Что-то не так (СИ) - "gaisever" - Страница 29

Вот, наконец, кончился и этот тоннель. Они снова выплыли в плотную белую мглу. Марк сидел на краю платформы; она по-прежнему грела, и на ней было тепло и уютно, после холодного подземелья в частности. Туман вдруг кончился, они выкатились к мосту над рекой, текущей словно в огромном молочном резервуаре по тоннелю с прозрачными стенами; Нейгетт доскользил до моста, остановил платформу, соскочил на тусклое мерцание полотна.

– Айна́хх.

И направился вниз, к черной воде, по каменистому склону. Марк с неохотой спрыгнул в холодную стылость, поплелся вслед. Сразу замерз (туман, вода, высота, даром что мог быть полдень). Спустившись, Нейгетт свернул под мост, обернулся, подождал, зашагал по каменистому берегу вдоль воды. Они шли, шли, шли и шли, прошли, может быть, четыре часа, может быть шесть, но словно не сходили с места. Антураж был настолько единственный – черная лента воды, серая лента берега, белые стены, белая смутность над головой – что если бы ноги не стали ныть от долгой ходьбы по «живому» берегу, после пружинящего полотна дороги, бездействия на платформах, то Марк бы подумал, что они никуда не ушли.

Река кончилась; они вышли к маслянисто сверкающей плоскости – озеро. Туман расступался по сторонам вместе с каменным берегом. На берегу, неподалеку от устья, лежал предмет Марку уже знакомый – деревянная плоскодонка. Нейгетт подошел к этой лодке, ступил, обернулся, поджидая. Плоскодонка заскользила от берега, повинуясь толчкам посоха. Кристалл, погасший вскоре затем как они сошли с дороги, казался граненым металлическим шариком, таким же шоколадно-черным как посох.

Над озером становилось тускло и мрачно. Похоже, дело шло к вечеру – серо-белая каша над головой приобретала сиренево-синий оттенок. Становилось реально холодно – стоять спокойно уже невозможно; хотелось хоть как-то подвигаться, только на этой дощечке было страшно лишний раз шевельнуться.

– Холодно! – наконец не выдержал Марк и поежился, театрально потерев себя по плечам. – Долго еще? И куда мы едем, вообще?

– Ддекхе́ммдест, – Нейгетт указал вперед, в сумрак, в неясную смесь черной воды, серого берега и сиреневого тумана.

Когда они вышли на берег и отошли метров на десять, в тумане обнаружилась хижина – такой же страхообразный сруб, из какого тогда появился тот перевозчик. Марк подошел к жуткой двери-дыре, осторожно понюхал жуткую вонь.

– Это что, твой дом?! – обернулся на Нейгетта, который явно собрался в нее войти. – Ты что, тут живешь?!

– Ххо гга́йленгсерт, – тот вошел в сооружение.

– Блин.

Нейгетт возник из мрака дыры с охапкой дров, вывалил дрова на сырую землю. Марк присел, стал помогать разложить костер – дрова были сырые, почти мокрые.

– Ожидаю какого-нибудь волшебства, – он повертел влажной деревяшкой у Нейгетта перед носом.

Тот поднялся и выудил из-под своих адских лохмотьев какой-то предмет. Марк почти остолбенел – это была «монета»; такую тогда, у того самого первого озера, Гессех бросил тому, самому первому типу. На которого Нейгетт ведь так похож, что... Монета засверкала своими голограммами так ярко, что, казалось, «игхорг» вокруг заискрился.

– Э́йллетт. Нге́йстенгде, – Нейгетт поморщился с неудовольствием.

Затем снял с посоха шарик, вложил «монету» в торец, приставил шарик обратно. В глубине черного многогранника загорелся теплый багровый огонь – все как надо.

– Эх ты! Это что, батарейка? Типа?

– Типа, – кивнул Нейгетт, направил посох на кучу мокрого дерева и произнес формулу.

– Или все-таки деньги?

– Деньги.

Мокрое дерево загорелось, занялся огонь, повалил едкий дым.

– Ххо гга́йленгсерт.

– Как-то у вас все странно, – Марк вытянул руки к огню. – Все так запредельно, и вот на тебе – сидишь, греешься у простого костра, который тоже... Воняет так, что... – он обернулся на Нейгетта, который тоже присел, отложил посох, тоже протянул руки к огню. – Ты мне вот что скажи – эта хрень теперь у меня будет, все время? – он достал из кармана прозрачный шар, повертел.

