Сколько стоит корона (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна - Страница 64

Укороченные штаны крайне старательно указывали на тот факт, что колени находятся на разном уровне, причем правое несколько увеличено в сравнении с левым. Зеленые вставки весьма гармонично расположились на плечах, явственно подчеркивая их различие по величине, а ряд мелких пуговиц на груди был как будто создан для того, чтобы лучше обозначить его вечную сгорбленность. На фоне этого глупый венец из золотых листьев клевера практически ничего не значил -- в отличие от глубоко запавших щек и темных кругов вокруг глаз: в зеркале Дойл видел все последствия собственной постоянной занятости и нехватки сна.

Даже Джилу не хватило духу сказать, что он хорошо выглядит. Дойл спросил вслух, обращаясь скорее к самому себе, чем к слуге:

 -- Прикинем вероятность того, что она сбежит из святейшего дома? Я ставлю десять к одному.

 -- Милорд, все не так плохо, -- пробормотал Джил. -- Это просто костюм, и... -- он не закончил, а Дойл с тяжелым стоном отвернулся и снял венец с головы. Эйрих задумал отличное представление, только забыл, что главную роль в нем исполнит не сияющий принц, а горбатый урод. Это будет балаган похлеще ярмарочного. Это будет смешно.

Венец стукнулся об пол, прокрутился и закатился под кровать, Джил дернулся -- но был остановлен властным жестом и коротким:

 -- Не тронь.

Пусть валяется там, в темноте и пыли, и там же следует похоронить бредовые, пьяные мысли о счастье с любимой женщиной. Только не ему, Тордену Дойлу, милорду-страшилищу, посягать на красоту. Не ему касаться своими кривыми руками нежного тела леди Харроу, не ему осквернять ее своим дыханием.

Он рванул ворот камзола, зацепил звякнувшую цепь -- и сбросил ее на пол, вслед за венцом, закрыл глаза, желая ослепнуть. Всевышний не внял мольбам, и, открыв глаза, Дойл все так же видел свое мерзкое отражение. Зеркало ухмылялось и отражало воспаленные глаза и горящие красные пятна на лице. Камзол с треском разошелся по швам, пуговицы дробно запрыгали по мрамору. Дойл сорвал ненавистную тряпку, швырнул прочь, словно камзол был пропитан ядом, и рухнул на ледяную постель, уткнувшись лицом в перину.

Леди Харроу никогда не простит ему этого. Но для нее так будет лучше. Она переживет стыд от того, что будет одна стоять перед святейшим отцом в ожидании жениха, зато будет избавлена от большего стыда -- быть на всю жизнь прикованной к уроду.

 -- Милорд, вам нужно собираться.

 -- Проваливай.

Возможно, стоило предупредить леди -- но тогда она будет упорствовать, настаивать, может, даже скажет что-нибудь о чувствах. А стыд поможет ей возненавидеть его и не мучиться горечью разочарования и отвращения, и главное -- он не увидит страха в ее глазах, когда попытается коснуться ее в спальне.

 -- Милорд... -- Джил осторожно тронул его за плечо, и Дойл подскочил раненым бешеным зверем, взревел и тряхнул за шиворот:

 -- Проваливай! Убирайся! -- он оттолкнул мальчишку от себя, замахнулся -- и тот в ужасе бросился вон, захлопнув дверь. Стало не от кого таиться: Дойл глухо завыл, вновь падая ничком на постель.

Как в бреду перед глазами носились сладко-омерзительные видения, похожие на страшную красоту разложения плоти: леди Харроу в его объятиях, она же -- распростертая на белых простынях, обнаженная, жаждущая -- его. Но он не мог придумать дальше, даже воображение пасовало перед неотвратимой омерзительностью предстоящего брака. Как ни желал, он не мог представить себе их близость. Он видел ее, всегда одну ее, и никогда -- себя рядом. Потому что контраст был слишком разителен. И это было правильно: ему не было места подле нее. Его место было в подземелье, среди крови и криков осужденных, среди беззвучных молчаливых теней. Там нужно было и оставаться. Брать продажных женщин, чтобы забыться и отвлечься, а потом бороться с рвотными позывами.

Дойл тяжело выдохнул, но не сумел вырваться из плена тяжелых мыслей. Его вырвал из них тихий старческий голос, зовущий его, и шарканье ног. Трясясь, но уже не от холода, а от пережитого волнения, Дойл поднял голову и увидел возле постели лекаря Хэя. Кажется, он стал еще старше за этот месяц.

