Джокер (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 40

(Хочу ли я знать?)

Взаимно ли это чувство.

(С грустью смотрю, как ты уходишь)

Я вроде как надеялся, что ты останешься".

© "Аrсtiс Моnkеуs" — "Dо I Wаnnа Кnоw?"

Я заскользил губами к ее уху, не касаясь, а лишь лаская нежную кожу шеи горячим дыханием, продолжая удерживать пальцы на той самой жилке, и она пульсирует все быстрее и быстрее.

— Зачем придумывать… если его можно нарисовать прикосновениями… без написанных лживых слов.

Она вздрогнула, когда мои губы коснулись мочки уха, и я тут же выпустил ее.

— Нам пора. Поехали.

ГЛАВА 14. Джокер

Я чувствовал. Я давно уже не читал ее. Она настолько во мне, что уже на стадии"…набирает сообщение" я слышал ее голос и видел ее мысли. К чертям аудио — его только для того, чтобы слушать ее стоны… Под музыку. Представляя, как она там… в паузах. СО МНОЙ. Да, дьявол. Снова и снова на повторе. Композиция только для меня, где она записала свои стоны, наложив их на песню группы "Ninе Inсh Nаils" "Сlоsеr". Слушать их, словно конченый псих, сутками напролет, стараясь не сорваться, не начать фантазировать, рисовать себе, что и как она делала в этот момент. Или еще хуже — вспоминать. Осатанело вбиваться в собственную ладонь, закрыв глаза и фантазируя, что все это наяву. Настолько МОЯ, что самому сложно поверить в это.

А ночью в тишине в ожидании Адама, с особой мстительностью улыбаться собственным мысля о том, что он этого не узнает. Я не позволю услышать МОЕ.

И в очередной раз читать ее САРS LОСК, улыбаясь смущению между строк. Многоточия ее голода… Когда впиваешься взглядом в текст, считая пробелы… Каждый из них значит больше, чем для всех остальных значат признания в любви.

Зачем я это делаю? Своеобразное наказание самому себе. За ту боль, что разъедает внутренности, за то, что ломает так, будто кости крошатся в песок, а кишки наизнанку выворачиваются. Но я с маниакальным упорством приговоренного к смерти снова и снова окунался в наш с ней мир, потрескавшимися губами выпивал до дна этот яд и, вытирая ладонью рот, смаковал его вкус, корячась в судорогах боли. Я выкуривал ее из себя, и видел, как она улетает сизой дымкой в сторону окна, и тогда я переставал выдыхать дым, слишком слабый, чтобы расстаться с ней навсегда. Я и не хотел. Да, я не был рядом с ней, но я похоронил ее в себе. Навечно. Заживо.

Я ведь не лгал ей:

"Словами иногда острее, чем лезвием, да, маленькая? Они впиваются в запястье глубже веревок, стягивая, не позволяя лишних движений.

Потому что каждое твое движение — слово принадлежит мне".

Даже сейчас. Ты просто помни это, Принцесса… набирая пробелы. В паузах. И многоточиях. Никому другому. Только мне.

"Молчим, открыта дверь

Тире и точки о тебе,

Моя печаль.

Приснись, вернись ко мне.

Надежды в миг случайных дней

Не обещай".

© "Тhе SLОЕ" — "Моя печаль"

Да, моя печаль. Тоска, вдыхая которую ощущаешь, как рвутся сухожилия и в сердце впиваются острые иглы разочарования. Потому что понимаю, что все правильно. Я всегда был эгоистом. Эгоистом во всем. Но в таком случае с ней я не хочу быть самим собой. По крайней мере, я постараюсь.

— Неужели в этой квартире можно находиться, не боясь оглохнуть? Аллилуйя.

Гордеев распластался на диване, довольно щурясь на одиноко висящую на потолке лампочку. На губах полуулыбка ехидная блуждает. Нет, придурок, просто я, скорее, позволю утащить меня демонам в мой собственный Ад, чем я позволю тебе услышать мою девочку.

Демонстративно напевая, щелкнуть на плеер и включить на полную громкость другую музыку, злорадно ухмыльнувшись, когда он едва не зарычал.

— Рад, что при все при этом у тебя есть еще силы на клоунаду.

— При чем при этом? Ты никогда не мог оценить мое чувство юмора, Гордеев. Обидно даже.

Он громко фыркнул и резко сел, вытянув ноги на полу.

— Ты знаешь, я ведь ни разу не спросил тебя, почему ты выбрал этот гребаный псевдоним. Думал, это веяние моды. Но теперь понимаю — ты точно такой же урод, смех которого вызывает не радость, а страх или злость. Кого ты обмануть пытаешься, Кость? Посмотри, во что ты превратился? Домой заходить не хочется. Дышать нечем, и рожа твоя унылая угнетает.

— Забыл, что ты у нас такой ранимый. В следующий раз обязательно пирог испеку и фартучек парадный надену.

— Тебе самому это не надоедает, Джок? Очнись. Начни что-то делать.

— Тебя не поймешь. То не убивай, Костя, будь человеком. То, очнись, Джок, сделай что-нибудь. А что мне делать? Говори открытым текстом, Адам. Так и скажи: прикончи, наконец, ублюдка Белозерова и навсегда исчезни из моей жизни к чертям собачьим.

— Вот. Даже я не мог бы сказать лучше. С одной ремаркой: из нашей с Мирославой жизни.

Протянул руку за чашкой с чаем и понял, что даже поднести ко рту не могу. Потому что трясет всего. Колотит дрожью ненависти к нему. Впервые. Люблю этого мерзавца, всегда уважал и любил, а сейчас лезвием хочется по горлу. И смотреть, как кровью истекает. И все из-за нее. Потому что сейчас он искренен. Хочет, чтобы я оставил ее ему. Замолчи, Адам. Замолчи, друг. Потому что не отдам. Не порть тот финал, который мы продумывали с тобой вдвоем. Вместе. А он все не затыкается, продолжая ковыряться ржавым ножом прямо в душе. Он понимает, насколько больно делает сейчас? Конечно, понимает, долбаная мразь, и все равно не останавливается.

— Дьявол, Костяяяя. Ты же видишь, что это единственный возможный вариант. Отпусти ее. Я в последний раз прошу, отпусти ее сам. И оставь нас. Исчезни. И я даже ни разу не спрошу, куда. Это был наш общий план, помнишь? Справедливость. Наш общий приговор. И мы почти привели его в исполнение. Остался этот пи***ас. Грохнуть его и все. Миссия выполнена. Гэйм овер, чувак.

Расхохотался, расплескивая кипяток на ладонь, глядя, как растекается он темными лужицами на скатерти.

— Справедливость? О какой справедливости ты говоришь, Адам? Даже после того, как я заставлю Белозерова жрать собственные яйца без соуса, до справедливости будет еще слишком далеко. И ты знаешь это. Ты помнишь, как Черчилль сказал? Если вы убили убийцу, количество убийц в мире остается прежним. Приговор не может быть исполнен наполовину. Только ты струсил. В последний момент ты просто струсил.

Качает головой, усмехаясь одними губами, а в глазах пустота. Я не вижу их. Я знаю. Столько лет вместе, и мне не нужно смотреть на его лицо, чтобы понимать, что он чувствует. Он ведь не впервые за эти дни пытался разговор этот завязать. А я уходил от него. Оставлял его одного или вдевал наушники и громко пел, только бы его слов не слышать. А сейчас решил, что хватит. Я знал, что он скажет. И знал, что я ему отвечу. Я всегда лучше него разбирался в людях. Иначе он бы не питал надежды, говоря мне следующие слова.

— Я передумал. Я, мать твою, передумал. Я меняю концепцию, Джок. Мне плевать на нашу договоренность. Я срать хотел на твои моральные принципы. Бл**ь, о каких принципах маньяка-убийцы можно говорить? Они вообще имеют право на существование? Его принципы и законы? Я жить хочу, Кость. Катись со своим планом куда подальше.

— С каких пор это только мой план? С каких пор ты решил нарушить его, Гордеев? Какая на хрен жизнь? Кому? Монстру, который убил столько людей, что пальцев на руках не хватит? Монстры не имеют право на жизнь, на любовь и счастье. Их создают для сохранения баланса добра и зла в мире и уничтожают, как только этот баланс начинает рушиться.