Вольно дворняге на звезды выть (СИ) - Чацкая Настя - Страница 8

Делает шаг назад.

— Удачного дня, — говорит уже через плечо.

И голос не меняется, застрял в сраной фазе «как скажешь». Как будто не раздуплялся после целого дня коматозного отморожения.

Рыжий стоит, как дебил, с незажжённой сигаретой, и смотрит: Хэ Тянь, не оборачиваясь, идёт в сторону ступенек. Спускается вниз и шагает к остановке. На переходе для него притормаживает такси, пропускает, уступает дорогу. Привычная картина: мир уступает Хэ Тяню, только — какая жалость, — сегодня ему на это поебать. Он как будто вообще не здесь.

Рыжий ругается сквозь зубы, сминает сигарету в руке, кривится. Всё равно, блядь, покурить теперь не успеет.

Рваным движением выбрасывает её в ближайшую урну и лезет в карман за мобильным. Чжо уже года два на пятёрке быстрого набора.

Иногда устаёшь просто так, с нихуя. Как будто бежал очень долго, а дорога не заканчивалась, она была бесконечной. Он как муравей — идёт по заданному пути, но слишком поздно понимает, что приближается к скоростному шоссе. Видит машины и слышит рёв, но не сворачивает. Просто не может свернуть.

Всё, что он может, — идти по заданному пути.

В «Тао-Тао» попался какой-то мудак, вынес мозг, выгреб чаевые до монеты. Чжо тоже вылил на Рыжего приличный таз говна. Рыжему, конечно, плевать, но бой отменять за шесть часов до боя — так было нельзя, Чжо можно понять. Мать осталась на ночную — уговоры были до одного места. Пейджи мягкая, добрая, сочувствующая, но упрямая до ужаса — этим Рыжий пошел в неё. Спорить с ней, если уж она решила чего — гиблый номер.

И дом встречает темнотой.

Немного пахнет заваренным перед уходом чаем, но запах почти выветрился. Немного тянет чистым бельем. Немного — средством для мытья посуды.

Всё. Больше ничего нет.

Очертания мебели неживые и размытые в темноте.

Рыжий бездумно открывает окна, стаскивает с плеч мастёрку, вешает на крючок. Свет не включает, только лампу на чайном столике — старую, с покосившимся абажуром, её ещё отец покупал. Тысячу лет назад. Тени от света скачут — дом немного оживает.

Рыжий стеклянным взглядом скользит по гостиной, прислушивается к ноющей глотке и думает: что ты делаешь?

Что ты позволяешь с собой делать?

Кому ты это позволяешь?

В горле жмёт, появляется желание выйти во двор и завыть на луну. Только вот луны не видно — одни тучи, давят на горящие фонари, прессуют тяжёлым запахом находящего дождя. Рыжий опускает голову, зарывается руками в волосы, сидит так, слушает гудение крови в ушах.

Я устал, думает он. Просто пиздец, как устал.

И даже не думает, что проебал нехилую сумму за пропущенный бой — выигрыш был у него в кармане ещё вчера, когда Чжо сообщил, что соперником будет один ебанат из соседнего района. Так, ни о чём — дерётся ради драки. Слишком любит делать больно. Таких обычно уложить — дело пары минут, они выдыхаются за первые пять махов, в которые вкладывают всю свою дурь.

Он сидит так минут пятнадцать, потом — думает, показалось, но нет, по гравийной дорожке действительно кто-то проходит, и — в дверь стучат. Одновременно с этим дождь начинает тяжело стучать по открытым окнам.

Рыжий поднимает голову, поднимается сам. На ходу включает в прихожей свет, уже почти испытывает облегчение: неужто мать передумала оставаться на переработку? Только вот это не мать.

Хэ Тянь стоит на последней ступеньке узкой веранды, а дождь за его спиной уже плотной стеной поливает тёмный двор.

Сердце останавливается, Рыжий сам не понимает, почему.

Они оба молчат.

Квадрат тёплого света выхватывает из вечернего мрака живые элементы: ложится на деревянный пол, на серые брюки и белоснежную рубашку, заправленную под чёрный кожаный пояс. Пуговицы застёгнуты под самый кадык, твёрдый воротничок туго обхватывает шею и упирается двумя острыми углами по бокам. Через согнутый локоть Хэ Тянь перекинул серый пиджак.

— Дома, значит, — говорит он прежде, чем Рыжий успевает выдохнуть забивший лёгкие воздух.

Приходится рывком поднять взгляд к его лицу.

— Чё?

— Хорошо, что в Клетку не поехал. Позже бы я вряд ли успел.

