Грешники, которыми мы стали (ЛП) - Хариан Сара - Страница 24

– Прекрати, Эвелин.

– Он сделал это с тобой, не так ли?

– Не жалей меня.

Ненависть Кейси к насилию ради насилия вдруг приобретает гораздо больший смысл. Это не из– за глубокого внедренного комплекса. Это потому, что он испытывал такое иррациональное, излишние насилие в течение всего детства.

 До тех пор, пока он не покончил с этим.

– Они собираются убить меня. Это то, что должно произойти сейчас. – Он качает головой. – Я только хотел защитить маму. Его смерть была единственным решением. Он должен оставаться мёртвым, как и я.

Кейси нуждается в порядке и контроле, в вещах должен быть смысл. Он полная противоположность хаосу. Он противоположность всему, что разрушило мою жизнь.

Я склоняю к нему голову, мои губы обрушиваются на его. Может быть, я чувствую жалость к нему, но на самом деле больше, чем это.

Он вдыхает через нос, и я отстраняюсь.

– Скажи мне остановиться.

Он не делает этого. Он наклоняется и с жадностью целует меня. Я захватываю его нижнюю губу и медленно кусаю, затем отпускаю его рот и переключаюсь на шею. Я целую его ушибы.

– Тебе просто жаль меня.

Я беру его лицо в свои руки.

– Ты знаешь, что я почувствовала, когда воткнула ему нож в спину, Кейси? Облегчение. Это то, что ты чувствовал, когда похоронил его?

Я смахиваю слезу, которая стекает по его щеке, подушечкой большого пальца.

– Я знаю, что чувствую себя очень хорошо. Если он проклинает тебя, то пусть проклинает и меня. Так сделай мне одолжение и поверь, что это не из– за жалости к тебе.

Я целую его челюсть, и он касается моих лопаток, рыдая в сгиб моей шеи.

Мы всё ещё здесь. Он живой и держит меня изо всех сил.

Мы всё ещё здесь.

***

Никто не заметил нашего отсутствия к тому времени, как мы вернулись в лагерь. Никто не задает вопросов, касающихся того, почему наши футболки розового цвета, почему у меня лицо в царапинах, почему Кейси хромает.

Все одержимы гораздо большей проблемой.

Стелла нашла нас.

И это намного хуже, чем то, как облажался Кейси.

***

Социальная работница была пугливой.

Разговор с Брендой был неестественным, не то чтобы тюремная терапия была когда– либо естественной.

Мы сидели в комнате для свиданий. Мои руки были скованны на столе.

Бренда поправила очки на переносице и положила свои руки перед собой. Я знала эту женщину менее двадцати минут, и это жест был уже седьмым. Она согнулась немного вперёд, как будто это поможет ей увидеть, как работает моя душа, немного яснее.

Я откинулась на спинку сиденья, как будто несколько дополнительных дюймов между мной и это женщиной что– то изменит.

Хотя Бренду заинтриговало моё появление, я не могу игнорировать намёк на страх, который видела за этой отвратительной оправой из проволоки. Она была осторожна с каждой женщиной в этом тюрьме, или только с таким злом, как я?

Вопросы, которые она задавала мне, были стандартными, будто она задавала их снова и снова каждому заключённому, которого посещала, подводя их к тому, какое преступление они совершили, или какое наказание получили.

– Как ты думаешь, тюрьма испытывает тебя?

Вопрос, я уверена, был одинаковым для всех. Это был вопрос, который показывал, принял ли её всерьёз её клиент. Осторожный ответ будет состоять из пищи или что я больше не в состоянии срать в одиночестве. Но более эмоциональный отклик – это было бы тем, во что Бренда могла вонзить свои пальцы.

 – Я не хочу говорить о тюрьме. Тюрьма была частью моих мучений, и я скоро уезжаю. Я должна буду столкнуться со смертью. Не было ли это более важным?

– Тогда о чём ты хочешь поговорить?

Другой стандартный ответ, который заставит меня чувствовать, будто я ещё под контролем.

– О Передовом Центре.

Мышцы на её лице дёрнулись – это подсказка, которая сказала мне, что она не хочет говорить о Передовом Центре. Но она была тюремным терапевтом. Конечно, она разговаривала о вещах намного хуже.

– Отлично. Хорошо, Эвелин. Как ты думаешь, Передовой Центр будет испытывать тебя? Как ты считаешь, он заставит тебя бороться с истиной твоего прошлого – со скрытыми тайнами, которые не были выведены на поверхность во время суда?

Я почувствовала кровь Меган.

– Я думаю, что все мы – каждый преступник, который отправлен в Передовой Центр – противостоит своей вине. Самый последний момент, когда они могли бы оправдать свои действия. Могли бы сказать «нет» причинению боли.

– Хм, – Бренда подтолкнула вверх её очки. – Я думаю, ты права.

– Тогда у них есть шанс быть злодеем, трусом или героем. Два из этих варианта являются непоправимыми. – Мои мысли были разбросаны, но я чувствовала себя хорошо. Я молчала так долго. Но боль от травмы пошла на убыль, даже моё предложение ПЦ было близким. Я восстанавливала голос.

 – Какая ты, Эвелин? – она моргнула, её глаза увеличились.

– Я? – это был простой вопрос, на который я бы хотела ответить. Такого рода вопрос я хотела, чтобы задал мне адвокат во время судебного процесса, потому что мой ответ был настолько чистым и болезненно честным. Таким неоспоримым.

– Я трусиха.

***

Быть трусихой не было только тем, о чём я могла рассуждать. Я проживала со своей трусостью каждый день, даже в тот день, когда призналась в этом Бренде, потому что сразу после нашей встречи электронная форма освещения моей стены запросила моё согласие.

Лиам хочет приехать, чтобы навестить меня.

Я остановилась, чтобы принять решение. Нет, я не просто замерла. Я позволила форме светиться всю ночь, и смотрела на это, пока не смогла моргнуть, потому что мои глаза пересохли настолько сильно, что я подумала, что могу ослепнуть.

Но потом я вспомнила – больше никакого срыва. Срыв приводит лишь к страданиям.

***

Стекло, разделяющее нас, создало весьма ощутимое пространство между нами, чтобы делать вид, будто его не существует на самом деле. Парень передо мной был лишь голограммой Лиама, иллюзией, чтобы наказать меня ещё больше. Я села и взяла выпуклый проволочный телефон – что– то из прошлого века, хотя необязательно так. Что– нибудь более современное кто– нибудь из нас наверняка бы украл. Он выглядит по– другому – пока не было ничего о нём, что я могла бы отнести к необычному. Всё ещё светловолосый, голубоглазый и худой. С красивым шрамом в виде полумесяца на подбородке. Но было такое чувство, будто моя память о нём каким– то образом искажена, несмотря на то, что я видела его несколько месяцев назад в суде.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

– Эвелин. – Его голос был таким, каким я его запомнила.

– Что?

Он прижал пальцы к стеклу.

– Я не могу перестать думать о тебе.

– Лиам... – То, как его имя слетело с моего языка, вернуло меня на пять лет назад, когда мы пытались отдышаться между поцелуями. Горе от этих воспоминаний живёт собственной жизнью, занимая меня, пока я не могу сделать ничего, кроме как с ужасом посмотреть на него.

Я была его четверть наших жизней.