Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" - Страница 64

Эрика повело от одной этой фразы в исполнении Томашевского. В догадках относительно её смысла теряться не пришлось:

— Что ты, мать твою, творишь?!

Эрик попытался встать: застегнуть пуговицы на жёстких, довольно тесных джинсах в положении сидя оказалось совершенно невозможно, тем более что весьма внушительный стояк никак не способствовал достижению цели. Подняться, однако, Томашевский не позволил. Крепко удерживая кресло за подлокотники, он беззастенчиво зарылся лицом в пах, прихватывая возбуждённый член Эрика губами прямо через тонкую ткань белья.

— М-м-м, — промурлыкал Сергей, шумно выдохнул и широким, уверенным мазком лизнул кожу пониже пупка, глубоко проникая кончиком языка под резинку трусов…

«Да!.. Чёрт побери, Тома, да!..» — первое инстинктивное желание отстраниться, прикрыться, оттолкнуть оказалось сломлено другим, куда более мощным инстинктом. Эрик принимал ласки благодарно, самозабвенно, не думая уже о том, что находится по-прежнему в незапертом кабинете, и взгляд расширившихся от ужаса и отвращения глаз влюблённого мальчишки следит за любым движением его мимики, ловит каждый вздох, полный наслаждения, и сочится не любовью, но жаждой мести.

«Тома… Если ты это делаешь со мной вот так в открытую, если без тени сомнения вышвырнул Сашку, чтобы занять его место, значит ты решил бороться за меня? Значит, хочешь доказать, что я твой?! Я твой, а ты — мой? Мой хороший!»

— Да, Тома… — он едва не скулил от удовольствия во власти умелых, сводящих с ума губ в миллисекундах от вожделенной разрядки. — Да, малыш, ещё!

«Ещё-ещё-ещё, Серёжа-а-а!» — он едва не кричал, ощущая, что вот-вот… Жёсткие, властные пальцы умело обхватили его естество у основания и крепко сжали в микросекундах от…

— Вот как-то так, Саша… — холодно и цинично подвёл черту Томашевский, поднялся в мгновение ока и отступил мимо замершего истуканом Широкова к выходу. — Тренируйтесь, заканчивайте начатое, там совсем чуть-чуть поработать осталось. Ну и попытайтесь без помощи рук. Руки вам, знаете ли, для другого пригодятся. Уверен, Эрик Александрович объяснит.

Уже у самой двери Сергей вдруг замешкался, обернулся снова:

— Чуть не забыл! Эрик Александрович, я слышал, вы интересовались нынешним собранием акционеров. По этому поводу я вам на стол приказ положил. Ознакомьтесь, распишитесь, отнесите в приёмную. Очень надеюсь, что вы не станете препятствовать принятому решению и отнесётесь к поставленной перед вами задаче со всей ответственностью.

— Тома, я тебя ненавижу! Ты даже представить себе не можешь, как я тебя ненавижу! — расставляя обстоятельные паузы между словами, Эрик не учёл одно: слушать до конца Томашевский не собирался — отвернулся и вышел, будто и не было его.

«И куда только делась ехидная маска?» — снова вместо неё потухший взгляд, абсолютно пустое, идеальное лицо, которое так и чесались руки разбить вдребезги, до хруста костей и кровавых брызг, лишь бы спрятать свой жгучий стыд и разочарование — не оттого даже, что поимели, фактически, прилюдно, и хорошо, хватило выдержки сдержать стон наслаждения, а потому, что поверил так легко, повёлся на провокацию: «Я твой, а ты — мой!» — как бы не так!

— Что это было, Эрик? — не своим голосом напомнил о себе Широков, красный, как помидор — и уже не понять, то ли от смущения, то ли от ещё не схлынувшей злости.— Какого хрена он тут делал? Какого хрена ты ему позволил? А? Давно у вас такая «дружба»?

— Давно…

— Что?!

— Расскажу по дороге, собирайся. Хватит с меня на сегодня.

Способным на большую откровенность Эрик себя не чувствовал, но, когда в машине Саша повторил вопрос, счёл своим долгом ответить, передать необходимую часть информации — сухо и кратко, одни лишь факты. Объяснить постороннему то, что сам для себя не можешь разложить по полкам, он всё равно не смог бы. Шурик же, в несвойственной ему манере, с ответом не торопился, созрел до уточнений только у самого дома:

— То есть я отбил парня у собственного директора?! — задумчиво, со странной, блуждающей улыбкой спросил он.