– Гекхи́стет, – отозвался Нейгетт, выставив перед собой ладонь; он замер и будто напрягся. – Гекхи́стет, нгаасе́тт!

– Я только понял, что это какая-то ценная штука, – Марк вернул шар под куртку. – И это меня напрягает.

Нейгетт сидел окаменев, смотрел на огонь. Марк отогрелся, захотел спать; прилег на подсохшую землю, как можно ближе к огню, свернулся калачиком и уснул. Сон здесь был какой-то странный; проснулся он, как показалось, снова минут через пять, словно снова только «вздремнул», – но мгла вокруг уже посветлела, и солнце, возможно, уже взошло (где-нибудь там, за горами, которых сейчас не видно). Костер догорал.

– Опять начинается, – разозлился Марк, обнаружив, что Нейгетт исчез. – Или он ушел в свинарник?

Можно взять из костра ветку, распламенить ее в факел, и заглянуть в вонь, но – нет, только не это. Поэтому он поднялся и стал бродить вокруг костра – но так чтобы не потеряться. «Игхорг» был очень странный; в обычном тумане огонь заметно издалека, хотя бы в виде размазанных пятен; здесь же огонь терялся как все остальное, словно был не настоящим, лучащим свет, а нарисованным. Марк бродил по камням вокруг костра, уже закипая от злости – сколько можно над ним издеваться, в конце концов; если вам от меня что-то надо, проявите хотя бы элементарное уважение, и хотя бы не бросайте меня одного, в конце концов; неужели не ясно, что я тут вообще нихрена ничего не понимаю, что я тут вообще ноль без палочки, в конце концов; ко всему прочему, меня пытались убить, похоже, а ты, Нейгетт, опять же, если хочешь чтобы я что-то для тебя сделал, в конце концов...

– Марке́, – в тумане образовался Нейгетт; у щеки его тлел теплом шарик посоха. – Игхо́ргентдент лла́йнгленг. Не векхедеххе́йммдетт.

И аккуратно толкнул в сторону озера. Вот они снова на берегу – туман плотной стеной окружает стылую черную плоскость. Снова лодчонка; снова размеренные толчки, плоскодонка снова скользит по черной воде, сегодня какой-то матово-бархатной. Странно дело; несколько дней без часов, без привычной привязки к «цивилизованному» режиму дня – и время начинаешь чувствовать не абсолютно, в часах-минутах, а относительно, и как бы дробно, по отношению к целому. Вот сейчас, например, была половина времени между восходом и полднем, триста процентов. Откуда такая уверенность – неясно, но – триста процентов...

Наконец – отлогий песчаный берег. Нейгетт соскочил с лодки и направился берегом, дальше на запад, вдоль туманной стены. Вот устье очередной реки, притекающей с запада; озеро осталось позади, и они двинулись по тоннелю в густой белой мгле. Впереди, в перспективе показался очередной мост. Они поднялись по откосу, свернули на север, двинулись сквозь туман по дороге. Шли долго; когда, как стало казаться, туман вокруг начал темнеть – по идее, уже должен наступать вечер, – Нейгетт, наконец, остановился. Аккуратно тронул посохом, указал в сторону.

– Векхи́нгет одде́тт.

– Понял.

Марк отошел куда было указано и различил в полутора метрах характерную «стойку» параллелепипеда, оформлявшего здесь перекрестки. Он, устав за день (и ничего, между прочим, не ев, кстати), почти с наслаждением опустился на холодный камень и прислонился к внутренней стороне этого «уголка» спиной.

Вдруг послышался цокот копыт. Характерным в этом «игхорге» образом – возник ниоткуда, дискретно, сразу с определенной громкостью; через минуту стих.

– Нга́йсествест, – голос Нейгетта.

– Дехх, – голос чужой, с оттенком озабоченности-досады. – Векхе́йммдетт.

– Гхе́йстеммде. Сессе́ммдесто́.

– Ри́ммдеххесттент, – с оттенком насмешки.

– Ри́ммествент, хаа, – в голосе Нейгетта звякнуло презрение-превосходство.

Копыта застучали снова, исчезли. Через минуту обрисовался Нейгетт. Марк вскочил с холодного камня. Нейгетт молча указал в туман; они сошли с дороги и устроились на очередной ночлег – Нейгетт воткнул посох во влажную землю; шарик зардел. Нейгетт посмотрел на рубиновый огонек, затем произнес, озабоченно: