Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева - Макаревич Эдуард Федорович - Страница 58

В пединституте он читал курс новейшей истории. Этим курсом он произвел впечатление не только на студентов. Его с удовольствием приходили послушать преподаватели. Скоро он читал лекции по направлению обкома партии на предприятиях и в учреждениях Алма-Аты. Он стал известен в кругах местной интеллигенции, и не просто известен — он стал заметной фигурой.

Но что самое интересное, он не порывает связь с органами безопасности, сотрудничает с ними. Свидетельство тому — записка от Агранова на имя председателя Менжинского. В ней о Тарле: «Систематически по своей личной инициативе давал сведения о настроениях в среде научно-технической интеллигенции»12.

Но наступает время, когда Тарле понимает, что его потенциал как историка-исследователя в Алма-Ате исчерпан. Алма-Ата не Ленинград, который мекка для ученого. И Тарле ищет возможность возвращения в этот город. Первое, что он делает, — обращается в прокуратуру СССР с заявлением, в котором решительно отказывается от своих показаний в следственном деле о контрреволюционной организации, признав их вынужденно ложными.

Заявление возымело действие. Председатель ОГПУ В.Р. Менжинский затребовал от своих подчиненных справку по делу Тарле. И была попытка с их стороны спасти честь мундира. Справку писал Агранов, и вывод он сделал такой:

«Заявление Тарле, в котором он отказывается от своих показаний, носит лживый характер и является очередным этапом в его недостойном поведении»13.

Но выводу Агранова в верхах не вняли. Вмешались высшие силы. За Тарле заступились. В числе заступников — вдова первого русского марксиста Александра Плеханова, жена Максима Горького — Зинаида Пешкова и известный нам секретарь Алма-Атинского обкома партии Федор Голощекин. Именно Голощекин и подсказал Тарле написать о своем деле в Генеральную прокуратуру. Но в конечном счете ситуацию переломил нарком просвещения, старый большевик Андрей Бубнов. Ему, руководителю образования, нужен был Тарле с его фундаментальной гуманитарной подготовкой и талантом историка. Нужен был, чтобы ответить на ожидаемые вызовы партийной власти, касающиеся преподавания истории в школах, университетах и педагогических институтах. И Сталин понимает его.

В октябре 1932 года Тарле вызвали в Москву. Здесь он узнал о своем помиловании. Решение об этом было вынесено от имени Президиума ВЦИК СССР. Его сразу принял Бубнов. При этом произнес слова, которые вдохновляют и долго помнятся: «Такая силища, как Тарле, должна с нами работать»14.

Как преподавать историю, когда рядом научный враг

Помилованный и прощеный Тарле возвращается в Ленинград. Теперь он профессор Ленинградского института истории, философии и лингвистики. Но главное в Ленинграде — архивы, библиотеки, научная среда. Это совершенно новые условия для исследований, чего он был по большей части лишен в Алма-Ате, при всем теплом к ней расположении.

В сентябре 1934 года в Ленинградском университете открывается исторический факультет. Это следствие озабоченности Сталина и Кирова, тогда партийного лидера Ленинграда и секретаря ЦК партии, состоянием исторической науки и преподаванием истории. На этом факультете создается кафедра новой и новейшей истории, профессором которой назначается Тарле.

Но кафедрой и факультетом руководит его научный враг — профессор Зайдель. Тот самый Зайдель, что был директором Института истории Коммунистической академии, и который вскоре после ареста Тарле в 1930 году, выступил с докладом «Тарле как историк». В этом докладе Зайдель, как верный ученик академика Покровского, причислил Тарле к историкам, связанным с «буржуазной исторической наукой» и стоящим на позициях русского национализма. Такими выступлениями Зайдель и коллеги иже с ним — Пионтковский, Цвибак, — идеологически обосновали процесс над Платоновым, Тарле и другими историками. Да, именно тот будущий процесс, наименованный как «Академическое дело». Сергей Пионтковский, первый историк партии, писал в те дни в своем дневнике: «Никак не могу приспособиться»15. Это он о размышлениях по части выбора линии, которой надобно бы держаться в исторической науке. По поводу Пионтковского брат Ленина — Николай Ильич Ульянов сказал, как отрезал: «Гнусная личность, сексот и доносчик, погубивший в 30-х годах немало ученых и сам расстрелянный в конце концов»16.

Итак, Зайдель. Самый близкий враг. Как же работать с ним на одной кафедре, на одном факультете, да еще под его началом? «Ясно, отношений добрых не будет, жди какой-нибудь гадости, подвоха ежедневно и в перспективе; придется как-то приспосабливаться», — так мог думать Тарле после представления заведующему кафедрой.

Но Зайдель тоже был озабочен. Он понимал, что за возвращением Тарле в Ленинград и назначением его профессором к нему на кафедру стоят определенные люди. И скорее всего не соратники Зиновьева, Каменева и Покровского. Он догадывается о более существенном — изменились взгляды высшей власти на историю страны, на преподавание ее. И он прав в своих догадках. Сталин уже не принимал концепцию Покровского, растворившего историю России в классовых формациях. Теперь у Сталина иной взгляд на историю и историков. Уже в марте 1934 года последовало решение Политбюро по вопросам изучения истории, а следом постановление об организации исторических факультетов в университетах. И нарком просвещения Бубнов уже предлагает авторов учебников.

Но если бы Зайдель знал, что Бубнову было поручено вызвать из ссылки профессора Тарле, чтобы он участвовал в совещании по реорганизации университетов и по преподаванию истории, настроение его было бы отравлено бесповоротно. А Тарле не только участвовал, но и работал над проектом постановления Политбюро «О преподавании гражданской истории в школах СССР». Этот проект, прежде чем он был принят, трижды отредактировал Сталин. А уже в июле 1934 года Бубнов представил Сталину концепции двух учебников «История СССР» и «Новая история». Эти концепции Сталин обсуждал с Кировым и Ждановым, верными соратниками и идеологами партии. Замечания, поправки, предложения — были, но сущность концепции осталась от Тарле.

Спустя годы он напишет, что Сталин в 1934 году выступил против Покровского и школы Покровского, и это способствовало утверждению «новой» истории:

«Навсегда памятное, имевшее такие положительные последствия выступление в 1934 г. против Покровского и школы Покровского было не исключительно, но прежде всего направлено против исторической бессодержательности, против выхолощенности и полного научного бесплодия этой школы, против ее поползновений игнорировать факты, подменять конкретную историю с ее плотью и кровью голыми социологическими схемами. Все губительные невежественные нелепости, которые сеяла эта школа и в преподавании, и в своей мнимо “научной” литературе, — происходили (поскольку они являлись вообще плодом искреннего заблуждения), именно из того антимарксистского, антинаучного игнорирования живой, фактической ткани истории, против которого Сталин не переставал никогда бороться»17.

А написал Тарле эти строки в 1947 году в своей статье «Об исторических высказываниях товарища Сталина», на публикацию которой так и не дал разрешения начальник управления пропаганды и агитации ЦК партии Александров. Но об этом дальше.

А 1 декабря 1934 года некто Николаев, исключенный из партии, убивает Кирова. Убивает по личным мотивам. Сталин относит это убийство к выступлению классового врага — деятелей-сторонников Троцкого. Этим путем идет и следствие, умножая аресты.

Арестовывают и Зайделя. А вместе с ним и тех, кто пять лет назад возводил «дело» Платонова и Тарле — историков, и следователей заодно.

Восхождение «Наполеона»

Тот же вопрос, как стать полезным власти и государству, не давал покоя в те дни и Тарле. За что браться, над чем работать ему, исследователю истории, самому имевшему непростую историю, подмоченную в глазах власти.

Как это ни парадоксально, он все чаще приходил к мысли, что сейчас надо браться только за то, что связано с политикой, поставить историю на службу политике.