 -- Чего вам, Хэй? -- просипел Дойл чужим голосом.

 -- Я пришел помочь вам одеться, милорд. Времени немного, а ваш слуга хоть и расторопный, но еще совсем дитя.

 -- Убирайтесь, мне сегодня не нужен ни лекарь, ни лакей.

 -- Вставайте, милорд, не заставляйте меня утомлять старые кости. Но если будет нужно, я, клянусь Великим, понесу вас в святейший дом на себе.

Дойла охватило глухое раздражение. Он поднялся и прошипел:

 -- Я сказал убираться вон!

Старик опустил голову, его глаза блеснули влагой.

 -- Леди Эльза не заслуживает такого позора, принц. Она будет ждать вас, и ради всего, что она для меня сделала, я скорее сам умру, чем дам ей пережить подобное горе.

Ярость утихла. Дойл наклонил голову и сказал:

 -- Вы полюбили леди Харроу отеческой любовью, как я вижу. Пожалейте ее. Она переживет несколько мгновений позора и горя, но обретет счастье. Без меня.

Лекарь не стал возражать, не стал спорить, он вытащил из-за пазухи небольшой серебряный медальон и протянул его Дойлу. Он открыл без любопытства. Все, что было внутри, это свитая кольцом прядь темных с заметной проседью волос.

 -- Что это?

 -- Медальон, который мне дала на хранение леди Эльза сегодня, перед тем, как начать облачаться в свадебный наряд.

Пальцы Дойла дрогнули, но он остался спокоен, словно ему не было никакого дела до медальона, пряди и леди Харроу.

 -- Не узнаете? -- старик мотнул головой в своей обычной манере. -- Это ваш. Когда вы заболели, леди Эльза не отходила от вашей постели, а на второй день увидела у вас эту вот прядь -- с сединой. Разозлилась, велела подать кинжал и отрезала ее, и с тех пор носит с собой.

Дойл задумчиво коснулся рукой своих волос, как будто надеясь отыскать следы среза, но с тех пор мальчишка подстриг его, так что искать было бесполезно.

 -- Вы причините ей невыносимую боль, если не придете.

Дойл стиснул в руке медальон, а прядка упала -- наклоняться за ней он не стал. Старик больше ничего не говорил, пошел к стоящему за кроватью сундуку, вытащил обычный серый колет и такие же штаны из мягкой кожи и начал одевать Дойла -- с ловкостью, сделавшей бы честь многим слугам. Вместо золотого венца лекарь надел ему на голову обычный обруч, только цепь поднял и повесил на шею -- она была нужна для церемонии.

 -- Взгляните, принц.

Дойл скосил глаза к зеркалу, но со своего места не увидел отражения и ответил:

 -- Не стоит. Времени мало.

Возле дверей в коридоре слонялся Джил, чем-то напуганный. Увидев Дойла, он побледнел, и сразу стало понятно, что паршивец по собственной воле нашел и привел Хэя. И одному всевышнему известно, почему именно его.

А на улице уже была толпа, в основном, у дверей теснились рыцари во главе с Кэнтом, желавшие поздравить милорда Дойла и проводить его до святейшего дома. Раздалось приветственное:

 -- Всевышний, храни принца Тордена! Всевышний, храни милорда Дойла!

Бежать уже было некуда, и лекарь за спиной исчез, а Дойл взобрался с помощью теней на коня и первым двинулся к месту проведения обряда.

Небо посветлело, ветер стих, и снег начал таять под робкими лучами солнца. Дойл не блистал, подобно Эйриху, но в тот момент, когда он, спешившись, увидел в глубине храма свою невесту, закутанную в золотое покрывало, его сомнения исчезли, а губы задрожали от сдерживаемой улыбки. Она будет его, она дала ему слово -- и пусть летят в преисподнюю все тягостные раздумья, пусть развеются мрачные мысли.

Его путь к недремлющему оку был усеян шипами и иглами в знак того, что ради своей невесты он готов преодолеть любые невзгоды, на полпути перекинули веревку, но он переступил через нее, не запнувшись и не сбившись с шага -- показывая, что готов пройти к ней через любые преграды.

Леди Харроу стояла под руку с Эйрихом, и король крепко сжимал ее пальцы в своей крупной ладони. Дойл остановился перед недремлющим оком, не глядя на святейшего отца и на брата (наверняка излучавшего недовольство его странным костюмом). Все, что он видел перед собой, была леди Харроу -- сквозь покров лукаво сверкали ее зеленые глаза.