Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" - Страница 51

— Что случилось, Эрик? О чём беспокоишься? — закончив процедуры, Томашевский, по обыкновению, подходил со спины, прижимался тесно всем телом и запускал свои прохладные ладони под свитер. Сначала они просто ложились, сомкнутые в замок, на живот, согревались потихоньку, привыкали к мягкому ритму дыхания, слушали неторопливый, вполголоса, диалог:

— Всё в порядке, Том, тебе показалось, — он уже знал, что Томашевский прав: в его подсознании, незамеченная сознанием, кипела мыслительная деятельность и провоцировала бурную реакцию нейронной сети по всему организму.

— Как твой день прошёл? — словно бы невзначай, исподволь продолжал задавать вопросы Серёжа, а память Рау уже работала на полную мощность, перебирала по винтикам день прошедший, чтобы отыскать ту крохотную деталь-источник беспокойства.

— Крючкова отказывается регистрировать эскизную документацию на лазерный глубиномер из-за того, что при копировании печать «Эскиз» становится практически нечитаемой. Упёрлась рогом старая грымза! Сколько я её ни убеждал…

— Сильно орал? — разумеется, Серёже не требовалось присутствовать при разговоре, чтобы знать, в каком ключе он развивался.

— Наверное. Мне себя со стороны не видно. Но она такими темпами скоро половину ЕСКД* под себя перекроит!

— Значит, завтра к Семёнову кляузничать прибежит. Светлана Георгиевна — тётка опытная и зубастая. Переспорить её не выйдет, потому что логикой она не пользуется. Если ты ей не начальник и не нравишься лично, хоть тресни, ничего не выйдет.

— Предлагаешь подарить ей коробку пончиков, чтобы понравиться лично?

— Не вздумай! Она на диете! Только хуже сделаешь.

— Хорошо, тогда я тоже пойду к Семёнову и прихвачу бутылку вискаря, чтобы нравиться хотя бы ему.

— Семёнов ничего не решит, если ты походя отправишь его в запой.

— Но послушай, Тома, мы же убиваем время! Почему я должен всем обязательно нравиться? Почему нельзя просто добросовестно трудиться?

— Эрька, чтобы коллектив работал хорошо, им надо уметь управлять. Принуждение действует, но далеко не на всех. Надо уметь и на совесть надавить, и на жалость, и попросить… — замок на животе Эрика будто бы невзначай раскрывался, и две ладони, теперь горячие, снова продолжали путь: левая — вверх, задирая свитер выше, правая — вниз, нахально прогуливаясь под поясом брюк, но не ниже, ещё не… — Не переживай ни о чём. Кому надо, ты нравишься, — и ещё глубже, да, теперь всё правильно…

Эрик любил такие моменты: понимание, умиротворение, страсть, текучая, как патока, обманчиво ленивая, готовая сорваться ураганом и развеять по вселенной мириады крохотных звёздочек-огоньков, угасающих и вспыхивающих снова — всё ярче, всё чаще, сливающихся внезапно в ослепительном, оглушительном фейерверке эйфории. Такого оглушительного счастья и одновременно покоя, как после секса с Томой, Эрик не испытывал больше ни с кем, ни разу. С Томой всё было настолько правильно, что поиски прекратились сами собой. Странно, что Сергей так и не поверил, но за прошедший год Эрик ни разу не усомнился в своём выборе и даже проверять не хотел — напроверялся в своё время до тошноты, напробовался до потери вкуса. И вот — Шурик. Мальчишке, он знал, было хорошо. Хорошо или никак — Эрик и теперь всё сделал как надо, сделал по правилам. Но поступил ли правильно — вот вопрос.

Он отсыпал вдосталь всего — поцелуев, нежностей, ласковых слов, он никуда не торопился и даже выдержал приличествующую паузу из пары минут, прежде чем скрыться в ванной.

«Тома, это ты виноват! Ты! Только ты! Что ты со мною сделал?!» — комкая на коленях пушистый халат Серёжи, он впивался губами в кровоточащий палец, второй, третий, как вурдалак, только сердце билось в груди слишком быстро для нежити.

— Эрик… Ты не передашь мне халат? Я его здесь где-то бросил, — Саша застенчиво заглянул в гостиную, капая водой с едва вытертых волос.

— Возьми мой, — Эрик скинул с себя точно такой же халат, только голубой и большего размера — пара к белому, отцовский подарок ему и Томе на прошлый Новый год.

