За зеркалами (СИ) - Орлова Вероника - Страница 34

            Он знал, что ни один нормальный, здоровый мужчина не примет чужого ребёнка, как своего. Обратное говорило ему о неспособности этого мужчины продолжать свой род. Других причин он не видел. А нездоровые...о них ему было слишком многое известно, чтобы поверить в сказки о счастливых приёмных семьях. И это касалось не только мужчин. Он отлично знал, что из себя представляют женщины, и что значит для них свой и чужой ребёнок.

            ***

            Так странно сейчас думать о том, что в какой-то момент его жизни все дни слились в один, долгий, непрекращающийся, казавшийся бесконечным. Впрочем, он был благодарен судьбе именно за то, что многие вещи из своего детства не помнил. Из той части, что была «до» этой истории. А точнее, вспоминал их как кадры художественного немого кинематографа, где акцент делался на действиях, а не на словах актёров. Сотни дней, тянувшихся один за другим, в каждый из которых он открывал глаза, вместе с другими детьми шёл на улицу, где они умывались в продуваемой небольшой коробке из старых деревянных досок, в которой был установлен рукомойник. Она была настолько узкой, что в ней помещался один человек, который должен был исхитриться одновременно наливать ледяную (он иногда удивлялся тому, что в любое время года вода там была ледяной) воду из старой ржавой кружки с искривлённой короткой ручкой и умываться. Ему всегда было неудобно её держать, то пальцы, удержавшие металл, коченели, то иногда он проливал воду на себя. Малыши ухитрялись заходить туда вдвоем и помогать друг другу мыться. Он до сих пор помнил, как через неделю после прибытия в приют предложил одной девочке вместе зайти в «ванную», а как только намылил крошечным твёрдым огрызком лицо и руки, то едва не задохнулся от неожиданности и дикого холода, когда та вылила ему на голову воду. Кажется, он запомнил навсегда её громкий, прерывающийся смех и ощущение студёной жидкости, стекающий за шиворот. Девчонка тогда выскочила из деревянной кабинки, а когда оттуда вышел он, то остановился как вкопанный, услышав громкий хохот нескольких десятков детей, указывавших на него пальцем.

            Потом он узнает, что многих «новеньких» в приюте проверяли разными способами. Итогом проверки должно было стать решение - дружить с ним или сломать, увидев, как первое же неприятие дало хотя бы небольшую трещину. Он тогда не сломался, нет. Но и друзей не завёл. И он даже не задумывался почему. Может, потому что они посчитали его недостойным. А может, это именно ему не нужны были друзья в этом мрачном месте. Ведь он тогда не собирался задерживаться там надолго.

            Он не жаловался воспитателям, даже когда его избивали ногами ребята постарше, потому что он посмел ослушаться их и, вместо того, чтобы уступить свою тарелку с похлёбкой, в которой в кои-то веки плавал небольшой заплывший жиром кусок мяса, он быстро её опустошил. Так и жевал, усердно работая челюстями и всхлипывая, корчась на полу от боли и стараясь прикрыть голову руками.

            Да, он мало помнил о своём нахождении в детском доме до усыновления. Какие-то отдельные вспышки, словно кадры плохого дешевого кино, которые происходили не с ним. Точно не с ним, потому что сейчас он не ощущал ровным счётом ничего при их просмотре.

            ***

            Обычно требуется определённое время, чтобы и воспитатели приюта, и сами дети обречённо поняли - это место стало твоим домом навсегда. В детдоме день рождения далеко не праздник. В детдоме очередной день рождения - предвестник беды, безжалостный палач, который, подобно кукушке, злорадно отмечает, сколько ещё осталось трепыхаться робкой, почти призрачной вере в удачу. И чем больше тебе лет, тем всё более тонкой, прозрачной, неуловимой становится эта продажная дрянь - надежда на счастье. А таковым в этом месте считалось только усыновление. Что, конечно, логично. Человеку, лишённому ног, никогда не объяснить, что счастье в чём-то другом, а не в ногах. Слепой не поверит никому, что можно быть абсолютно счастливым без возможности видеть этот мир, как бы ни старался он заполнить своё тёмное беспросветное настоящее эмоциями, людьми, действиями. Человек ищет счастье в том, чем не обладает. Особенно горькими становятся воспоминания о том, что он потерял и навряд ли обретёт заново.

