Сколько стоит корона (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна - Страница 65

 -- Дети Всевышнего! -- мягко заговорил святейший отец. -- С радостью в сердце вижу вас сегодня в его славном доме. Мы собрались здесь, чтобы сочетать нерушимыми узами брака стоящих здесь мужчину и женщину, как Всевышний сочетал первых мужчину и женщину на земле. Создавая мужчину из огня, а женщину из воды, он примирил две враждующие стихии и благословил их своим дыханием. Так и мы сегодня провозглашаем вечное примирение этого мужчины, сиречь огня, и этой женщины, сиречь воды.

Святейший отец поставил перед недремлющим оком свечу и кубок, но Дойл почти не видел его действий -- леди Харроу заменила ему в этот момент весь мир.

 -- Скажи мне, сын Всевышнего, что за женщина, которую ты ведешь сегодня?

Эйрих вскинул голову и гордо ответил:

 -- Я привел леди Эльзу Харроу, в девичестве Рейнс, и отдаю ее как ее король и законный опекун.

 -- Назови себя и ты, мужчина, стоящий перед недремлющим оком.

Как во сне Дойл назвал себя, и святейший отец заговорил о том, о чем должен был сказать, но что едва ли Дойл желал слышать -- о сущности брака, о том, как огонь заставляет кипеть воду, и о том, как вода гасит разбушевавшийся огонь. Но единственный огонь, который он видел, был в глазах леди Харроу, которая в эту минуту переставала быть леди Харроу и становилась миледи Дойл, Эльзой, его женой.

Ее золотой покров упал с тихим шелестом, она осталась в белоснежном простом платье и с распущенными волосами, показавшимися Дойлу похожими на застывшие языки пламени.

 -- Перед оком Всевышнего ответь, Эльза, отдаешь ли ты свою жизнь этому мужчине, клянешься ли быть ему верной, направлять его помыслы и разделять их, быть с ним единой телом и душой?

 -- Да, -- звонко, даже гулко произнесла она, и Дойл задохнулся от восторга, который не сумел бы выразить никакими словами. Эхом отозвался на последовавший и обращенный к нему вопрос:

 -- Да, -- и в следующее мгновение леди Харроу, чуть склонившись, первой припала к его губам, обожгла, ошеломила. Он выдохнул -- и ответил на поцелуй, о котором мечтал так много времени. Мечты были жалкими, бледными тенями -- в мечтах не было этого живого огня под кожей, не было шума в ушах, не было ее широко распахнутых глаз, в которых он теперь мог рассмотреть каждую крапинку.

Слишком быстро ему пришлось разорвать поцелуй и, пожалуй, слишком крепко он сжал ее руку в своей.

Дальше будет праздник, будут глупые шутки и нелепые обряды, но все они не будут иметь никакого значения: здесь и сейчас леди Харроу -- леди Эльза -- стала его женой.

Глава 41

На свадьбе было все, что полагалось: в кубках у молодоженов вместо вина плескалась чистейшая родниковая вода, а шуты плясали с факелами. Гости складывали подарки на стол -- в одну большую пирамиду, стремительно увеличивавшуюся и так и норовившую обрушиться. Мальчики-пажи осыпали новоиспеченных мужа и жену розовыми лепестками и овсом, отчего Дойл то и дело морщился, а музыканты дудели в рожки и били в литавры так громко, что болели уши -- на месте предполагаемых злых сил Дойл сбежал бы со свадебного пира уже давно, но певчие все надрывались.

Леди Харроу -- Эльза -- в слишком тонком платье и с непривычно распущенными волосами смотрела перед собой и иногда поводила плечами -- Дойл не сомневался, что ей холодно. Наконец, он распутал тугие завязки короткого плаща, который Хэй надел на него, чтобы скрыть горб, и набросил ей на спину. Она выдохнула и улыбнулась.

Во избежание влияния тех самых злых сил, есть молодоженам не полагалось, и Дойл посматривал на уплетающего дичь Эйриха с нескрываемым раздражением.

Но все рано или поздно заканчивается -- закончился и проклятый пир. И когда за окном начало темнеть, Эйрих воскликнул, как полагалось:

 -- Темно здесь, лорды!

 -- Темно! -- захохотали в ответ лорды. -- Темно! Света нет.

