Джокер (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 49

Каждое слово — выстрел яда, парализующий, заставляющий остановиться посреди комнаты и громко выдохнуть. Руки в кулаки сжимаются непроизвольно. Не могла узнать. Кажется мне все это. Сознание играет в свои игры. Чертова тварь что только не вытворяла со мной эти годы. Но сейчас, этот момент стал самым невероятным. Так не должно было быть. Поддался собственной слабости и спалился, тупо спалился. Браво, Принцесса. Я не сомневался в тебе. Вот только повернуться и в глаза тебе посмотреть не хочется. Не могу. Потому что ты ответы в моих найти хочешь. А их там нет. Там пустота. Абсолютная, звенящая пустота, которую взорвать надо музыкой. И яркой вспышкой в мозгу — все это время не было музыки. Была тишина. Только наши стоны, наши звуки.

Ледяной холод по спине вверх к затылку. Замораживая нервные окончания от понимания, что рядом с ней можно и в тишине.

— Если бы мог — стер бы, — не поворачиваясь к ней, разглядывая какую-то яркую фиолетовую мазню в рамке на темно-серой стене, — и это был бы лучший вариант. Для тебя.

"Тебе лишь ведомо одной,

На что способно сердце это.

Когда твое наступит лето,

Ты покрывало сбросишь сна.

Забудешь холод ледяной,

И сможешь снова улыбнуться.

Тебе так хочется вернуться,

Ну а пока, принцесса, плачь, плачь. 

Прячь во льдах цветы любви,

Теряя тепло, и плачь, плачь".

© Дан Балан "Плачь"

Я слышу его голос, и по телу мурашки расползаются. От одного тембра и от понимания: Я. ЕГО. СЛЫШУ. Он настоящий. И он больше никогда не станет для меня просто аватаркой и бегущими строками по белому экрану. И не имеет никакого значения, что он говорит… потому что я не дам ему уйти. Я больше не могу его отпустить, потому что это слишком больно. Невыносимо, адски больно.

Подошла вплотную и резко обняла, прижимаясь всем телом к его спине.

— Но ты не можешь… уже не можешь. Это никогда не сотрется. Оно теперь выбито на коже. Ты можешь посмотреть… каждый свой автограф на мне… и наносить их снова и снова. Ты помнишь? Мне все равно, как ты выглядишь… мне все равно, какого цвета у тебя глаза, мне все равно, как тебя зовут. Ты — мой Джокер… Я люблю тебя именно таким. Это не изменится никогда… просто теперь у моей любви появилось лицо и имя. Не важно, какими они могли быть… Я люблю тебя не за это. Ты понимаешь, Джокер? Не за это.

Сильнее сжимаю его руками, потираясь щекой о его спину. Напряженную, каменную. Он на грани срыва… а я уже сорвалась и падаю.

— Помнишь… ты говорил, что всегда рисуешь для меня картинки и отдаешь мне? Нарисуй нас на другом холсте, пожалуйста. Нарисуй меня и себя в реальности, по — настоящему… Я не хочу тебя терять… мне так страшно и плохо без тебя.

Нырнуть под его руку, прислоняясь спиной к стене, обхватить ладонями лицо, заставляя смотреть мне в глаза.

— Я скучала по тебе, Джокер… — поглаживая большими пальцами его сжатые скулы, — я так сильно скучала по тебе и искала тебя. Я больше не смогу отпустить… Не смогу, понимаешь?

От его взгляда становится больно дышать. Там бездна отчаяния. Ему так же больно. Я это чувствую. Необъяснимо и неправильно. Чувствую его боль, как свою собственную, и не знаю, как именно можно ее стереть из его глаз. Взяла его ладони, и положила себе на грудь… туда, где все еще саднило в районе сердца от панического страха, что все же уйдет.

— Я бы узнала тебя… через тысячу лет, через тысячу текстов и строк с закрытыми глазами… Рано или поздно я бы тебя узнала.

Прислонился лбом к ее лбу, вжимая в стену, позволяя себе раствориться в ощущении ее кожи на своей. Эти слова… Снова ранит ими. Но уже по — другому. Уже лаская. Когда касаются краев открытых ран осторожными движениями, подушечками пальцев, и тебе выть хочется от этой нежности, причиняющей невероятную боль. Отвечаю на ее прикосновения своими, очерчивая опухшие губы пальцами, зарываясь ладонью в растрепанные темные локоны и подыхая от желания вдыхать их запах вечно.

