Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Дозуа Гарднер - Страница 68

Мезоисторические путешественники во времени почти всегда хотели вернуться в примерную точку отправки. Более того, до их возвращения все созданные ими изменения можно было отменить, поэтому преступники находили себе живого человека в качестве балластного тела. При использовании инертных объектов для таких целей, скажем, грязи с берега реки или упавшего дерева в лесу, агенты могли найти их прямо на месте машины времени и разорвать каузальную связь (распылить и деструктурировать ее — взорвать балласт, потом сжечь, перемолоть и развеять пепел). И тогда прыгун прекращал существование совершенно бессмысленно.

Но если темпоральное поле протягивалось в прошлое и захватывало живого человека, тогда при должном везении балласт, оказавшись в будущем, уходил с места прибытия, его было довольно трудно засечь, а сам путешественник во времени мог вернуться. (Иногда балластом становились животные, например олени; такой трюк мог сработать, правда, возвратившись, преступник оказывался в лесу, понятия не имея, где конкретно находится).

В общем, Хорейси и я находили балласт в интервале между отправкой и возвращением. Когда мы выполняли свою задачу, в дело вступали другие агенты и изменяли объект настолько, что направленные вперед изотемпоральные волны не могли на нем зафиксироваться, не отражались, и каузопропагация прекращалась. Нет депозита — нет возврата, по словам Хорейси. Я, когда она так говорила, вечно прикрывал рот ладонью, чтобы какие–нибудь скрытые камеры не зафиксировали улыбку. Иногда мне казалось, что напарница желает себе смерти; я ей нравился, тут, разумеется, не было никаких проблем, но она, похоже, не понимала, какая опасность ей угрожает из–за того, что она нравится мне.

Как я уже сказал, наша работа — искать балласт. А когда мы его находили, на сцену выходили обычные агенты и проводили рутинную процедуру по изменению объекта для разрыва связи. У них в запасе имелось то ли пятьдесят, то ли сто манипуляций, некоторые из них даже были относительно гуманны.

— Может, залингуешь его? — спросил я. — Голландский акцент, странное поведение, прибыл голым с непонятными ранами — этого хватит для доджсоновского словаря?

— Думаю, да. Включить систему на голосовое распознавание.

— Система включена, — сказал Сердечник.

Хорейси уставилась в потолок, глубоко вздохнула и перевела римановы глаза в светонепроницаемый режим; я завидовал этой способности, хотя напарница и говорила, что ничего такого особенного нет, все равно как прикрыть веки. Может, она действительно не понимала, чем полная темнота отличается от красной мути.

Хорейси задержала дыхание, сосредоточилась, выдохнула, медленно сосчитала от одного до десяти и впала в легкий транс:

— Голландец, голландский мальчик, голландский мальчик рисует, голландская гавань, голландская кухня, голландский шоколад, Амстердам, тадам–тадам-тадам, Роттердам, уж в Роттердаме–то они погуляют, лесбиянка, парень присунул лесбиянке, тупой школьный юмор, Шекспир, Ричард Второй, Болингброк, канава, аллея, принц Хал, Хал и его друг Фал, Хал–канал, ветряные мельницы, Чосер, ткачиха из Бата, Бат–бан–баня, пора сходить в баню, невеста Франкенштейна должна пойти в баню, сумасшедший ученый, Фрэнк — сумасшедший ученый, Фрэнк Фрэнсис Фрэнсис Тируитт, Тируитту песню веселую…

Ее тихий, бесстрастный, быстрый монолог продолжался, периодически прерываясь глубокими медленными вздохами. Я наблюдал за изображением, которое проецировалось на стену: бледно–зеленые слова или выражения выскакивали на экран, рой голубых точек — близких по смыслу значений — собирался вокруг них быстро растущей грибницей, выпрастывая оранжевые побеги антонимов, красные петли непонятно как связанных с делом слов и серые волокна этимологических связей. Структуры сращивались, стабилизировались или повторяли цикл развития, и скоро в информационном массиве проявилась гомологичность; структуры отталкивались, крутились, притягивались друг к другу, сливались воедино, таща за собой прародителей, пока я наконец не поднял руку и тихо не произнес:

— Сердечник, достаточно.