— В какой-то мере можно и так выразиться… — «Хотя как можно сломать то, чего не было?»

Широков снова умолк, но, войдя в квартиру, впился яростным поцелуем в шею Эрика и уверенно запустил руки глубоко под его одежду. Прикоснуться к партнёру ниже пояса он так и не решился, зато своё тело оголял стремительно и бесстыдно, выгибаясь и подвывая мартовской кошкой, активно демонстрируя готовность на соитие прямо здесь, в прихожей, хотя бы и на полу.

— Нет-нет-нет, идём на кровать, маленький, — шепнул на выдохе Рау и неловко подхватил абсолютно обнажённого уже любовника под ягодицы, чтобы донести до спальни и без особых церемоний бросить на кое-как прибранную постель.

То ли ярость так подействовала, то ли запредельное возбуждение, искусно спровоцированное Сергеем, но так и не нашедшее выхода, только церемониться Эрик не стал: наскоро приспущенные вместе с бельём джинсы, презерватив, смазка — поверхностно, небрежно, проникновение — решительно, глубоко. Толчки — сходу, без жалости.

Широков не возражал. Крепко вбиваемый в матрас, он скулил тонко, подвывал в голос, но, изыскав неведомые степени свободы, двигался навстречу с каждым движением всё размашистее и смелее… Финал был близок, и чувствовали это оба.

Уже после, когда всё закончилось, Эрик просто повалился без сил прямо поверх подрагивающего мелкой дрожью тела мальчишки и зарылся лицом в его поросший мягким, детским пушком загривок. Вдох, выдох, снова тягучий вдох. Снова тот же шампунь, тот же гель, тот же родной запах.

«Вот гадёныш! Ведь просил же не трогать больше!» — пожалуй, именно сейчас Эрик осознал, наконец, что на самом деле снова не имеет понятия, кого трахнул только что — отчаянно и до звёзд в глазах. Да, чисто технически тело под ним принадлежало Александру Широкову, но кому в этот момент принадлежал сам Эрик — больной своей душой, шальными мыслями? Рау медленно приподнялся на локтях и скатился в сторону, чтобы поправить так и не снятую до сих пор одежду и устроить голову на подушке.

«Надо бы покурить…» — лениво подумал Эрик, но вставать не спешил — блаженная истома ещё не до конца отпустила его.

— То есть это всё его вещи — и халат, и чашка, и зубная щётка? Из-за Томашевского ты не хотел пускать меня в спальню?! — подал голос Широков, по-прежнему лежащий ничком, и повернул, наконец, голову в сторону Эрика.

— Да какая разница, Саша? — вопрос любовника резанул своей грубой бестактностью.

— Значит, да! — Шурик вдруг расхохотался — громко, бурно, припадочно. — Вот уж везёт мне, так везёт!

— Уймись, у тебя истерика!

— Уймись, ты говоришь? Знал бы ты, Эрик, как я его ненавижу! — взгляд Широкова словно зажёгся фанатичным огнём. — Так тебе по душе его выходка? Как он смеет вытворять такое?! Для него люди — мусор!

«Люди для Серёжи — мусор? — ещё одна занозистая формулировка. Да, Эрик сам, лично, высказал Томашевскому эти слова практически слово в слово, но то — Эрик, Эрику можно — пуд соли вместе съели. — Кто ты такой, Саша, чтобы вешать подобные ярлыки?»

Широков, будто услышал невысказанный вслух упрёк, продолжил, распаляясь всё сильнее с каждым словом:

— Знаешь, что он спал с моим дедом?! Я тогда маленький был, одиннадцать лет всего мне было, когда я узнал. Застукал их, понимаешь?!

Лето было, каникулы, в городе — пекло. Дед уже неделю как на дачу отчалил, тишина ему, мол, и покой нужны, чтобы монографию закончить. Ну я плюнул на всё, сел в электричку и поехал в посёлок. Предупреждать не стал, всё равно место глухое, связи нет почти. Ну и приехал, прибежал вприпрыжку, печенья всякого накупил, сгущёнки, думал, обрадую деда — самовар поставим, чаю напьёмся, искупаемся, на рыбалку сходим, а вечером я обратно в Москву махну, чтобы не мешать ему с монографией этой. Да и что я всё «дед, дед»… Это сейчас ему под шестьдесят, и всё равно на пенсионера не тянет, а тогда и полтинника не исполнилось. Теперь-то я вижу, что ему всегда не до меня было, но тогда ещё казалось, он мне вроде отца. Да и бабка вместо матери как будто.