Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Дозуа Гарднер - Страница 67

После индексальной выводимости остальное оказалось неизбежным. Четырнадцать определений, семь аксиом, сорок одна базовая теорема, точное описание того, чего хочешь, — и все, дальше только надо было вывести уравнения (или же доказать, что в данном случае уравнения вывести нельзя, это являлось эквивалентом абсолютной невозможности) и решить их. Конечно, последний пункт мог доставить немало проблем. Ньютон, к примеру, всю свою жизнь безуспешно пытался объединить теорию относительности и квантовую физику.

А потом, примерно 200 лет назад, Бэббидж показал, как использовать дезоксирибонуклеиновую кислоту для решения уравнений; после этого любой подросток из Лийтов, если позволяли финансы, мог купить пару тюбиков химикалий в отделе школьных принадлежностей, обыкновенный секвенсер аминокислот в магазине для животных и объединить квантовую физику с теорией относительности дня за три. Конечно, чтобы задать правильный вопрос, иногда нужен гений — до Эйнштейна люди не понимали, что такое путешествие во времени или что для него требуется, — но, вразумительно поставив задачу, можно буквально за пару часов получить ее решение. А уж построить то, о чем ты так мечтал, вообще не представляло труда: в мире уже скопилась куча техники на все случаи жизни, и человек с удостоверением Лийта может достать необходимые детали на любой свалке или в хобби–магазине.

Правда, вселенная не изменилась. Оказалось, что вопросы вроде «Как возлюбить ближнего своего?» невозможно четко сформулировать, но решения других уравнений, к примеру «Как сделать реально большую бомбу?» или «Как мне вернуться в прошлое и изменить его?», довольно просты — всего лишь следуй инструкциям, которые выходят из трубки, и все получится.

К счастью, большинство прыгунов — это те, кто пытаются обмануть дехронию. Они отправляются назад, чтобы дать себе самим полезный совет или наставить на иной путь. Но при малом расстоянии до точки отправления у каузопропагации нет пространства для маневра, в результате заканчиваются такие путешествия плохо: или с человеком происходит несчастный случай со смертельным исходом, или же он также по случайности оказывается на краю гибели и быстро возвращается к исходной точке. Людям часто говорят, что, согласно высказыванию Эйнштейна, вселенная несовершенна, консервативна и если изменяет реальность, то всегда с наименьшими отклонениями от проложенного курса. Но слышат они только слова «несовершенна» и «изменяет» — словно сам змей–искуситель шепчет им: «Нет, вы не умрете».

Краткосрочные прыгуны, те, кто уходят в прошлое на пять или тридцать лет, думают, что все вероятностные исключения будут в их пользу, что они обретут истинное счастье, просто поцеловав Эстер, или врезав Барту по носу, или купив компьютер «Плам», пока тот еще не подорожал; и все они несказанно удивляются, когда по сути ничего не меняется, если, конечно, выживают или мы их не ловим.

Когда кто–то пересекал границу, которую не стоило пересекать, федеральные власти имели право совершить быструю и простую коррекцию. В случае краткосрочников она работала безотказно. Посмотрим правде в глаза: когда меняешь людей, то вместе с ними меняешь множество других вещей, когда же просто удаляешь человека, то, в общем, не меняется ничего. Мы, конечно, даже думать не хотим о том, насколько мало мы значим, но факт есть факт. Если нам, федералам, не нравится то, что люди делают в настоящем, мы уничтожаем их в прошлом, и история смыкается вокруг того крохотного места, которое занимали нарушители. Мир не идет дальше, как будто их не и было, а существует и всегда существовал без них.

Об откорректированных помнили только одиночки с причудливой памятью вроде меня или Хорейси. Отчасти именно так ФБИ на нас и выходило. Скажем, юноша из Общинников влюбляется в свою рабыню. За такое наказывать нельзя: он выше по положению. Карая и запрещая, ты признавал, что проступок в принципе возможен. Поэтому убирали сам факт нарушения: федеральный агент быстренько прыгал назад — и рабыня еще ребенком совершенно безболезненно погибала от несчастного случая. Семье мальчика выносили предупреждение, чтобы та в следующий раз выбирала невольников аккуратнее.