            Эти дети были лишены самого главного, что должен иметь каждый ребёнок. Здоровый ли, больной ли, смышлёный ли, глупый, красивый или же с явными физическими недостатками. Эти дети чётко понимали - счастье в семье. Не в количестве игрушек, не во внешности, не в положении в их жестоком, бескомпромиссном обществе. В семье, в защите и в любви. Сейчас ему становилось смешно от одной мысли, как же они все, и он в том числе, ошибались, не разделяя эти понятия. По умолчанию считая, что семья это и есть любовь и безопасность. О, так бывает редко. Гораздо реже, чем думал каждый из них и думает каждый из вас.

            А ведь у него почти была семья. Почти. Та, которую он, видимо, по мнению кого-то всесильного, не заслуживал. Люди, забравшие его из Ада. Правда, ненадолго. Очень скоро после этого от болезни сначала слегла мать...он как раз только привык называть её так.

А после и отец. Он помнил, как стоял на коленях у постели отца и, глядя наполненными ужасом и неверием глазами, смотрел, как тяжело, как прерывисто поднимается и опускается когда-то широкая сильная грудь. Он смотрел и спрашивал того мужчину на кресте, прибитом над изголовьем кровати отца, что происходит. Его губы едва заметно шевелились, но он знал, что тот мужчина слышит его беззвучный крик. Крик, в котором он требовал ответа и обвинял одновременно. Крик, в котором спрашивал, чем мог провиниться ребёнок, какой он грех мог совершить, что мужчина решил забрать у него обоих родителей. Если это за ту девчонку, которую он толкнул в грязь при игре в догонялки, так он попросит прощения у неё...у каждого в их дворе за обиды, которые он нанёс. Или из-за разбитого старым потрёпанным кожаным мячом окна у вечно ворчливой старухи Стивенсон? Так он после того раза уже извинился перед ней и теперь каждый раз помогал женщине таскать тяжёлую сумку с продуктами на третий этаж в её крошечную квартирку, больше похожую на библиотеку. Она позволяла ему задерживаться, чтобы почитать при тусклом свете лампады истории о приключениях. Он как раз только-только познакомился с Гулливером, когда заболела мама, и ему пришлось ухаживать за ней, подобно хорошей сиделке, потому что её муж работал, чтобы покупать необходимые лекарства.

            Всё же это страшно и несправедливо - вспоминать каждый свой проступок, пытаясь понять, какой из них стал причиной беды в твоем доме. Страшно просить прощения за него, а в ответ получать глухое безразличное молчание. Ещё страшнее - в одночасье понять, что тот мужчина на стене тебя не слышит. Потому что он всего-навсего деревянная крашеная фигурка без души, без разума, без сострадания.

Мальчик выкинул её в день похорон приёмного отца. Кинул прямо на крышку гроба, опущенного в землю. Тогда среди толпы знакомых, но таких чужих лиц он уловил ропот несогласия и осуждения. Кто-то даже захотел спрыгнуть вниз и достать деревяшку, а он еле сдерживал ухмылку, казалось, намертво приклеившуюся к губам. Странные люди. Странные и непонятные. Они принимают как должное смерть молодого, крепкого мужчины, сгоревшего от болезни буквально за месяц, но они ужасаются тому, что он выкинул ненужную игрушку в грязь.

            Да, он знал, как они называли эту игрушку. Он знал его историю и когда-то усердно ходил с новоиспечёнными родителями в цирк, в котором смешно и нелепо разряженный человек с театральным благоговением и усердием рассказывал им её. Когда-то он даже верил этим историям. Когда-то он верил во многое.

            Приёмная бабка отказалась привести его в свой дом. Правда, разве она виновата была в том, что не хотела чужого ребёнка? Брызжа слюной и качая головой с толстыми, дряблыми щеками, она кричала, что не собирается принимать ублюдка от неизвестной шлюхи. И что она всегда знала, что чужой выродок заведёт в могилу её идиота-сына, и это только его проблема и его вина в том, что он снова остался один, а у неё и так полно своих, настоящих забот и настоящих внуков.