Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин - Страница 115

Бруно с тоской открыл рот и приготовился отвечать.

35

Босиком, в белых шароварах, Гай сидел, скрестив ноги, на передней палубе «Индии». Лонг-Айленд уже показался на горизонте, но Гаю пока не хотелось глядеть туда. Легкая качка приятно убаюкивала, казалось привычной, знакомой с самого рождения. Тот день, когда он в последний раз виделся с Бруно в ресторане, вспоминался как день безумия. Да он и вправду начинал тогда сходить с ума. И Энн, наверное, заметила это.

Гай согнул руку и ущипнул тонкую загорелую кожу, под которой напряглись мускулы. Он стал таким же смуглым, как Эгон, юнга, наполовину португалец, которого наняли в лонг-айлендских доках в начале круиза. Лишь крошечный шрам над правой бровью оставался белым.

Три недели на море принесли ему мир и отрешенность, каких он никогда ранее не знал и какие месяц назад счел бы для себя недостижимыми. Он начал ощущать, что искупление, в чем бы оно ни выразилось, назначено ему судьбою, а следовательно, явится само, без всяких с его сторон усилий. Он всегда доверял своему ощущению судьбы. Подростком, мечтая вместе с Питером, он уже знал, что не всегда будет только мечтать, так же, как знал отчего-то, что Питеру назначено только это, ему же Гаю, назначено сотворить знаменитые здания, имя его войдет в историю архитектуры, и, наконец, увенчав, как ему всегда чудилось, свою карьеру, он построит мост. Белый мост с пролетом, легким, как крыло ангела, похожий на изогнутый белый мост Роберта Мейларта в учебниках по архитектуре. Это, конечно, гордыня — так полагаться на судьбу. Но, с другой стороны, не состоит ли истинное смирение в том, что ты подчиняешься всем законам собственного предназначения? И убийство, которое казалось вначале противоестественным отклонением, грехом против собственной природы, он полагал ныне частью той же самой судьбы. Да и что еще можно было помыслить? А если это так, то ему укажется путь к искуплению и дадутся силы, чтобы пройти его. И если назначенная законом смерть его не минует, хватит и сил, чтобы встретить ее, — а у Энн сил более, чем достаточно, чтобы пережить все это. Невероятным каким-то образом он чувствовал себя смиренней последней рыбешки, затерявшейся в просторах морей, и крепче высочайшего земного пика. Но гордыня исчезла. Гордыня была самозащитой и своей вершины достигла в период разрыва с Мириам. И разве не знал он даже тогда, сдерживаемый несчастной страстью, мучимый нищетой, что найдет другую женщину, которую сможет полюбить и которая сама полюбит его навеки. И какого еще доказательства справедливости всех этих мыслей нужно ему, если они с Энн никогда еще не были так близки и жизни их никогда еще не сливались столь гармонично в единое соразмерное целое, как в эти три недели на море?

Он повернулся всем телом и теперь видел ее, прислонившуюся к мачте. Она смотрела на него сверху вниз, и на губах ее играла легкая улыбка, полная едва скрываемой гордости, — так, подумал Гай, улыбается мать, выходившая своего ребенка во время тяжелой болезни, — и, улыбаясь в ответ, Гай поразился, как слепо верит он в ее непогрешимую правоту — а ведь она всего лишь земное человеческое существо. И более всего поразился тому, что существо это — часть его жизни. Потом опустил глаза на свои сцепленные руки и стал думать о работе, которая ждет его завтра в больнице, и о той работе, что придет следом, и обо всей цепи событий, предначертанных судьбой.

Бруно позвонил как-то вечером, через несколько дней. Он здесь неподалеку, сказал Бруно, и хочет зайти. Он казался очень трезвым и немного подавленным.

Гай ответил: «Нет». Он сказал спокойно и твердо, что ни сам он, ни Энн не желают больше его видеть, но, уже произнося нужные слова, чувствовал, как невозмутимость его оседает, словно зыбучий песок, и здоровая уверенность последних недель рушится под напором безумия, которое заключается даже в том, что они вообще могут друг с другом разговаривать.

