На берегах тумана - Чешко Федор Федорович - Страница 69

А шаги за спиной все ближе, и брань, оживившись, адресуется уже персонально Нору. «Во, гля, братва, сучонок какой-то!..» — «А чего это он перед нами задом своим поганым трясет?! Ему кто разрешал?!» — «А давайте-ка, братва, мы ему что-нибудь оборвем, а то он слишком прыткий...»

Что делать? Бежать? Может, не догонят — пьяные же, да и темно... Только при одной мысли о том, как он сейчас кинется улепетывать и как станут свистеть да хохотать вслед пакостные ублюдки, парень аж захрипел от бессильной злобы на себя и на них. Как же потом заново учиться уважать самого себя? А с другой стороны, вот если сейчас изувечит тебя пьяная мразь или что-нибудь еще худшее сотворит — это лучше будет?

Тем временем улица кочергой изогнулась влево, и сразу же за поворотом Нор увидал яркий белый фонарь над полосатой будкой квартального надзирателя. Сквозь щели неплотно прикрытой будочной двери пробивались свечные блики — значит, квартальный на посту. Зрелище это особой надежды не вселяло. Даже если на виду у надзирателя станет совершаться убийство, он, скорее всего, не вмешается: ему здесь жить, человек он наверняка семейный, а безопасность своей родни дорога всякому. Единственное, на что он может решиться, это для острастки подудеть в сигнальный рожок. Возможно, его сигнал услышит случайно оказавшийся неподалеку патруль, но подобный оборот дела тоже не сулит ничего хорошего. Патрульные рейтары в таких случаях не больно-то разделяют правых и виноватых, а их командиры охотно верят объяснениям вроде: «Прибежали мы, а они все уже порубленные лежат. А кто их порубил, тот, видать, успел схорониться».

Все это так, но, во-первых, среди квартальных тоже попадаются разные люди, а во-вторых, если драться, то все-таки лучше здесь. Возле будки в стене глубокая ниша, вроде как дверь замурованная. Если забраться туда, то сам будешь в темноте, а те, кто встанут перед тобой, окажутся в пятне света от надзирательского фонаря. Лучшего места все равно не найти, да и времени на раздумья нет: шакалье вот-вот пятки оттопчет.

Нор забрался в нишу, прижался спиной к облупленной шершавой известке. Убежать теперь не удастся, зато никто не сумеет напасть сзади. Но, может быть, всемогущие Ветры смилуются, сберегут, пронесут пьяную сволочь мимо?

Всемогущие не смилостивились и не пронесли. Шакалы остановились перед убежищем Нора — четверо богато выряженных мужчин, каждый из которых отвратительно напоминал остальных. Почти одинаковые замшевые безрукавки, бархатные штаны и башмаки с блестящими пряжками; однообразно похабные наколки на волосатых лапах; один и тот же оскал низколобых самодовольных рож... Вряд ли, ох вряд ли удастся выбраться из этой переделки без серьезных увечий! Впрочем, увечьями дело, скорее всего, не ограничится — сгрудившиеся напротив скоты не в том состоянии, когда помнят Мудрые Заповеди или думают о последствиях. Ну вот как от них отбиваться, как?! Четверо здоровяков против одного калеки-подростка; они готовы позволить себе все, чего только пожелают, а ты? Ко всему прочему, ты еще вынужден следить, чтобы один из твоих ударов случайно не оказался слишком сильным и точным. Иначе власть, неспособная тебя защитить, тебя же и покарает — за то, что сумел защититься сам, но не так, как эта самая власть считает возможным.

Поговаривают, будто от разбоя не стало житья из-за мягкости нынешних уложений («До мировой катастрофы убийц наказывали публичной смертью, и можно было гулять по ночам где угодно»). Чушь. Разве смерть намного страшнее, чем Ниргу или галеры?

Пронзительно скрипнуло дерево, что-то лязгнуло, и подсвеченные изнутри щели будочной дверцы перестали быть видимы. Вот так. Страж порядка даже сигналить убоялся. Чтоб тебе, трусливый ублюдок, всю жизнь так, как мне нынче...

Мужики тоже поглядели на будку, потом снова обернулись к Нору. Они наслаждались. Сучонок загнан в угол, перепуган до немоты, помех не предвидится — хорошо! После добротной выпивки да жирной закуски можно, не торопясь, потешить изнывающую от скуки душу.

И тут один из них сделал глупость. Силясь получше рассмотреть притаившегося в глубокой тени подростка, он шагнул вперед, прибавил глумливо:

— Ты не бойся, сопля, мы тебя не сразу убивать начнем. Мы тебя для начала за бабу примем. Хочешь?

Зря это было сказано, и уж тем более зря говорившему вздумалось вплотную подходить к Нору. Услыхав оскорбление, увидев так близко от себя самодовольно ощеренную мокрогубую пасть, затравленный парень напрочь лишился способности размышлять: Страх растерянность, горькая обида на судьбу — все сгинуло, вышибленное звериной жаждой крови.

