Метрополис. Индийская гробница
(Романы) - Харбоу Теа фон - Страница 20

Но все же Сентябрь был недоволен. Он отлично знал, что происходило в городе. Он любил свое выгодное дело и ему совершенно не улыбалось увидеть, как рабочие разрушат его фантастический дворец. Вот почему Сентябрь посылал искать Нинон. Увидев ее наконец, он облегченно вздохнул.

Он схватил девушку за руку и потянул ее к ближайшему фонарю.

— Что с тобою? — спросил он. Ты больна? Что означает этот маскарад? Пьяна ты?

Очевидно, с Нинон действительно случилось нечто серьезное, иначе Сентябрь не осмелился бы дотронуться до её руки своими пальцами — ответом неминуемо была бы звонкая пощечина.

— Я не больна, — сказала Нинон, — и я не пьяна.

— Ну, так что же?

И Сентябрь невольно отдернул руку от девушки.

Нинон шевелила губами, но не могла произнести ни слова. Действительно, как могла она сказать самодовольному Сентябрю: «Отца моего убили, — я виновата в этом».

— Собаки, — закричала она, все вы — собаки.

Но Сентябрь не легко терял самообладание.

— Стакан шампанского для Нинон, — крикнул он громко.

Танцующие обернулись, весело рассмеялись. Волна весёлого опьянения всколыхнулась возле Нинон. Двадцать бокалов потянулись к её рту. Замолкшая на мгновение музыка снова весело заиграла.

Нинон пила. Она выпила первый бокал, второй, третий, четвертый, пятый…

— Браво, Нинон!

Высокий молодой человек протянул к ней руки.

— Танцуй со мною, Нинон.

Нинон громко расхохоталась.

— Почему же бы и нет?

Воздуха, воздуха, больше воздуха!

Нинон вскочила на стол. Она танцевала меж бокалами, меж цветами и лентами серпантина. Она танцевала и пела: «Моего отца убили…»

Она не переставала танцевать, пока не замолкла музыка. Но даже тогда осталась она на столе с поднятыми руками, тяжело дыша.

— Дорогие друзья и подруги, знаете ли вы, что началось светопреставление?

Ей отвечало молчание. Откуда-то донесся бессмысленный смех пьяного. Обеспокоенный Сентябрь подошел к Нинон.

Она с ненавистью расхохоталась ему в лицо.

— Ты боишься, Сентябрь? — спросила она. — Чего же ты боишься?

Её беспокойные глаза перебегали от одного к другому.

— Как вы думаете, друзья, — спросила она, наклонившись вперед, готовая к прыжку, — не посмотреть ли нам, как весь свет идет к чёрту?

Беспокойство в глазах Сентября потухло и уступило место выражению какой-то нежности. Никогда не смотрел он с таким удовлетворением на разъезд своих гостей. Он старался поймать взгляд Нинон, чтобы признательно улыбнуться ей.

Гости Иошивари, пьяные, веселые и шумные, танцуя спустились по лестнице. Нинон была впереди всех, на плечах своего кавалера. Все громко распевали последнюю песенку. Пела ее и Нинон.

Высоко, на ступенях лестницы стоял человек. Он засунул два пальца в рот и оглушительно свистел.

Толпа, танцевавшая в экстазе разрушения, толпа, только что разбившая машины, разгромившая заводы, притихла. Те, что стояли поодаль, придвинулись ближе. Было почти темно. Человека наверху лестницы трудно было разглядеть, а когда они узнали его, они не поверили своим глазам. Разве это мог быть Грот, Грот, сторож машины сердца, которого они убили?

Правда, он выглядел жалко. Кровь струилась у него по лицу из раны, которая несомненно убила бы всякого другого. Он выглядел страшно, он выглядел, как человек, который побывал уже в аду и снова вернулся на землю, чтобы рассказать, что происходит там внизу.

Зачем он пришел сюда? Хочет он требовать у них ответа? Пусть лучше откажется он от своей идеи! Они не собирались отвечать за свои поступки. Они стояли молча и недружелюбно смотрели на великана.

Но Грот был непохож на человека, требующего ответа. Язык едва ворочался у него во рту.

