Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" - Страница 61

— Санька-а-а…

Удивительно горячий на контрасте язык проворно скользнул навстречу, толкаясь во властно терзающий растрескавшиеся губы рот, тонкие руки цепко обвились вокруг шеи…

Оглушительный шорох ткани лыжного костюма, треск разрываемых «липучек», острое дребезжание молнии. Ледяные пальцы — током по тёплой коже. Беззащитно-открытая поза, переплетение тел. Хруст рвущейся на зубах зазубренной оболочки… Му́ка во взгляде, устремлённом в потолок, трагический излом мягко очерченных бровей, смыкающиеся веки. Едва слышный вздох, короткий всхлип, непроизвольный стон. Закушенная нижняя губа.

«Как Серёжа…» — мелькнуло видение другого, совсем другого человека с точно такой же привычкой — близкого, дорогого, далёкого и такого чужого в этот момент.

Эрик задвигался чаще, хлёстче, испепеляя мысли, перечёркивая ассоциации, зарылся лицом в распахнутый воротник, вбирая запах того, кому нужен был сильнее жизни — почему-то снова запах Серёжи.

— Э-ри-и-ик! — протяжно хныкнул Шурик, и его тесно вжатое в жёсткое сиденье тонкое тело резко дёрнулось, голова в съехавшей на лоб шапке с помпоном откинулась назад и несколько раз несильно ударилась темечком о внутреннюю обшивку двери в такт последним, самым быстрым и резким движениям партнёра.

«Всё получится. Я начну с чистого листа. Я не повторю прежних ошибок!»

— Санечка, хороший, прости меня, малыш! Как ты меня напугал! Никогда так больше не делай!

— Эрик? Ты можешь мне сказать кое-что? Только честно.

— Что?

— Ты ведь не любишь меня?

— Люблю, — маленькая ложь. — Люблю-люблю-люблю! — не такая она и страшная эта ложь во спасение обоих. Не такая и ложь, если твёрдо решить, что она станет правдой.

 — Застегнись, Сань! Не жарко, — Эрик улыбнулся неожиданно широко и почти счастливо — всё будет: и любовь, и взаимность, и счастье — надо только захотеть, очень сильно захотеть. И слова эти важные: «прости», «люблю» — оказывается, просто слова, которые так легко слетают с губ…

— Где ты живёшь, Сань?

— Кутузовский, тридцать пять, — сразу как-то сник и потускнел Широков. — На машине долго, доеду на метро.

— Да ты крутой! — усмехнулся Эрик и тронулся с места, опасаясь, как бы беспокойный пассажир снова не выкинул какой-нибудь фокус.

— Это дедушка крутой, а мне от того радости, знаешь, мало. Я уже говорил, не припомню, когда мне в последний раз хотелось туда возвращаться.

— Тебе давно пора жить отдельно, не находишь? — как бы между прочим забросил пробный камешек Эрик.

— Как?! — Широков, очевидно, не понял намёка.

— Очень просто. Собираешь вещи и переезжаешь, — изо всех сил глядя на дорогу, продолжил Рау, но не сдержался и весело фыркнул.

— Да ни разу не смешно! Куда я поеду?! На вокзал? — почти обиделся Саша.

— Зачем так кардинально? У меня, конечно, не Кутузовский, но на двоих места хватит, наверное?

— У тебя?..

— Если ты, конечно, хочешь. Я не заставляю, — не выдержал, скосил взгляд на озадаченного мальчишку.

— Не надо меня заставлять. Я уже согласен! — Широков, казалось, вот-вот заверещит, как девчонка.

— Тогда за вещами? Или тебе нужно время на переговоры?

— Никаких переговоров! Я быстро соберусь, обещаю! — проговорил Широков так поспешно, словно боялся, как бы ему кто-нибудь не заклеил рот.

— Главное, шампунь свой забери и гель для душа, а мой чтобы больше трогать не смел! — хмыкнул Эрик и, изо всех сил изображая серьёзное выражение, покосился на довольно разрумянившегося Шурика. — А с остальным как-нибудь разберёмся.

— Скряга! — ухмыльнулся Широков. — Я бы для тебя ничего не пожадничал!