Фраза «Сердечник, достаточно» какое–то время мерцала бледно–зеленым цветом, а потом исчезла, сменившись единственным словосочетанием «ПРОЦЕСС ЗАВЕРШЕН».

Хорейси зашевелилась, переключила глаза. Села рядом со мной, слишком близко, если судить по правилам этикета, но на таком расстоянии, чтобы я не решил, будто она предлагает себя. И я опять подумал о том, как поступил бы, если бы она все–таки подошла вплотную, и сразу испугался, ведь тогда кто–то мог заметить, что тут не самое обычное дело и Лийт не просто пользуется своей напарницей из Общинников; что, если она действительно мне нравится и кто–то об этом узнает?

— Четыре возможные синекдохи, — констатировал я. — И даже одна катахреза намечается. Возьму ее и посмотрю, кто гломит.

— Компания не нужна?

— В той части города очень много банд. Сейчас мне надо просто навести справки, и вдвоем ходить не стоит. Так сразу несет копами, а с копами там всякие несчастья происходят.

Хорейси кивнула, я только порадовался, что она не стала настаивать. В физической драке ее помощь увеличила бы мои шансы всего на девять процентов, а из–за Жукоглазой леди (так ее звали информаторы) коммуникабельность падала на целых двадцать два.

Она обняла меня; надеюсь, на камере жест выглядел достаточно раболепным, но, полагаю, раньше он так и смотрелся.

— Будь осторожен, — сказала она.

Я мягко оттолкнул ее и ответил:

— Я всегда осторожен, — и изо всех постарался сделать равнодушное лицо, когда она улыбнулась. Еще одна шутка, понятная только нам.

По большей части существуют всего четыре причины, по которым около шестнадцати из семнадцати прыгунов в мезоисторический период (то есть приблизительно 3151 человек из 3349) отправляются в путь:

1) одержимость какой–то исторической проблемой (сейчас практически на всех фотографиях, сделанных на месте убийства прэзиданта Рейгана, стоит около десятка человек с камерами и в костюмах по моде следующих трех веков);

2) финансовые схемы со сложными процентами (мы полагаем, что в изначальной истории Биржевого пузыря 1641 года вообще не существовало);

3) фантазии, из–за которых человек думает, что смог бы перещеголять любого исторического завоевателя (через Профилаксическую программу Уэннесса за десять лет проходит столько потенциальных Гитлеров и Наполеонов, что ими можно заселить целый квартал многоэтажек);

4) серийные убийства (в дебрях истории есть немало мест, где маньяков практически невозможно поймать).

Но Пероном, скорее всего, двигала какая–то другая причина. Хорейси считала, что среди тех, кто не укладывался в общую схему, можно выделить еще два класса, и, по ее мнению, Альварес принадлежал к шестому. Если она была права, то ситуация была намного хуже, чем казалась на первый взгляд. Я даже не мог подсчитать насколько.

— Я ищу парня, которого, скорее всего, кличут Безухим. Сделка обычная, ты знаешь, с «бенджаминами» у меня всегда хорошо. — Я показал женщине пять полуторатысячных долларовых купюр, и Пиклс осклабилась при виде улыбающегося Дизраэли. — Его также могут звать Голландским Эйнштейном или доктором Голландцем, и эти имена он любит, в отличие от Безухого.

Пиклс редко мылась, но по–прежнему одевалась так, чтобы показать товар лицом. Я отодвинулся от нее, но она все равно подсела ближе. Я видел, как двигаются ее губы: полторы, три, четыре с половиной… Она была бы счастлива и десятой доле той суммы, что я плачу, — но после семи с половиной тысяч она обязательно запомнит наш разговор.

Через минуту Пиклс кивнула:

— О новом парне я слышала, но не встречала. У него уха нет, если мне память не изменяет. — Она захихикала или, скорее, затряслась, собирая мокроту. — Понял, да? — Похоже, думала, что пошутила. — Он сейчас вычислителем работает в Гейгер–банке Брока. Я там поставила на четыре–одиннадцать–сорок четыре, но ни черта, так что фальшивка все это.