Рыжий приходит в себя, моргает. Таращится на Хэ Тяня, ещё раз мельком осматривает его костюм, хмурится.

— Куда успел? Ты чё вырядился вообще?

Он разводит руки в стороны.

— Нравлюсь?

Рыжий плохо понимает: то ли его затапливает облегчением от того, что Хэ Тянь наконец-то вернулся в себя, снова падлит, подъёбывает и скалится в усмешке, обжигает прищуренными глазами, то ли накрывает раздражающим непониманием происходящего.

Хэ Тянь не затягивает: делает шаг вперёд, но за дверь не проходит, останавливается почти впритык к порогу. Ненавязчиво заглядывает ему за плечо — на тёмную гостиную и тёмную кухню. Улыбается:

— Пейджи нет?

— Отъебись от моей матери, — усталым тоном говорит Рыжий. В тысячный, наверное, раз.

Он хочет сказать что-то совершенно другое, что-то вроде: «нахрена ты пришёл» или «что за фигня сегодня с тобой». Хочет выровнять спину, чтобы грудь колесом, чтобы не снизу вверх. Но всё, что он делает: скользит взглядом по ровному ряду пуговиц, по приталенной рубашке.

— Хотел попросить её подшить рукава. Ты говорил, что она умеет шить. — Хэ Тянь покачивает согнутым локтем — пиджак покачивается вместе с ним.

Рыжий отрывает взгляд от белых пуговиц. К глазам. В них что-то неожиданно тёплое, почти интимное и слегка застывшее. Что-то, что могло бы предназначаться другому человеку, никак не ему, не Рыжему.

Становится страшно.

— Она на работе.

Хэ Тянь легко кивает. Говорит:

— Жаль.

И, кажется, ему совсем не жаль. Он надолго задерживает взгляд на лице Рыжего, тот чувствует, как щёки начинают противно гореть. Это бесит. Он слабо огрызается:

— Если думаешь, что будешь указывать, как мне жить, сразу иди на хер, понял?

Прежде чем голос успевает набрать силу, Хэ Тянь перебивает его:

— Мне нужно уехать.

Рыжий затыкается.

Резко смотрит прямо в глаза, в упор. Хэ Тянь спокойно смотрит в ответ.

— Только поэтому, — говорит, — я попросил тебя сегодня пораньше вернуться домой. Меня такси ждёт на перекрёстке. Самолёт через пятьдесят минут.

На языке рождаются дурацкие, дебильные вопросы, которые Рыжий тут же глотает, моментально, пока они не сорвались, не соскочили с губ. Что? Куда? Для чего? В голове такая пустота, что на секунду кажется, будто он оглох.

Пауза затягивается.

За спиной Хэ Тяня шумит: громкий, осенний дождь. Отбивается от гравийной дорожки. Остро пахнет мокрой пылью и мокрой травой. Чаем и чем-то, отдающим глянцевыми журналами и блестящим стеклом.

Они оба выхвачены из темноты светом прихожей, как на долбаной сцене, как будто сейчас грянет музыка и поскачут актёры, завоет оркестр, всё это окажется какой-то абсурдной постановкой, но вот актёры не выскакивают. Здесь только дождь и темнота.

Взгляд въедается в лицо Хэ Тяня, и Рыжий в очередной раз задаётся вопросом: что с ним происходит, когда этот ублюдок оказывается настолько близко? У него словно башка коротит. Словно замыкание ебашит в спинном мозгу, он начинает сплёвывать эмоциями, всеми подряд, которые только попадаются под руку: недоверие, смущение, злость… страх.

Рыжий понимает, что потерял контроль над выражением лица. Торопливо опускает голову, хмурится. Ему нужна всего секунда, чтобы снова взять себя в руки.

— Ну так вали, — говорит, и, к собственному ужасу, слышит сипоту в голосе. Раздражённо прочищает горло и выпаливает резко: — Я при чём тут?!

— Не хотел уезжать не попрощавшись, — отвечает Хэ Тянь.

Рыжий сглатывает. Неожиданно понимает, что не знает, что ему сказать. Его трогать не должно, куда собрался мажорчик, с кем и надолго ли, но, сука, его трогает. Трогает.

Нельзя просто вот так появиться, блядь, в ночи, наряженным в сраный костюм, вывалить: я уезжаю, удачи, — и съебать. Так нельзя. Так не по-человечески, так неправильно. Нельзя жужжать над ухом, как ебучая муха, на протяжении полугода, а потом просто исчезнуть, и ждать, что всё будет заебись.