— Я сжег свою мастерскую и сломал все кисти, Принцесса. Все мои холсты изорваны и валяются у твоих ног. Мне больше не на чем рисовать… И незачем.

"Цветет который год земля,

Тебя лишь холод окружает.

И рядом никого, кто знает,

Как умерла твоя весна.

Ничье дыхание не спешит

Ресниц твоих теплом коснуться.

Тебе так хочется вернуться,

Ну а пока, принцесса, плачь, плачь".

© Дан Балан "Плачь"

Не позволяет отвести взгляд, а я сам оторваться не могу от той бездны, что утягивает на дно ее взгляда. Мой темный омут, на поверхности которого пляшут тысячами огненные блики. Почему мне всегда кажется, что рядом с тобой я горю, Принцесса? Почему, когда ты рядом, мне кожу свою содрать хочется и руками ловить это пламя, обжигаясь, но не смея упустить его из ладоней. Огонь. Мать твою.

Вздрогнул, вспомнив, почему оказался здесь. Почему несся через весь город, чтобы застать в состоянии острой паники на полу.

И дыхание срывается от накатившей злости. Я найду мерзавца, сделавшего этого. Кто-то явно хочет довести мою девочку до сумасшествия, а, может, нам нужно готовиться к шантажу.

Силой воли заставить себя сделать шаг назад.

— У нас есть дела поважнее. Я хочу знать, почему это видео сводит тебя с ума. Я хочу знать, что оно означает, и понять, что за ублюдок замешан в этом.

Потому что в этот раз, мать вашу, этим ублюдком оказался не я.

ГЛАВА 18. Мирослава и Джокер

Есть воспоминания, от которых трудно дышать, а есть такие воспоминания от которых дышать невозможно. Что-то, о чем не просто трудно рассказывать, а невозможно об этом даже заговорить, потому что в этот момент боишься, что снова окунешься в тот же кошмар и больше не сможешь вернуться из него обратно. Останешься там навсегда, потому что разворошил. Но я должна была рассказать, иначе этот кошмар уже не оставил бы меня никогда, и я хотела, чтобы он знал обо мне все. Между нами и так было достаточно лжи. Я хотела снять эти маски и больше никогда их не надевать. Иногда стоит посмотреть в лицо своим демонам, чтобы понять, что они часть тебя и тебе придется с ними жить… и не только тебе, а и тем, кто хочет быть рядом с тобой, а возможно, и понять, захотят ли после этого быть рядом.

Мне тогда было двенадцать. Родители уехали на какой-то банкет после предварительного голосования перед очередными выборами. Дима, как всегда, исчез после полуночи. Он это делал постоянно, если матери с отцом не было дома. Я часто слышала, как он закрывает дверь и осторожно спускается по ступеням, а потом вылезает через окно на кухне в сад, чтобы выскользнуть во вторые ворота для прислуги. Подозреваю, что там был "прикормлен" охранник, который выпускал и впускал Диму в дом. После пожара его уволили, конечно. После пожара уволили абсолютно всех.

Раньше я провожала Митьку, прячась за шторой в своей спальне. А потом перестала. Иногда мне даже хотелось, чтобы он больше не возвращался. Наши отношения никогда нельзя было назвать хорошими, даже мало — мальски семейными. Нет, это не походило на обычную вражду брата и сестры, как часто бывает в многодетных семьях. Скорее, наоборот. На людях Дима искренне любил нас. Меня и Сашу.

Он заботился о нас, проявлял внимание, покупал нам подарки из своих карманных денег. Но у меня всегда было такое ощущение, что он делает это не от чистого сердца. Потому что искренность чувствуется кожей. Ребенка трудно обмануть. Взрослых можно, а детей не проведешь. Никакие подарки не заменят той самой искренности. И я видела в его глазах равнодушие, а иногда и презрение. Он не любил меня… он не любил и нашего младшего брата. Он не любил никого, кроме себя самого. И никто никогда не убедил бы меня в обратном… потому что я это чувствовала. Даже больше — я знала, что он нас ненавидит. Потому что мы ему мешали быть во всем первым и единственным. Мы стояли между ним и отцом, и между ним с матерью. Я родилась, когда Диме было пять. Он был любимым, избалованным чудом до меня. У родителей четыре года не было детей и им ставили диагноз бесплодие. Тогда не было всех этих новомодных возможностей типа ЭКО и так далее. Это был приговор. Мать уже была готова на усыновление, но отец никогда бы не взял чужого ребенка. Они начали отдаляться друг от друга, и тут неожиданно появился Дима.