Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы - Сухонин Петр Петрович "А. Шардин" - Страница 3

   — Не говори, не говори, Перфилыч, — отвечала барыня-старушка, — больше не дам! Вези в другое место, коли где дают выгоднее. А мне куда теперь под осень; кормы же нынче дорогие, жизнь тяжёлая... Ох, грехи! Боже, очисти меня, грешную! Да ведь и вам, чай, недорого досталось?

   — Оно точно, что недорого, матушка; а всё бы, кажись, прибавить нужно.

   — Ни-ни, как хочешь. Боже, очисти меня, грешную! Знаешь, я спорить не люблю и даю как есть, что можно. Хочешь — бери деньги, нет — не поминай лихом; вези куда знаешь.

   — Да куда я повезу, матушка, сами изволите знать?

   — А это уже не моё дело. Наконец, сам же ты подумай: я каждого из вас пригреваю, охраняю; может, и сама за ваше-то дело в ответ попаду. Нужно же, чтобы и мне польза какая была.

   — Так-то оно так, а всё бы, кажется...

   — Ничего не кажется. Берёшь, что ли?

   — Да что с тобою станешь делать, барыня; бери, наживай деньги на здоровье; да нас поминай добром!

И вот стали перебирать и оценивать все вещи. Барыня принесла деньги и выдавала их по рублёвику, вздыхая, перебирая чётки и твердя молитву.

Детина с мужиком разделили деньги поровну. Детина хотел было заспорить, требуя, чтобы за его телегу, лошадь, овёс и гречиху ему особо отсчитать; но, вняв резону, ввиду большого прибытка, согласился на равный раздел. Как старая барыня ни оттягивала, но всё же с теми деньгами, которые они нашли в поповском сундуке, у них оказалось у каждого по восьмидесяти рублёвиков серебром да по два арабских червонца — лобанчики, как они их звали. Такие деньги обоим им казались целым богатством; кроме того, оба были в новой одежде, взятой у барыни в счёт, чтобы нельзя было их заприметить по той, в которой они с Фомкой и церковным сторожем в кабаке были.

   — Ну вот, детинушка-молодчинушка, — начал говорить Перфилыч, — дельце мы с тобой обделали знатно, поделились братски, теперь с тобой нужно речь вести. Вот видишь, ми отдохнули, наелись, в бане выпарились и около чернавки погрелись. Теперь нужно добрым молодцам и по домам разойтись; барыня же не любит, когда у неё долго без дела пробавляются. Так нужно тебе в один конец света идти, а мне в другой, чтобы нам друг с другом не встречаться, друг на друга не жаловаться. А коли вместе идти, так вместе и работать. Коли выкупались мы с тобой в одной крови, так нужно братьями быть, крестами обменяться, друг за друга стоять, друг другу помогать. Тогда нужно между нами решить, кому из нас старшим, кому молодшим братом быть. А для того, по стародавнему обычаю, по завету молодцов-разбойников, нужно испытание сделать, кто кому поклониться должен, кто кого должен слушаться.

   — Какое ж такое испытание? — спросил детина.

   — А вот перво-наперво кто вот хоть эту ендову зелена вина хватит духом и не поперхнётся?

   — А ну-ка, давай!

Детина приложил ендову к губам и начал пить. В ендове был без мала целый штоф.

Перфилыч смотрел внимательно. Что он думал, Бог его ведает. Может, рассчитывал: обопьётся малый, деньги мои будут.

Но детина уж опрокинул ендову, обтёр рукавом губы и только крякнул. Видно было, что вино ему нипочём.

   — Теперь ты? — сказал он.

   — Здоров ты, паря, пить, — отвечал Перфилыч, наливая в ендову вино. Он попробовал выпить, но не допил и до половины. — Твоя взяла, в этом и спорить нечего! — сказал он. — Идём теперь на Дон, кто кого переплывёт?

И пловцом детина оказался искуснее, хотя и Перфилыч хороший пловец был.

   — Ну, теперь кто поборет кого в честной борьбе, рука в руку, крест в крест; кто кого свалит, тот и будет старший брат.

   — Ну, брат, тут боюсь с тобой проруху дать! — сказал детина. — Однако была не была, пойдём бороться. Кто же только судьёй будет?

   — Да кому быть-то, как не старой барыне. Она любит смотреть, как борются, и всегда справедливо решит, а за решение пять рублёв взыщет.