Но иногда даже спустя три недели после операции парень по–прежнему искал свою любовь, и становилось понятно, что он — обладатель очень необычного типа памяти. Конечно, существовал способ исправить дефект, заставив уникума постоянно общаться с самыми разными людьми. Если же он не желал разговаривать, то оставалось всего два выхода: он или пополнял ряды агентов ФБИ, или же его самого корректировали.

Ходили слухи об обстоятельствах, из–за которых приходилось уничтожать целую кучу народа. Один старый агент как–то рассказал мне, что из–за некоей Дианы Спенсер ему пришлось избавиться в прошлом от четырех поколений одной семьи, но почему, так и не сообщил; наверное, дело было связано с королевской фамилией, но мой собеседник к тому времени очень сильно перебрал, и я его остановил, прежде чем он сболтнул лишнего. Вскоре после нашего разговора он исчез, но вполне возможно, что просто умер, а мне никто не сообщил. Правда, я никогда никого не спрашивал об этом агенте и не знаю, помнит ли о нем хоть кто–нибудь.

Я же до сих пор испытываю грусть и нежность при мысли о ЛаНелле, моей няньке из Свободных. Я, похоже, любил ее больше собственной матери (как и многие мальчики из Лийтов; в таком возрасте мы еще не осознаем последствий, а нянек видим подолгу и каждый день, тогда как мать — два часа по воскресеньям). Если мне все это не приснилось, то ЛаНелла перестала существовать, когда я пошел в первый класс. Я тогда приехал домой на рождественские каникулы и сразу спросил, где она. Меня довольно скоро отвели к какому-то милому человеку, и он пообещал, что, когда я вырасту, смогу стать агентом ФБИ.

В общем, вмешательство в недавнюю историю не имело значения: власти меняли ее, когда находили удобным, гражданские постоянно пытались и обычно или терпели неудачу (им не хватало ни правительственных ресурсов, ни простоты намерений), или преуспевали без особых трансформаций реальности. Уходя в прошлое, обычные люди нарушали закон. Федераты устраняли Свободных и Общинников, предотвращая сам факт преступления, а Лийтам выписывали заоблачные штрафы. И хотя наказание за краткосрочные прыжки всегда было суровым, на самом деле никакого вреда они не приносили, — не важно, ловили мы путешественников или нет.

Прыжки в далекое прошлое также не влекли за собой последствий; если ты убивал Александра, то следующие двести лет история переживала немалые потрясения, но потом чудовищная, неповоротливая дехрония временного потока все равно находила путь в прежнее русло. А если, к примеру, путешественник уходил в поздний дриас, то, чтобы он там ни делал, его поступки полностью исчезали. Сейчас школьные экскурсии в палеолит — дело вполне обычное.

Но иногда кто–то отправлялся в мезоисторию, и тогда каузальная дельта достигала максимума в настоящем. Когда Федеральное бюро изотемпоральности узнавало о таком прыжке, то всякое происходило: у парочки битв мог смениться победитель, лингвистические линии между английским, франшским, расским и эспано в Армориках сдвинуться на сотни миль, Нелегальные Штаты Арморики приобретали или теряли штатов по десять, а на троне Конфедерации вновь оказывался Йорк.

Если бы не законы физики, все могло оказаться куда хуже. При постоянной, равномерно!!, мгновенной каузопропагации или, к примеру, консервативной в плане будущей каузальности — хватило бы любого признака — после каждого путешествия, изменяющего прошлое, мы бы тут же оказывались в другой истории, миллионы или даже миллиарды людей прекращали бы существование, их бы заменял кто–то другой, а память всего человечества переписывалась бы в мгновение ока. Целый мир мог исчезнуть, не успев даже пискнуть.

К счастью для тех из нас, кто все–таки не прочь посуществовать еще немного, Эйнштейн доказал, что каузопропагация — процесс стохастический, дискретный, метатемпоральный и пусть не строго консервативный, но предрасположенный к минимальным изменениям.