Что-то не так (СИ) - "gaisever" - Страница 30

– Сессе́ммдесто́.

Земля вокруг посоха быстро прогрелась; Марк свернулся калачиком, так же как на берегу черного озера, и быстро уснул. И проснулся снова будто через десять минут. Над головой сияло темно-бархатно-голубое, привычно-отмыто-ясное, без единого пятнышка небо. Перекресток находился в долине, замкнутой тремя кряжами – с севера, востока и юга; кряжи высокие и недалеко, так что с этих сторон смотреть было нечего – характерный высокогорный ландшафт; для этих широт, наверно, высота километра под три. Зато на запад обзор простирался до самого горизонта; кряжи расходились по сторонам, отгибаясь на север и юг, долина отлого снижалась; лента дороги текла в свою бесконечность, следуя склону пролетами метров по двести.

Нейгетт сидел рядом; едва Марк проснулся, он поднялся, вытащил посох из сухой и теплой земли – круг диаметром метров пять, – вышел на полотно. Марк ступил на дорогу, посмотрел под ноги. Узор какой-то мрачный, угрюмый; привычного перелива, будто гравировка собирала на себя свет всего неба, не было. И сама полировка камня, сиреневый перламутр, на который всегда было приятно просто взглянуть, сейчас казалась какой-то шершавой, грубой, колючей – и какой-то безжизненной.

– Что-то не так, – Марк хмыкнул, присел, потрогал холодный камень; поднялся. – Какое-то оно дохлое!

– Сессе́ммдесто́, – Нейгетт кивнул.

Они вернулись на перекресток, вышли на западную дорогу, пошли. Из-за восточного кряжа показалось холодное солнце; прозрачно-топазовые лучи легли на каменное полотно. Вопреки ожиданиям, дорога теперь не сверкала отполированным до боли в глазах клинком шпаги, пронзавшим пространство до горизонта; полотно просто мерцало, неярко, не ярче неба; стало вообще казаться, что по мере того как солнце карабкалось в небеса, дорога наоборот только теряла яркость.

Они шли весь день; дорога сделала только два «тупых» поворота – на северо-запад, и через час – на запад, вернув направление на западный горизонт. Марк очень устал и проголодался.

– Я есть хочу, – он, наконец, остановился. – Дас-даас. Ты понял?

– Те́ггенгсент-тхоо, – сказал Нейгетт не останавливаясь.

Очередной день дороги подходил к концу. Наступал очередной безупречно кристальный вечер. За день дорога почти полностью потеряла блеск. На закате они вышли к сбросу; внизу, снова до самого горизонта, по которому с севера на юг пробегал далекий хребет, простиралась очередная плоскость. Дорога по этой плоскости продолжала свой бесконечный ход – только теперь тусклой, бесцветной, матово-серой, какой-то словно бы ржавой лентой. Она перестала светиться полностью, и стала такой же мертвой как та, шедшая от того мертвого города, где они, в тот крайний раз, ночевали с Эйнгхенне.

– Что происходит, все-таки? – Марк указал в перспективу. – Утром еще светилось! Хоть как-то.

– Э́йллеттеммде э́йнаахх, – Нейгетт постучал пальцем по шарику посоха – чуть ниже, где тот крепился к стержню.

Они начали спуск – сброс крутой, пролет «ступенек» очень мал, метра три с половиной (то есть как раз под платформу; очевидно, круче здесь уже быть не может – будет, скорее всего, уже «лифт»). Еще километра два – навигационные сумерки кончились, стало почти ничего не видно, только темно-синий разлив на западном небе, очерченный снизу зубчатой чернотой горизонта. Нейгетт сошел с дороги, произнес формулу, воткнул посох с загоревшимся шариком в холодную влажноватую землю.

– Я уже два дня ничего не ел, – сообщил Марк, рухнув у багрового огонька. – Дас! И как-то еще иду, странно.

– Те́ггенгсент-тхоо.

– Плохо не знать языков. Даже не пошантажируешь. Ладно, спокойной ночи.

Утро пришло такое же обычно-кристальное – ледяное, прозрачное, чистое. Они пошли дальше, и только сейчас Марк, наконец, начал чувствовать, что да – еще полдня такой дороги, и он, наконец, «разрядится», даже в этих условиях, где энергия то ли берется из воздуха, то ли просто не тратится, а если тратится, то на порядок меньше. Часа через два далеко впереди, на гребне западного хребта, на синем небе обрисовалась серым прямоугольничком башня.

