Алракцитовое сердце. Том II (СИ) - Годвер Екатерина - Страница 46

Сон ненадолго сморил его, когда в уголке неба уже забрезжил рассвет. Пора было ехать дальше.

– Худо выглядишь, – мрачно сказал Петер после того, как снова помог ему забраться в седло; получилось только со второго раза. – Мож, веревкой примотаешься для верности? У нас есть. А лекарства вышли…

Деян нашарил в кармане фляжку с колдовской гравировкой. Марагар содержимого не тронул, и в ней оставалось еще немного того пойла, которое покойный капитан Альбут раздобыл в свою последнюю ночь; не «вдовьи слезы» – но хоть что-то.

– На шею себе веревку свою примотай! – Деян в два глотка опустошил фляжку, вдарил пяткой по лошадиному боку и поехал к Охорской крепости.

И, как ни удивительно, доехал.

– IV –

Охорская крепость оказалась каменным домом с толстенными стенами, стоящим на возвышенности у дороги и отчасти разрушенным: от дарвенцев к людям барона она перешла с боем. Деян впоследствии с трудом мог припомнить ее вид, потому как к часу, когда крепость показалась впереди, едва не терял сознание и уже не мог мыслить внятно.

Впустили внутрь и провели к коменданту их на удивление легко. Но седоусый полковник в начищенных до блеска сапогах – такой же расфуфыренный и надутый, как покойный дарвенский генерал Алнарон, – появлением «гостей» был озадачен и совсем не обрадован.

– Вам нужно укрытие. Но я не могу вас надолго здесь оставить, – сказал он без обиняков; его единственный глаз смотрел сердито. – Накануне пришла депеша: Миротворец мертв – сам перебрал «вдовьих слез» или – или! – был убит сторонниками продолжения войны из дарвенского лагеря. Со дня на день все может прийти в движение; а если мы и задержимся здесь на зиму – будут постоянные проверки. Нет, определенно здесь вам оставаться невозможно… Не хочу даже знать, кто вы и что натворили! Раз Ивэр того хочет – я помогу; но о многом не просите.

– Окажите то содействие, которое посчитаете возможным, – степенно сказал Петер, волей-неволей вынужденный взять на себя роль переговорщика.

– Ну, прямо сейчас вы никуда ехать все равно не можете: выгнать твоего друга обратно на дорогу было бы равносильно убийству, – сердито хмурясь, признал полковник. – Пока отлежитесь в лазарете. А третьего дня отправлю вас с увечными в Ханрум; у лейтенанта Броджеба там родня – он сумеет организовать вам дальнейшее сопровождение.

– Премного благодарны. – Петер низко склонил голову. Полковник недобро осклабился:

– Будет лучше, если Броджеб и остальные посчитают тебя важной птицей, так что мой тебе совет: не кланяйся как лакей. Не благодари и вообще пореже открывай рот. Я перед Ивэром в большом долгу, но произойди наша с вами встреча при других обстоятельствах – я бы вас повесил. Слишком вы подозрительны. И королевской армией от тебя несет за версту.

– Ваши слова оскорбительны! – Петер изобразил сердитый взгляд; получилось не очень-то, но полковник удовлетворенно кивнул:

– Так-то лучше. Броджеб уважает дисциплину и по крови сам наполовину дарвенец: если я прикажу ему молчать, он вас не выдаст. Так что не выдайте себя сами; и не возвращайтесь, если не хотите навлечь на всех беду! Скверное же Ивэр выбрал времечко спросить с меня долг… Господь Всемогущий, да будь я проклят, если еще раз окажусь у хавбага в должниках!

Некрасивое лицо полковника исказила гримаса плохо сдерживаемой ярости; он выпроводил их из приемной, отдал стражникам приказ проводить их с Петером в лазарет – и больше Деян его не видел.

– V –

Лейтенант Алек Броджеб – молодой человек с лихо закрученными усами, отправленный в отпуск по ранению, – смотрел на вещи проще; сломанная в двух местах рука его беспокоила много больше, чем неожиданное поручение, к которому он отнесся даже с некоторой охотой. Другие раненые и увечные из обоза поглядывали косо, но Броджеб успокоил их подозрения, сославшись то ли на дальнее родство, то ли на старое знакомство, то ли на все вместе.