«Дожил! — Рау до сих пор помнил, как многозначительно крякнул отец, обнаружив через пару недель в ванной Эрика оба своих подарка. — Надо было всё-таки не белый, а розовый выбрать», — с ехидцей добавил Александр Генрихович, и Эрик — невиданное дело — покраснел и отвёл глаза. Дальнейших расспросов не последовало, за что Эрик был отцу весьма благодарен…

— Зачем твой? — удивился Саша, едва удержав за воротник поспешно сунутый в руки комок голубой ткани, но ответа на свой вопрос не дождался даже когда по уши утонул в высоком воротнике и длинных рукавах, а полы почти покрыли босые ступни. Выглядел он так же забавно, как если бы попытался облачиться в королевскую мантию.

— Замучил я тебя? — виновато спросил Эрик, пытаясь хоть на немного ещё отложить момент, когда придётся пригласить Широкова в спальню и предложить место рядом с собой — место Сергея или своё.

— Что ты! Это я тебя замучил. Увязался за тобой среди ночи. Ты скажи прямо, если мне лучше уйти.

— Зачем? Оставайся.

— Зачем? Эрик, если у тебя кто-то есть, а у тебя кто-то есть, мне лучше уйти прямо сейчас.

— С чего ты взял? — напрягся Эрик.

— Ну… В квартире есть вещи, которые… Может, я не прав, мне показалось, они выглядят так будто не принадлежат тебе, но ты ими дорожишь.

— Например? — Эрик удивлённо приподнял бровь. Удивление изобразить стоило, чтобы не выдать мальчишке лишнего. Неприятно, что Шурик действительно застал его врасплох — подобной наблюдательности и проницательности от легкомысленного ребёнка, которым казался Шурик, Рау не ожидал.

— Чашка на кухне — беленькая с розовым цветочком, фарфоровая. Ты уверенно взял её когда собирался разливать чай, хотя сам из таких не пьёшь, но тут же поставил на место и достал мне другую с самого верха посудной полки. Зубных щёток в ванной две, халатов два. И в спальню ты меня не пустил… Я бы не хотел создавать тебе проблемы.

«А я не хотел бы вытирать об тебя ноги, малыш! Я подозревал, что ты неглуп, но всё равно в итоге недооценил!»

— Не выдумывай, — коротко возразил Эрик тем тоном, который для умного человека означал конец разговора. Врать и изворачиваться он никогда не любил. — Ложись спать. Утром отвезу на работу.

— Тогда… Если твоя кровать слишком мягкая для секса, то, может быть, для сна она подойдёт?! — Шурик попытался состроить привычную озорную мордочку, хотя в пятом часу утра ему уже плохо удавалось бороться с тревогой и усталостью.

— Пойдём…

Запретить Широкову совать нос не в свои дела было проще всего. Перестать задавать вопросы самому себе почти невозможно. Всё то время, пока Шурик плескался в ванной, Эрик посвятил мыслям о том, как было бы хорошо, если бы мальчишка просто ушёл. Не задавал неудобных вопросов, не строил выводов — просто оделся бы и твёрдо попросил отвезти…

Куда? Обратно на работу? В ближайшую гостиницу? Эрик отвёз бы хоть на край света, только идти Широкову было некуда, и вести себя, как последняя сволочь, не хотелось совсем. Лучше всего было бы оказаться Саньке самым обыкновенным искателем приключений на одну ночь, которых Эрик в дни бурной молодости пачками выставлял вон без всякого зазрения совести. Рау не мог поступить так даже не потому, что Широков был его подчинённым, и нести за него ответственность прочно вошло в привычку. Главный смысл был в другом, конечно. Наивно полагать, что личные отношения коллег прямиком зависят от позиции в штатном расписании: и к своему ученику Эрик мог относиться совсем по-другому, будь он хоть немного другим — не таким…

Хорошим? Добрым? Уязвимым в своей искренности? Обидеть беззащитного — тяжкий грех, возможно, самый тяжкий, потому что совершить его проще всего.

С Томашевским Эрик привык конфликтовать, не задумываясь, палил изо всех орудий при первом подозрении на посягательство. Тома был не таков, как Шурик: назвать его слабым язык бы не повернулся. Настоящий лидер — лишь на первый взгляд он создавал впечатление красивого мальчика без мозгов, сбивал с толку своей ванильной улыбкой, ямочками на щеках и лукавой искоркой, то и дело вспыхивающей и упорно гасимой ресницами. Томашевский был силён и гибок характером, умён и, сверх того, щепетилен, мнителен, упрям и обидчив — с этой стороны его знали очень немногие, в основном, фигуры из прошлого, потому что Серёжа из настоящего умел держать лицо и дистанцию в любой ситуации.