– Я не дойду, – он остановился, затем опустился, сел на холодный камень, вытянул ноги. – Дай хотя бы пожрать что-нибудь. Дас-даас ведь, блин! Все ты понимаешь, гад... Только когда тебе надо, гад.

– Ха́йнеммде, – Нейгетт указал вперед. – Теэгге́йммдент лойме́сс!

– Лойме́сс, – Марк вздохнул, поднялся – с трудом. – Я это уже слышал. Это значит что-то про солнце... То ли заход, то ли закат... Ну, пошли, ладно. Только с тебя двойная порция. Нет, даже тройная уже, – он оттопырил три пальца. – Дас-даас три раза, понял? Иначе я стану каннибалом, блин.

Нейгетт усмехнулся, отвернулся, зашагал дальше, мерно звякая посохом. Марк двинулся вслед – можно сказать, поплелся, давно не испытывая привычного уже удовольствия от этой дороги. Мрачная серая лента странным образом угнетала, отъедая остатки силы и настроения. Башня, вонзаясь в чистое небо угрюмым серым клыком, приближалась. Километра за полтора (уже наступал вечер) снова показались характерные искры – сверкающие редкой цепью, по всему гребню кряжа от северного горизонта к южному.

– Опять граница, я понял?

Он обернулся к Нейгетту. Тот стоял замерев, глядя на свой кристалл – горевший так ярко, что озарял лицо.

– Макхи́ггет! – сказал Нейгетт со смесью злости и недоумения. Затем посмотрел на Марка. – Ле тааха́йве. Ките́йммед а́йвел, – он указал на куртку, туда где во внутреннем кармане лежал свернутый лист и в нем стилус.

Марк достал, протянул. Нейгетт присел на колени, отложил жезл, тихо звякнувший в прозрачной тишине раннего вечера, развернул лист на кладке. Марк присел рядом.

– Э́йненгсе одде́тт, – Нейгетт постучал пальцем по кладке рядом листом.

– Мы здесь, я понял.

Нейгетт стал чертить схему – линии, пересекающиеся под прямыми углами. Между перекрестками линий он обозначал засечки, между некоторыми – аккуратные стрелки вниз-вправо.

– Это ходы какие-то, что ли, тоннели опять?.. А эти риски – двери, или повороты, которые надо отсчитывать до перекрестков? А стрелочки – лестницы? А если там будут шахты? – Марк поставил ладонь параллельно дороге и поводил вверх-вниз.

– Ссой, – Нейгетт покачал головой. – Декхедеххе́ммдерт. Ведхе́тт, – он обозначил точку, – Тта́йргес эйсе́нг верге́йнгед, – снова указал на куртку, на правый карман, где лежал прозрачный хрустальный шар.

– Ну, что́ ты хочешь – я понял, это и дураку ясно, – Марк тронул карман. – Ты украл эту хрень, то есть я украл эту хрень, для тебя, и теперь хочешь ее куда-то воткнуть. То есть чтобы я воткнул, для тебя. Потому что тебе типа туда не «тахнуть». Опять эти «макхиггет» потому что, я понял. А как втыкать, и куда? Как я пойму?

– Ведхе́тт такхе́ммдем ттойдо́ст, – Нейгетт посверлил его взглядом.

Ддейхерг

— Интересное дело, – сказал Марк когда, наконец, оказался внутри, под кристаллом башни. – Почему мой вонючий друг так смело меня сюда направил? Значит, надо думать, эта схема, – он повертел свитком, – все что мне нужно. А все остальное сделается как-то само. А мне нужно только куда-то тупо дойти. По этой схеме. Ладно, тогда вопрос номер раз — откуда идти? Где начало координат?

Он задрал голову, посмотрел в многогранник. Шар не подавал никаких признаков жизни; сгусток черно-багровой тьмы выпадал из интерьера башни – он казался какой-то объемной кляксой, шершаво-матовой, не вписанной гармонично в пространство, а грубо «всаженной», и совершенно чуждой.

Вообще, сейчас (и здесь), когда поверхности вдруг стали терять привычный полированный «лоск», стало казаться, что все конструкции начали как-то «разваливаться». Словно тонкая гармония, сочетавшая объем, форму и цвет всех здешних сооружений характерно-совершенным образом, вдруг стала теряться также, вместе с «лоском» узорной отделки. Словно бы этот узор проводил энергию – которая вдруг закончилась, а без нее все это великолепие вдруг стало вянуть. Именно «вянуть» – самое подходящее слово.