====== “Свободные отношения” – Глава 15 ======

Одно спонтанное решение пустило жизнь в совершенно иное русло. То, что при всём желании было трудно, фактически невозможно сказать Томашевскому, легко высказывалось и приводилось в исполнение с Широковым. То ли оттого, что Шурик был прост и заранее на всё согласен, а Тома, напротив, до невозможного сложен и склонен противоречить; то ли исторически так сложилось, что Сергей занял роль главы, и, даже повзрослев, Эрик, подсознательно желая занять роль вожака, всё же не чувствовал себя вправе командовать, а Шурик с радостью подчинялся сам, не подвергая ни малейшему сомнению авторитет старшего.

А может… может, просто рядом с Шуриком слова сильно теряли в цене?

В любом случае, всё закрутилось-завертелось так быстро, что уже к вечеру воскресенья Сашины нехитрые пожитки заполонили квартиру Эрика, захватили и заметно исказили окружающее пространство, хотя, казалось места и шкафов в доме было предостаточно, ведь на самом деле обустраивал своё жилище он с прицелом не на холостяцкий быт, а на совместное существование с…

Не сложилось: тот самый человек самозабвенно обустраивал пространство за стеной, причём обустраивал с таким маниакальным рвением, что параллельно идущие ремонты стали напоминать социалистическое соревнование, в котором Эрику, конечно, было суждено проиграть — свободных денег у Томашевского было больше, да и со вкусом лучше.

Выделиться на фоне Серёжи вообще было практически нереально. Его способность быть лучшим из лучших с годами не то чтобы перестала восхищать Рау, но, определённо стала угнетать его самооценку. Тома был умнее, успешнее, состоятельнее. Да что там, в глубине души даже машина Томашевского Эрику втайне нравилась больше, чем своя, наконец-то купленная с таким трудом на свои кровные.

Иногда Рау на полном серьёзе мечтал об «обычном» Серёже — рядовом инженере без агрессивных амбиций, наполеоновских планов и груза ответственности, о Серёже беспечном и послушном, как… да, именно как Широков.

С мечтами и желаниями надо бы поаккуратнее, редко они сбываются один в один, жизнь вносит свои коррективы, исполняя не то, не так, не с теми.

«Послушный» Широков вписывался в быт не слишком удачно: гостем он был идеальным, а вот квартирантом — так себе. Слишком уж его было много, что ли?

Саша крутился под ногами весь день и весь вечер, сыпал тысячами вопросов, на которые то требовал немедленных ответов, то, напротив, отвечал сам, не считаясь с мнением хозяина квартиры. Порядки наводил свои собственные, больше похожие на беспорядки: развешивал по стульям одежду, нарезав бутербродов, тут же отправлялся их жевать на диван в гостиной, а оставшийся хлеб, колбасу и масло бросал валяться в куче крошек на кухонном столе.

Перемывая ванную и заправляя за Широковым постель, Эрик удивлялся, как один человек умудряется с такой лёгкостью уничтожать результаты чужого труда, совершенно не заботясь ни о чём, кроме собственного комфорта. Тот же Томашевский, которого Эрик, не скрываясь, считал человеком не особенно щепетильным в вопросах повседневного обихода, если и свинячил по рассеянности и вечному недостатку времени, то только у себя дома, и к педантичности своего партнёра относился крайне уважительно. Даже если дело было всего лишь в самолюбии, в квартире Эрика поводов для замечаний он не давал.

Широков не заботился ни о чём, и даже явно услышав о хозяйском намерении поработать, пока есть возможность, сесть за компьютер позволил лишь ближе к ночи, изобретая для Эрика всё новые и новые «важные» дела.

«А давай?..», «Эрик, покажи…», «Скажи, почему?..», «Мне очень надо!», «Но я хочу…», «Ну Эрик, ну какая ещё работа? Воскресенье!»

Даже уединившись ближе к ночи с ноутбуком, Рау вынужден был отгородиться от внешнего мира наушниками. Работать под музыку он не умел и не любил, но из двух зол выбрал меньшее — качество контента, просматриваемого Сашей в гостиной не устраивало категорически, а громкость уменьшить он отказался наотрез.

Ближе к полуночи неугомонный мальчишка снова заскучал и потребовал внимания, которое, решил Эрик, было проще дать, чем объяснять, почему не имеет ни времени, ни желания отвлекаться от работы: пояснения про заказы и заказчиков, планы, отчёты и переговоры, к которым, оказывается, нужно готовиться, — оказались для Широкова пустым звуком.

— Я и понятия не имел, что ты так скучно живёшь! Весь вечер дома убили!