Дойл тяжело выдохнул -- придворные не унимались, причем голос Кэнта раздавался громче всех. Дойл поднялся, подал руку Эльзе, привлек ее к себе и поцеловал. В этот раз между ними не было расстояния, он чувствовал ее тело, слышал, как быстро стучит ее сердце, и сходил с ума от чуть горьковатого вкуса ее губ. Где-то вдалеке слышались крики, ободрения и прочая чушь, но он упивался, как лучшим из вин, этим поцелуем.

Расставаться было почти больно -- он с трудом отпустил ее, даже зная, что отпускает ненадолго.

 -- Проводим молодых! -- крикнул Эйрих и вскочил с места, ловко взлетел на стол, пробежал до конца, соскочил и распахнул двери. Ему в руки тут же сунули факел.

Дойл стиснул ладонь Эльзы.

Наверное, смотрелись они плохо. Она на два или три пальца возвышалась над ним и никак не могла приспособится к его тяжелому шагу, но Дойлу было все равно. Эйрих поймал его взгляд и одними губами произнес:

 -- Поздравляю, брат.

Он прошел первым, за ним побежали пажи, осыпавшие путь хмелем, и только потом к спальне направились молодожены. Свита двигалась позади, но, хвала Всевышнему, никто не отважился дать милорду Дойлу совета о том, что делать с женой в постели -- видимо, понимали, что за подобный совет можно ответить на дыбе. А хохот и свист можно было пережить.

Эйрих демонстративно обошел с факелом всю спальню, заглянул в каждый угол и сдернул золотое покрывало, открывая белоснежные подушки и простыни.

А потом вышел, уводя с собой свиту и пажей и закрывая дверь -- на ключ.

Спальня была чужая -- комнаты Дойла располагались слишком близко к королевским покоям, чтобы водить возле них свадебную процессию, подвергая опасности королеву и ее плод. Поэтому для брачной ночи были выбраны покои в южном крыле, в башне. Эйрих, одобряя ее, добавил: "И сбежать будет трудновато". Правда, так и не пояснил, кто же захочет бежать. Стоя возле леди Эльзы посреди прохладной несмотря на растопленный камин комнаты, Дойл всерьез начинал думать, что Эйрих имел в виду его.

Ни одного подходящего слова, ни одной удобной фразы не приходило на ум, Дойл чувствовал себя неопытным юношей, впервые вошедшим в опочивальню женщины. Это было глупо и жалко. Чтобы отвлечься, он расстегнул пояс -- меча при нем не было, но ножны оставались на месте -- и отложил на массивный дубовый стол, заставленный холодными закусками и графинами с вином. Несмотря на день голодания, еда больше не привлекала и даже как будто вызывала тошноту. Потом, подумав, достал из-за голенища сапога кинжал и убрал в изголовье кровати.

Леди Эльза стояла посреди комнаты неподвижно, глядя в пол, и только изредка зябко поводила плечами, кутаясь в плащ.

 -- Вам холодно, -- произнес Дойл, -- подойдите к огню.

Она не бросила на него даже короткого взгляда и деревянной походкой подошла к камину, вздрогнула, ощутив волну жара. Дойл приблизился и встал в двух шагах позади. Спина леди Эльзы закаменела -- словно от страха.

 -- Вы боитесь, леди... -- привычное обращение едва не сорвалось с губ, но он вовремя заменил его более подходящим: -- леди Эльза?

Она молчала долго, рассматривая пламя в камине, а потом тихо сказала:

 -- Да, милорд.

Дойл подошел еще на шаг:

 -- Вы самая бесстрашная женщина, которую я знаю. Вы не боялись смерти от чумы, не боялись остеррадских мечей, гуляете по городу без защиты, не страшась бандитских ножей. Неужели вы боитесь меня?

Она оглянулась, и Дойл, завороженный тем, как причудливо отсветы пламени ласкают ее шею, опустился на одно колено. Боли не было -- во всяком случае, он ее не чувствовал.

 -- Я сложил свой меч к вашим ногам, я смирил свою гордость. Неужели вы меня боитесь? -- слова вырывались из горла с трудом, Дойл едва понимал, как и что говорит, но он хотел сказать этой женщине, что...

Он не знал, как выразить то, что он чувствовал к ней, не знал, какими словами назвать. Она наклонила голову, словно устав нести тяжесть своих роскошных волос, и прошептала: