Алракцитовое сердце. Том I (СИ) - Годвер Екатерина - Страница 39

– Чтоб тебе смерть твоя приснилась, колдун треклятый! – пользуясь возможностью, Деян в голос обругал чародея на все лады – что было, конечно, сущим ребячеством, но отчего стало чуть полегче – и принялся разгребать хвою, чтобы освободить место для костра; затем вытащил из-за пояса великана топор и занялся дровами.

Котелок забурчал. Деян палкой переставил его в сторону от огня и засыпал в воду мятных листьев. Где-то в лесу беспрестанно ухала сова.

«Столько лет прошло! Кто бы мне сказал, что так будет, – я бы скорее поверил, что небо и земля поменяются местами».

Деян осторожно погладил топорище, словно пытался сдружиться с диковатым псом. Тот самый топор, что когда-то спас жизнь, но изувечил, чье лезвие мерещилось в кошмарах, сегодня служил инструментом ему самому; а прежний хозяин был мертв. Как и Мажел. И Нарех. Как и многие другие, кого он любил и знал, к кому был привязан…

Чем усерднее Деян старался думать о чем-нибудь сегодняшнем – да хоть бы о том, почему шумит глупая птица, что таят в себе ночные скрипы и шорохи, – тем навязчивей в мысли вторгалось прошлое. И, точно огонь – воду, оно подогревало горечь, обиду и тревогу.

В дорожном мешке, кроме старого котелка Петера Догжона и мятных листьев, нашлось еще множесто вещей, которых Деян туда не клал: остатки сала, проволока для ловушек, маленький сверток с лекарствами… Чувствовалась рука Эльмы, хотя когда девушка успела это проделать, он не понимал. Впрочем, «когда» – его и не особо интересовало.

От этой нежданной заботы аппетит пропал совершенно; хотелось лечь и забыться. Но поесть было нужно; поесть, просушиться, отогреться. Потому он старательно пережевывал завернутое в тонкую лепешку сало и думал, думал, думал.

Хотя думать было, в сущности, не о чем и незачем.

«Потерявши голову, по волосам не плачут».

Деян зачерпнул деревянной кружкой заварки: считая, что груз придется тащить самому, кружку он тоже, конечно, не брал… С отвращением откусил от лепешки, запил. Кусок не лез в горло.

Еще вчера он бежал из Орыжи сломя голову, но теперь эта поспешность представлялась ему страшной, непростительной ошибкой. По какой бы причине Эльма ни гнала его прочь – он не должен был поддаваться обиде, не должен был уходить, не разобравшись… А он ушел. Бросил ставшую родной семью; оставил женщину, которую любил, именно тогда, когда она – что бы ни говорила, – возможно, нуждалась в нем.

Почему он не отыскал способа задержаться? Задержаться – и настаивать на своем, расспрашивать ее до тех пор, пока не отсохнет язык, обнять и не разжимать рук; да хоть бы окатить водой, как сама Эльма, случалось, проделывала с Малухой; возможно, тогда она вновь стала бы самой собой или хотя бы объяснила, в чем дело…

Но едва лишь Деян пытался вообразить этот возможный разговор, в ушах звенел ее усталый равнодушный голос: «Что еще?»

Он не мог вспомнить в точности ее лица тогда, в те последние мгновения, которые они провели вместе. Сейчас в равнодушии чудилось скрытое нетерпение, предвкушение: еще немного – и все, наконец-то все закончится. Если так… Но даже если так, и даже если Эльма хотела видеть рядом Кенека, Кенек – будь он проклят! – сидел в сарае и ничем и ни в чем помочь ей не мог. А он, если бы остался, – мог. Или нет?

Он – Господь свидетель! – хотел как лучше. Но не знал – как это, лучше; слишком мало знал, а понимал еше меньше.

«Пустые мысли! Все равно сделанного не вернешь. И я вернуться не могу. Или?..»

Деян замер. Взгляд его метнулся к топору.

Голем без движения лежал на земле, подтянув колени к локтям. Он, очевидно, мерз, но не проснулся, чтобы укрыться или перелечь ближе к огню: можно было понадеяться на то, что не проснется он и ни от чего другого. Что вместе с гибелью чародея его колдовство развеется, и Джибанд без «мастера» останется неживой куклой. И что хватит сил и сноровки на одной ноге доковылять обратно в Орыжь…

Старик Киан был бы, безусловно, доволен, если б его обожаемый топор все-таки нашел Големов затылок.

«Рискованно. И даже очень. Но моя смерть за его – неплохой ведь обмен?»

Деян взглянул на чародея: тот по-прежнему не шевелился. Страха не было. Но злость – поддерживавшая, направлявшая, придававшая сил и решимости – сейчас не спешила прийти на подмогу. Убить спящего; того, кому, пусть и невольно, обязан жизнью – слишком велика была подлость. И совсем уж ничем ее не заслужил Джибанд, «ненастоящий», но все же живой.

«Но другого шанса может не представиться. – Деян, забыв о еде, сжал кулак. Жир потек по пальцам, запахло горелым: кусок сала свалился в огонь. – На Кенека у тебя тогда, ночью, не поднялась рука – и к чему это едва не привело? Мрак!!!»

Он отшатнулся от огня: послышалось, будто рядом крошится кость. Но то лишь затрещало, плюнув искрами, полено.

«Нет, мрак небесный, все-таки это чересчур. – Деян вздохнул. – Но рано или поздно мы встретим людей, а колдун не в себе, он опасен. Если начнет буйствовать – что тогда делать? Тогда уже будет поздно: ты никак не сможешь его остановить…»

Чародей вдруг приподнялся на локте:

– Не надо пытаться меня убить. Не получится.

– VI –

Напряженный тон не оставлял сомнений: могло получиться.

– Ты ненавидишь меня. – Чародей не спрашивал, а утверждал. – За что?

– Я и не пытался. Пока, – хмыкнул Деян, чувствуя одновременно досаду и облегчение: теперь, когда шанс был упущен, не нужно было делать неприятный выбор самому. –За что ненавижу, спрашиваешь? А за что ты измордовал до полусмерти нашего старосту? Обрушился на мирных людей, которые не сделали тебе ничего дурного. Покалечил одного старика, унизил и обезоружил второго. – Деян кивнул на топор. – Киан мог бы остаться в живых. Все могло бы быть по-другому! Но это такая мелочь, что ты о том не помнишь даже: не того мы полета птицы, чтоб вашему колдовскому благородию голову из-за нас напрягать. – Деян сплюнул под ноги. – За что ненавижу? Мерзавец ты – вот за что.

Чародей подполз ближе к костру.

– Твои «мирные люди» весьма изобретательны в способах убийства. Они довольно хитроумно покушались на жизнь того, кто не сделал им ничего дурного, – чародей указал взглядом на Джибанда, – за одно то, что он пришел со мной вместе и защищал меня.

– Но они… – Деян запнулся. Хоть он и говорил Киану, что великан – кукла, тот не поверил. А остальные вовсе ничего не знали: для них Джибанд был человеком. Которому они собирались проломить голову, не испытывая по этому поводу никаких угрызений совести. – Они посчитали вас врагами. И не ошиблись: ты пришел как враг.

– Твои односельчане сами убили бы меня, если б я дал им такую возможность, – сказал чародей. – Ваш староста намеренно меня провоцировал, чтобы получить повод от нас избавиться и оправдать убийство в глазах людей. Я не виню его: нынче не подходящее время привечать чужаков; и признаю, что погорячился… Но если б твой дом назвали бы хлевом и предложили поискать родню среди свиней – ты бы сумел остаться невозмутимым? А, мирный и свободный человек?!

«Сумел бы, куда б я делся: на одной ноге невелик выбор», – с досадой подумал Деян, невольно отодвинувшись чуть назад: чародей смотрел на него не мигая, с таким внутренним напряжением, будто он сжимал в руке не кусок лепешки, а нож.

Доводы, которые не зазорно было высказать вслух, оказались исчерпаны: спор зашел в тупик. Невеликий запал, какой был, – и тот пропал. Даже продолжать ругаться не хотелось: в мокром, холодном лесу и без перебранки было достаточно паскудно.

– Надеюсь, покойникам полегчало с твоих оправданий. Есть будешь? – буркнул Деян. Чародей шумно втянул носом воздух и скривился:

– Воздержусь. Но благодарю за предложение.

Рядом ухнула сова.

– Тут не княжеский стол, разносолов не припасено, – зло сказал Деян.

– Не в том дело. Извини, не хотел тебя обидеть.

Чародей протянул руки к огню. Взметнувшееся пламя высветило запачканное землей лицо и покрасневшие, воспаленные глаза.