобие блуждающей улыбки. В нем кипела какая-то другая жизнь, не имеющая ничего общего с больничной, — это Маркус как-то сразу понял.

— Зачем, зачем ты ее убил? — Он все-таки не выдержал, схватил Вознесенского за руку, в которой тот держал кисть, и попытался развернуть его к себе. — Зачем?

Краска разбрызгалась по комнате, кисть выпала из руки. Станислав заплакал.

— Я не мог по-другому, — сказал он на удивление связно и отчетливо, — я ее очень любил.

— Нет, ты лжешь! Ты не любил. Это все притворство. Если бы ты любил ее, ты не убил бы! Ты бы ее отпустил… — Маркус тоже начал всхлипывать часто и громко, как будто у него начиналась истерика.

— А ты бы отпустил? — так же тихо спросил Вознесенский. В этот момент он совсем не походил на сумасшедшего. Глаза у него были ясные и безмерно печальные.

Маркус замотал головой от боли и опустился на пол рядом со Станиславом.

— Прости меня, — вдруг попросил Вознесенский и попытался неловко обнять Маркуса, — Лера тоже простила, я знаю… Она теперь часто приходит ко мне, и мы разговариваем. Она совсем рядом, даже сейчас! Послушай!

Я когда-то давно не смог удержать ее, когда она танцевала там, на берегу моря в лунном свете. Я, кажется, понял, к чему все это… Все, что было у меня раньше, — это только сон. Я всю жизнь спал и только сейчас проснулся… Любовь — это самое главное! Если б только я тогда удержал ее!..

Маркус раскачивался из стороны в сторону и стонал. Это было невыносимо, все, что говорил этот безумный Станислав. Как будто он не чувствовал ее смерти, как будто на самом деле жил в другом мире, где все существовало по иным законам.