Внезапно наступила гробовая тишина, и в этой тишине раздался тихий и хриплый голос Грота.

— Где ваши дети?

Мужчины и женщины переглянулись. Что хотел он сказать? Где же могут быть их дети? Внизу, разумеется, в Городе Рабочих.

Но Грот покачал головой.

Женщины забеспокоились. Что это означает? Почему спрашивает он о детях?

Грот наклонился вперед. Он втянул голову в плечи. Он сжал свою голову руками.

— В Город Рабочих проникла вода. Город затоплен.

Никто не отвечал ему. Толпа застыла.

Грот зашатался. Он присел на ступени лестницы. Нет, они не убили его, хотя и бросили его лежащим замертво. Они пришел в себя, почувствовав на своем лице тонкую холодную струйку воды. Он долго не понимал, что собственно случилось. Но затем взгляд его упал на пробоину в бетонной стене; из пробоины текла вода. Это вернуло ему сознание.

Боже мой, что наделали эти обезумевшие глупцы. Они забыли, что к машине сердца присоединены 30 водокачек, беспрерывно отсасывающих воду. Они не понимали, что, разрушив машину сердца, они остановили водокачки и обрекли на гибель свои жилища и своих детей…

Да, теперь они поняли его. Да, женщины бросились на колени. Они рвали на себе платье. Они стонали: — Наши дети, наши несчастные дети!

Но внезапно одна из них поднялась — воплощение беспредельного горя, беспредельной ненависти. Крик её был громче, чем плач женщин, чем стоны мужчин.

— Во всем виновата эта ведьма!

Все обернулись к ней. Что она говорила? Во всем виновата ведьма? О ком говорила она?

И внезапно все поняли. Ведьма! Ведьма, которая обманула их, которая подстрекала их к восстанию, к безумию, которая пела песню о смерти машин, — она одна виновата во всем.

Ведьма… но где она? Внезапно её не оказалось. Она спряталась, она хотела уйти.

— На костёр! На костёр её! — кричала толпа.

Фредер предложил привести детей в Дом Сыновей. Нигде не могли они быть в большей сохранности.

Он подошел к Марии, которая стояла среди детей. Он притянул ее к себе.

— Не забудь, — сказал он, — что смерть, безумие, и нечто похожее на гибель мира прошли вплотную около нас. А я не знаю еще, какого цвета твои глаза, и ты еще ни разу не поцеловала меня сама.

— Милый, — ответила Мария, склонившись к нему, — уверен ты, что смерть и безумие уже прошли?

— Мы спасены, моя дорогая.

— Но другие?

— Ты отсылаешь меня, Мария? — спросил он нежно.

Она не отвечала, но она положила свои руки на его плечи и поцеловала его в лоб.

— Иди, — сказала она помолчав, — иди к своему отцу. Я пойду к детям, когда платье мое немного просохнет.

Фредер взглянул в глаза Марии и, не сказав ни слова, медленно поцеловал её руки. Она не отнимала их.

Голос Геймердинга, который звал Фредера, вернул их к действительности.

Фредер ушел.

Дети уже все были здесь. Большая дверь на улицу была еще открыта. Мария обернулась и беспокойно прислушалась. Какие странные звуки доносились сюда! Точно шум отдалённого морского прибоя, точно далекая гроза…

Мария вышла на улицу. Она бежала по направлению, откуда слышался шум. Она увидела веселое шествие. Во главе его была девушка, которая сидела на плечах одного из танцующих. На девушке было платье Марии. Она громко распевала:

— Нинон, Нинон, послушай меня, Нинон! — кричал кто-то. Но девушка вырвала из чьих-то рук фонарь и ударила кричавшего в лицо.

Мария не верила своим глазам, и все же она должна была поверить. Она протянула вперед руки, заплакала…

— Сестра моя, ведь это моя сестра Анели…

Никто не слышал ее. Веселое шествие прошло мимо. Но издали надвигалась другая толпа.

Она увидела мужчин в костюме рабочих и радостно засмеялась.

— Дорогие мои братья…

Но ей ответил яростный рев.

— Вот она ведьма! Это она виновата во всем! Держите ее! Мария побежала. За ней мчалась разъяренная толпа.