Бруно знал, что Джерард еще не добрался до Гая. Он полагал также, что допрос Гая займет каких-нибудь несколько минут. Но в голосе Гая звучал такой холод — и Бруно никак не мог решиться изложить ему все: что Джерард узнал его имя, что его, наверное, станут допрашивать, что он, Бруно, отныне намерен встречаться с Гаем только тайно — никаких вечеринок и ленчей, — и он сказал бы все это, если бы только Гай позволил.

— Ну, ладно, — глухо проговорил Бруно и повесил трубку.

И телефон тут же зазвонил снова. Нахмурясь, Гай отложил сигарету, которой с облегчением затягивался, и подошел к аппарату.

— Здравствуйте. Это Артур Джерард из Частного сыскного бюро…

Джерард спросил, можно ли ему приехать.

Гай огляделся по сторонам, осмотрел с подозрением каждый угол в гостиной, стараясь доводами рассудка побороть чувство, что телефон прослушивается, что Джерард слышал их с Бруно разговор, что Бруно уже у Джерарда в лапах. Наконец поднялся наверх рассказать Энн.

— Частный сыщик? — спросила Энн, очень удивленная. — А в чем дело?

Гай колебался с секунду. А сколько, сколько существует мест, где такое колебание показалось бы чересчур долгим! Чертов Бруно! Будь он проклят за то, что таскался по пятам!

— Не знаю.

Джерард явился точно в назначенный срок. Он галантно склонился над рукой Энн, извинился за позднее вторжение, вежливо похвалил дом и полоску сада перед входной дверью. Гай разглядывал его с некоторым удивлением. Джерард казался вялым, утомленным и слегка нечистоплотным. Возможно, Бруно не так уж и неправ относительно него. Даже его отсутствующий вид, который подчеркивала медлительность речи, ничем не подходил на сосредоточенность блестящего детектива. Но когда Джерард уселся в кресло с сигарой и бокалом виски, Гай уловил проницательный блеск в светло-карих глазах, цепкость в толстых коротких пальцах. И почувствовал себя не в своей тарелке, Джерард оказывался непредсказуемым.

— Вы — друг Чарльза Бруно, мистер Хейнс?

— Да. Мы знакомы.

— Тогда вы, наверное, знаете, что его отец был убит в марте прошлого года, и убийца до сих пор не найден?

— Я этого не знала! — воскликнула Энн.

Джерард медленно перевел взгляд с ее спины на Гая.

— Я не знал этого тоже, — сказал Гай.

— Значит, вы не так близко знакомы?

— Я едва его знаю.

— Когда и где вы встретились?

— В… — Гай взглянул на Энн, — в Институте Искусств Паркера, кажется, в прошлом декабре. — Гай чувствовал, что попался в западню. Он повторил реплику, которую Бруно, не думая, бросил на свадьбе, — и только потому, что Энн ее слышала, а Энн, скорее всего, давно забыла об этом. Джерард, почудилось Гаю, смотрит на него так, будто не верит ни единому его слову. Почему Бруно не предупредил о Джерарде? Почему они окончательно не договорились о версии, которую однажды предложил Бруно, — что встретились они у стойки одного из центровых баров?

— А когда вы увиделись в следующий раз? — наконец спросил Джерард.

— Ну, мы, кажется, не встречались до моей свадьбы в июне. — Гай почувствовал, как невольно старается придать своему лицу недоуменное выражение, словно и не догадывается, к чему направлены все эти расспросы. Как удачно, подумалось ему, о, как удачно сложилось, что он уже успел убедить Энн, будто заявления Бруно об их старой дружбе — всего лишь его, Бруно, манера шутить. — Мы не приглашали его, — добавил Гай.

— Он просто взял и пришел? — Джерард, казалось, все понимал. — Но на вечеринку в июле вы его пригласили? — Тут он взглянул на Энн.

— Он позвонил, — пояснила та, — и спросил, можно ли ему прийти, и я… я сказала: «да».

Тогда Джерард спросил, не узнал ли Бруно о вечеринке от каких-нибудь своих друзей, которые получили приглашение, и Гай сказал, что это возможно, и назвал имя белокурой женщины, которая так жутко улыбалась Бруно в тот вечер. Других имен Гай назвать не смог. Он никогда не видел Бруно с кем-то еще.

Джерард откинулся в кресле и спросил с улыбкой:

— Он вам нравится?

— В достаточной степени, — вежливо ответила Энн, немного помолчав.