И точно, Анфиса Арефьевна любила смотреть мужскую борьбу. Смолоду ли избаловала она своё воображение представлением мужских атлетических форм, напряжённых мускулов, пылающих взглядов и порывистого мужского сильного дыхания или под старость полюбила, чувствуя, что всё это уже не для неё, что из-за неё никто не станет бороться, так она хоть взглянет на борьбу! — только, твердя молитву и перебирая чётки, она никогда не отказывалась быть свидетельницей и судьёй борьбы. С удовольствием садилась она всегда на крылечко своего хуторка, в то время как борцы, без рубашек и босые, в одних портках, становились друг против друга и готовились начинать взаимную ломку.

Она всегда наблюдала, чтобы они встали друг против друга правильно, чтобы каждый свою правую руку положил на левое плечо противника, а левою — взял под его правую мышку, выставляя каждый правую ногу вперёд; потом чтобы, по русскому обычаю, поцеловались, в залог, что боронье, именно боронье, а не борьба, не драка будет, без злобы и сердца. Установив так борцов, она проговаривала свою обыкновенную молитву, давала знак троекратным хлопаньем в ладоши и затем уже страстно следила за всеми движениями борцов. После борьбы она собственноручно подносила чарку домашней вишнёвки победителю.

В таком виде расположились и наши борцы. Анфиса Арефьевна сидела уже на крылечке, заставила их поцеловаться и ударила в ладоши. Борцы понатужились. По второму удару борцы тесно прижались один к другому, а по третьему началась борьба.

Перфилыч думал было разом сломать детину, наваливаясь всею тяжестью и надламывая ему спину, но детина выдержал; однако сломить противника и ему не удалось. Перфилыч попробовал было приподнять его и бросить, но чуть сам не полетел. Однако ж он скоро оправился и хотел повернуть детину, но детина сам повернул его и опять налёг. Ни тот, ни другой не поддавались.

Анфиса Арефьевна невольно обратила внимание на красоту форм молодого детины. С каким-то лихорадочным чувством она смотрела на эту упругость мускулов, свежесть бледно-розовой кожи и резко очерченные линии мышц. Невольно стала она желать ему победы над этими сильными, покрытыми чёрными волосами руками, широкой и также мохнатой грудью Перфилыча. В это время детина, выдвинув вперёд ногу, упёрся в колено Перфилыча своим коленом, стараясь нагнуть его в другую сторону. Перфилыч тоже упёрся, стараясь его пересилить. Тогда детина нежданно ударил коленом в поджилку той ноги, на которую Перфилыч упирался, и толкнул его в другую сторону, через свою ногу. Перфилыч полетел кубарем.

   — Нечисто! нечисто! — заревел Перфилыч. — Через ногу не след.

Анфиса Арефьевна хотя и видела, что Перфилыч прав, но молчала. Впрочем, детина не спорил, а, разгорячившись, сам потребовал возобновления борьбы.

Когда они вновь начали, то детина, оживлённый впечатлением победы, так крепко стиснул Перфилыча в своих руках, так сдавил на своей груди, что тот, сломленный вконец, должен был признать себя побеждённым, испытав таким образом поражение и в силе, и в ловкости.

Анфиса Арефьевна поднесла победителю до краёв налитый стакан вишнёвки.

Детина выпил залпом.

   — Ну, твоя взяла, так твоя! — сказал хмуро Перфилыч. — Кланяюсь старшему брату. Дозволь узнать, как величать?

   — Топкой! — отвечал детина, охорашиваясь и, видимо, довольный.

   — Топкой! Да что это за имя — Топка?

   — Не имя, а прозвище; поп на крестинах Сидором прозвал!

   — А по батюшке?

   — А по батюшке, Бог его знает, кто у меня батька-то был. Надо думать — Иван.

   — Ну, кланяюсь тебе, батюшка, старший брат, Сидор Иванович, по прозвищу Топка. Просим учить уму-разуму, а я твой вечный послушный молодший брат. Не соизволишь ли крестами обменяться и расцеловаться по-братски, дескать, в любовь и милость принимаешь!

И обнялись, и поцеловались двое новых братцев, и крестами обменялись, чтобы идти по Божьему свету рука в руку, душа в душу, только не на добро заручились они, не на помощь и любовь, а на разбой и душегубство...

Помещик Пензенской провинции Култуханов обладал чрезвычайно воинственными стремлениями. Правда, в деле с неприятелями он не был. В то время как Миних вёл русскую армию к Хотину и под Ставучаны, он заправлял интендантским обозом, который, под главным наблюдением Никиты Юрьевича Трубецкого, снаряжался, не жалея ни своих, ни чужих. Но это не мешало ему говорить о подвигах русской армии в Турции и приписывать, между прочим, и себе славу победы.