Пронзительно завопив, Нор прыгнул на оскорбителя. Обезумевший подросток даже не потрудился вытащить спрятанный под курткой нож — до оружия ли, когда готов зубами, пальцами ободрать гнусную ухмылку с наглой шакальей рожи?!

Но одними пальцами дело все-таки не ограничилось. Парень опять забыл, что он теперь не такой, как прежде. Всего-то и успел едва ощутимо зацепить левой рукой подбородок верзилы-похабника, а тот уже почему-то барахтается в грязи, воет, тискает ладонями нижнюю половину лица. Припадочный, что ли? Больной? Или новое издевательство затевает?

Несколько мгновений Нор подозрительно всматривался в эти корчи, а потом вдруг вспомнил о своем увечье да об остром железе, заменившем левую кисть.

Троица приятелей раненого тоже не сразу разобралась в происходящем. Нападение плюгавого сопляка показалось им верхом глупости, как если бы ялик попытался таранить двухпалубный галион. Но вот — мало того что пытался, так ведь, похоже, протаранил! Пьяные мозги не могли толком уяснить подробности и причины, они поняли одно: случилось неправильное, а неправильное надо исправлять.

Когда спохватившийся Нор вспомнил о дружках своего оскорбителя, было уже почти поздно. С излюбленной шакальей повадкой громилы рассыпались в стороны — двое заходили с боков, третий норовил прокрасться за спину. Парень видел, как фонарные блики зарезвились на гнутом лезвии, которое хищной рыбкой высунулось из гиреподобного кулака; слышал негромкий гуд позади — так гудит кистень, если его как следует раскрутить. Дело оборачивалось совсем плохо.

Нор растерялся. Он хотел вытащить нож, только рука почему-то упорно обшаривала полу куртки, словно бы не спрятанное за пазухой оружие было уместно теперь, а вшитый в подкладку амулет от плохого глаза. Через миг парню примерещилось, будто подступавший справа красномордый увалень замешкался и можно попытаться проскочить мимо него, убежать. Однако вышедшее из повиновения тело опять решило по-своему. Колени внезапно подломились, и Нор упал на четвереньки, захватив полную горсть грязи. В следующее мгновение грязь эта полетела в глаза красномордому (тот захлебнулся изощренным ругательством и принялся тереть кулаками веки), а парень метнулся под ноги тому, кто был справа. Коротко, снизу вверх ударила оканчивающаяся железом рука, и поднимающегося с колен подростка обжег мучительный сиплый стон. Потом был новый прыжок — к старающемуся проморгаться увальню, но добраться до этого жирного ублюдка не удалось. Каким-то чудом Нор угадал позади себя широкий размах, отшатнулся, и медное яблоко кистеня, чиркнув его по уху, стукнулось о лоб красномордого. Тот беззвучно осел, ткнулся головой в землю: лишился чувств, причем, кажется, навсегда.

Последний из шакальей четверки замер, очумело рассматривая тело собственноручно убитого приятеля, и вдруг, отшвырнув кистень, бросился прочь. Парень сгоряча погнался за ним, но, пробежав несколько шагов, махнул рукой на эту погоню. Хватит, и так уже приключений более чем достаточно для одного вечера. К тому же проклятый шакал вздумал удирать в сторону, противоположную той, куда надо было идти Нору.

А раненые громилы постепенно приходили в себя (тот, который нарвался первым, сумел даже привстать, упираясь ладонями в землю). Нор, естественно, не стал дожидаться, пока к ним окончательно возвратятся силы.

Когда парень отошел на изрядное расстояние, послышался ему сзади осторожный скрип несмазанных дверных петель, и тут же забилось, заколотилось о стены дребезжащее эхо надзирательского рожка. Неприятные звуки, жутковатые — словно с крохотного козленка живьем шкурку дерут. Нор досадливо оглянулся и резко прибавил шагу. Сволочь все-таки здешний надзиратель, подонок, мразь. Ишь, осмелел... Вот как накличет он сейчас патруль, да как навешают раненые пиявок на рейтарские уши... Труп есть, и двое пострадавших имеются — разве станут они сами против себя показывать?! На решимость квартального отстаивать правду парень не надеялся совершенно. Даже если этот запершийся в будке трус сумел разобраться, что именно происходило снаружи, то все равно при рейтарах язык придержит на крепком якоре. Надо же ему чем-то оправдать свою бездеятельность! Например, так: «До того быстро случилось, что, пока из будки выскакивал, уже и закончиться успело — один мертвый лежит да двое побитых». А побитые, слезами заливаясь, расскажут, как на них хищный злодей набросился и как можно злодея этого опознать (легче легкого — у него железка к руке приделана). И все. Рано или поздно власти выследят, схватят; рано или поздно затеется разбирательство, которое продлится недолго: как только дознавателям станет известно прошлое Нора, исчезнут последние сомнения в правдивости обвинений. А потом будет приговор... Вот ведь угораздило влипнуть!