Вольно дворняге на звезды выть (СИ) - Чацкая Настя - Страница 9

— Ну, всё? Попрощался? — яростно выплевывает Рыжий, поднимая лицо. — Пиздуй тогда. Я занят, понял? Ты меня отвлекаешь. Ты мешаешь мне.

Хэ Тянь молчит, смотрит (смотрит, смотрит), и сквозь морок спокойствия Рыжий внезапно видит застывшее, практически омертвевшее лицо. Он с силой сцепляет зубы, шумно вдыхает носом и понимает, что его сейчас понесёт. Достаточно одного движения, одного слова, и с гор сойдёт сраная лавина.

Не нужно, думает он. Сука, я так заебался. Пожалуйста, не нужно делать этого. Я, блядь, тоже живой человек.

Хэ Тянь коротко облизывает губы. У Рыжего это отдаётся болезненным ударом в грудной клетке.

— Мы с отцом летим в Токио, к дяде. — Свет из прихожей скользит по его губам. — Я не считаю, что это хорошая идея, но… мне нужно там быть. Он собирается постепенно вводить меня в курс своих дел, а на днях как раз запланирована встреча с партнерами.

Хорошо. Прекрасно. Отец, Токио, дядя. Бизнес, партнёры, все эти мажорные бизнесменские дела. Звучит пиздец, как здорово.

В горле жмёт.

— Мне насрать, — глухо говорит Рыжий. Слова давятся в глотке, он — давится ими.

Кивает и повторяет:

— Насрать. Уясни себе.

— Поэтому ты бесишься?

— Я, блядь, не бешусь! — орёт он так, что срывается голос. — Мне дела до тебя никакого нет!

В соседнем дворе гремит цепью и заливается захлёбывающимся лаем соседская псина.

Хэ Тянь глубоко вздыхает. Неожиданно кивает. Что, всё? Сдулся? Сдал позиции? У него тоже, видать, есть свой лимит терпения. И нет времени. Самолёт через сколько-то там минут.

Он разводит в стороны руки. Говорит:

— Хорошо.

И, скользнув по его лицу взглядом:

— Счастливо, Гуань.

Да. Кажется, всё. Действительно.

Рыжий моргает. Дождь за несколько секунд облепляет тонкой рубашкой спину Хэ Тяня. Думает: нужно же было так вырядиться.

Думает: сука.

Слышит собственный сорванный голос и думает: заткнись. Но…

— Можешь вообще не возвращаться! В Токио заебись! Тебе там точно понравится. Там все такие, как ты, мажорчик. Отвечаю, — из него вырывается истеричный смешок, — идеальное для тебя место. Даже не знаю, почему ты не съебал раньше!

Он даже не чувствует этих шагов — ноги сами идут.

Дождь за несколько секунд облепляет его собственное тело тяжёлой тканью толстовки. Капли бьют по лицу, и кажется, если запрокинуть голову, можно задохнуться.

Хэ Тянь останавливается. Рыжий тоже — смаргивает воду и сверлит злым взглядом широкие плечи, облизанные мокрой белоснежной тканью.

— И, чтобы ты знал, я бы, наверное, даже не заметил, что тебя нет, — громко говорит он. — Я давно об этом мечтал: вот бы ты исчез! Просто охренел бы от счастья, что никто мне больше мозг не ебёт! Вот же, охуеть, подарок судьбы! Чудеса случа…

А в следующую секунду Хэ Тянь уже врезается в его тело. Прижимает его к себе.

Обеими руками, крепко обхватив за шею, за плечи, почти судорожно. Рубашка — насквозь, с волос тоже безостановочно течёт вода. Пиджак валяется на мокрой гравийной дорожке, а Хэ Тянь прижимается губами к стриженному виску Рыжего, шепчет:

— Какой же ты дурень, господи.

И только в эту секунду до Рыжего начинает доходить, насколько сильно его трясёт. Колотит так, что становится сложно дышать. Это нездоровая, нездоровая, нездоровая херня, но он впивается пальцами в рубашку Хэ Тяня, сжимает её в кулак. То ли отодрать от себя, то ли…

— Всё нормально, — говорит Хэ Тянь, — всё хорошо. Возвращайся домой.

Но не отпускает.

Его губы цепляют короткие волосы. Его пальцы сжимают затылок. От него пахнет так, как нужно. Так, как пахло всегда. И этот запах — этот запах знаком до боли в костях.

— Вернись в дом. Заболеешь же, слышишь?

— Заткнись, — сипит Рыжий. Пытается сглотнуть резь в носоглотке. Пытается не вдыхать его запах (настолько) глубоко. Пытается не проебать самого себя и просирает по всем фронтам.

Он, как муравей, идёт по заданному пути, но слишком поздно понимает, что приближается к скоростному шоссе. Видит машины, слышит рёв, но не сворачивает.

Просто не может свернуть.

Повторяет ещё тише: заткнись.

И Хэ Тянь молчит.

гамма Большого Пса

Название звезды: Мулифан. Перевод с арабского: евнухи

Ли никогда не был вором — честнее этого парня только Папа Римский, — но у каждого Папы Римского есть свои мелкие слабости.

Ли никогда не стащит последнее. Он никогда не стащит у старика, не стащит чего-то, пропажу чего вы заметите. Однажды он спёр у незнакомого мужика использованный билет на автобус. Серьёзно. Ради самого факта — «спиздить».

В другой раз он спёр из супермаркета чупа-чупс и вручил первому попавшемуся на улице пацану, проходящему мимо. Пацан от вида здоровенного бугая со шрамом на роже и сломанным ухом, протягивающего ему розовую конфету на палочке, чуть в штаны не наложил. Но взял. А потом ещё долго смотрел Ли и Рыжему вслед, приоткрыв рот.

Самое ироничное во всём этом вот что: за руку Ли поймали один-единственный раз. Когда он попытался незаметно вернуть женщине спизженный носовой платок. Стащил, а потом понял, что платок именной — именные вещи чаще всего дороги их владельцам.

Тогда обошлось без полиции. Возможно, дело в лёгкой руке или везении щипача.

Рыжий только насмешливо головой качает — ему таких приколов не понять, но он и не пытается. Рыжий давно привык к Ли, Рыжему всё равно, от чего тому на душе легче становится: будь то воровство чужих использованных билетов или просмотры сопливых девчачьих фильмов, когда настроение ни к чёрту. Но фильмы Ли не смотрит, так что остаются автобусные билеты. И это, по ходу, не худший вариант.

Рыжего всё устраивает.

Сложно сказать точно, когда они познакомились: Ли однажды просто появился в жизни Рыжего, начистил ему рожу, пересчитал его острые кости в Клетке, и с тех пор они стали… тем, кем стали. Ли — здоровой дурой, рядом с которой даже крупный мужик кажется мелковатым, а Рыжий — местной шпаной, босяком, хулиганом. Мудилой, по классике жанра воспитанным без отца. С такими, как Рыжий, прохожие обычно не сталкиваются взглядом. На всякий случай. Они, на всякий случай, вообще глаз не поднимают.

Блин, да он знает только одного придурка, который может таращиться на него, пока болты не повылазят, но…

Нет.

Нахер. Думать об этом он не будет. В задницу.

— Ты меня слышишь, не?

Рыжий слегка вздрагивает и поднимает голову. Отталкивается руками от крепких деревянных перил. Отвечает:

— Да.

Ли смотрит прямо на него, уткнувшись локтями в разведённые колени. Когда он сидит вот так, беседка из просторной превращается в крошечную, почти игрушечную — особенно когда опускается вечер и наверху появляются первые прозрачные звезды.

— Ну так и что думаешь?

Рыжий судорожно заставляет себя вернуться к тому, о чём они говорили пару минут назад. До того, как он выпал из действительности и погрузился в болото собственных мыслей. Вязких и невнятных, как бумага, на которую капнули вареньем.

Бой. Бой не у Чжо. Бой не у Чжо с выгодным предложением и непроверенным организатором. Идея — фиговее не придумаешь.

— Думаю, что нехер тебе в это ввязываться, — говорит Рыжий.

Ли шумно вздыхает, отворачивает голову. Крутит в пальцах отломанное от пивной банки ушко. Говорит глухо:

— Хреново, что ты так думаешь.

— Мы не знаем, что за перец этот Толстяк. — Рыжий опирается плечом о балку, скрещивает руки на груди. — Не решай ничё, пока не подумаешь по-нормальному. Нужно порасспрашивать у парней.

— Я ещё ничего и не решил. Просто. Деньги нужны.

Ли всегда нужны деньги — у них дом разваливается по частям.

Пока отец Ли был жив, он любил помахать молотком. Только благодаря этому у них на заднем дворе до сих пор стоит крепкая беседка, веревочные качели (давно забытые), заброшенные на низкую древесную ветку, и старая расшатанная лестница упирается верхней планкой в полуразваленный домик на дереве, на хер никому не нужный уже много лет. Рыжий уверен: скоро развалится и беседка. Потому что отчим Ли не любил махать молотком — только ужираться алкоголем, распускать руки и смотреть телевизионные шоу по выходным.