Путь до Ханрума занял шесть дней, в которые Деян, лежа на полу фургона, отсыпался; ото всей дороги ему запомнился только запах перевязок и тряска. Петер развлекался тем же самым. Бергичевские солдаты много реже поминали Господа, в ходу у них был десяток незнакомых Деяну бранных словечек, и осыпали они ими не барона, но ен’Гарбдада и короля Вимила, с той же ненавистью, но куда меньшим страхом, и на том очевидные различия между дарвенцами и бергичевцами заканчивались. Были наверняка и неочевидные – но уловить их, едва зная что тех, что других и меряя все меркой Медвежьего Спокоища, оказалось невозможно.

Наконец въехали в Ханрум.

Следуя нехитрой легенде и приказу коменданта, в городе лейтенант Броджеб привел «друзей» к своей родне – в справный двухэтажный дом, принадлежавший его дяде, известному в Ханруме и даже за его пределами аптекарю. Тот принял их радушно, не задавая вопросов; только обмолвился мимоходом, чтоб не совались без нужды на улицу: «Неспокойно у нас – не те привяжутся, так эти». Предупреждение, как они узнали позже, было разумным.

Первые дней десять Деян провел, не выходя из дома. Жилище аптекаря и комната, которую отвели им с Петером, мало напоминала домишко Сумасшедшей Вильмы, но приторный запах лекарств в воздухе пробуждал воспоминания, которые он считал давно похороненными. Охотнее всего он немедленно отправился бы дальше, однако лейтенант Броджеб ехать наотрез отказался, напирая на то, что дорога дальняя и нелегкая, а он обещал довезти в Спокоище живых людей, а не покойников; в его словах, как ни досадно, был смысл… Но безвылазно сидеть в четырех стенах вскоре сделалось невыносимо, потому однажды вечером Деян уговорил лейтенанта провести его хотя бы по соседним проулкам. Петер, ворча, присоединился: ему тоже надоело жить взаперти. Эта первая короткая прогулка, как и несколько последующих, была не слишком познавательна, но все же позволила получить какое-никакое понятие о месте, где они оказались.

Харнум намного больше, чем Нелов, напоминал настоящий город, каким Деян его представлял: в нем были большие дома и широкие мощенные камнем улицы, по которым лошади тянули хрупкие двухколесные повозки; от сточных канав не так разило нечистотами и тухлой рыбой. От войны город почти не пострадал – быть может, потому, что едва ли не с самого развала Нарьяжской империи он постоянно переходил из рук в руки и в недалеком прошлом, полвека назад, уже принадлежал Бергичам: у многих – поговаривали, и у самого барона – в Ханруме жили знакомцы или родня. Броджеб упоминал, что при наступлении только в самом центре сожгли несколько лавок. Невнимательному и неискушенному наблюдателю могло показаться, что все в городе хорошо, но лица и вид прохожих быстро развеивали иллюзию благополучия.

Город заполнили беженцы из разоренных и разрушенных сел, ищущие пропитание и хоть какой заработок. Но работы для них не было – и потому они промышляли разбоем и грабежами. Гарнизон бергичевцев в Харнуме был невелик, потому по приказу коменданта города порядок поддерживали наспех сформированные отряды из числа добровольцев и бывших дарвенских солдат и офицеров, согласившихся перейти под синие знамена барона. Но, как неохотно признавал лейтенант Броджеб, были отряды эти ненамного лучше бандитов, а то и хуже, потому как творили все, что им вздумается. В серьезные стычки они не ввязывались – зато охотно обирали лавочников, кабатчиков и просто всех, кто казался подходящей добычей или попадался под руку: комендант города в добровольных помощниках нуждался и на такие происшествия смотрел сквозь пальцы. Дядя Броджеба, пожилой аптекарь – его звали Михалом Робичем, – в городе был человеком уважаемым; знали и про то, кто его племянник, потому аптекарский дом и лавку не трогали; но другим доставалось сполна. Кому от «защитников», кому от наводнившей город голытьбы, а кому и от людей барона, которые, когда принимались все-таки сами наводить порядок, не разбирались – кто прав, кто виноват. Среди бела дня на людной улице человека могли зарезать за хорошую одежду, могли принять за грабителя и забить до смерти, могли без суда отправить на виселицу как шпиона; горожанами владели подозрительность и страх, беженцами – гнев и отчаяние, и всех без разбору мучила неопределенность будущего. От недоедания и постоянного напряжения в ожидании беды в человеческих лицах проступало что-то звериное.