Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева - Макаревич Эдуард Федорович - Страница 27

Более всего поражают его оценки Ленина, большевизма, революции. Он заявляет, что только великой России может соответствовать размах русской революции. Не переворот, а именно великая революция, которая достойна великой страны России. И эту революцию он связывает с именем Ленина, оценивая его как величайшего человека современности «к гордости нашей русской».

Это Устрялов пишет поздно вечером в заветном дневнике, а днем он руководит пресс-центром Колчака. Раздвоение личности идеолога-пропагандиста? Вряд ли. Скорее констатация того, что противник могуч и силен идейно и морально. Великий противник, с которым сразиться идейно и пропагандистски великая честь.

Эти оценки не могли простить ему спустя годы в белой эмиграции. Лучший ее публицист Роман Гуль язвил: профессор Устрялов писал «о Ленине несусветную восторженную чепуху»2. А профессор Савицкий, один из творцов концепции евразийства, выразился еще проще — «придурок» этот Устрялов.

Но ведь действительно большевизм и его вождь — противники достойные. О недостойном противнике не скажешь: «Большевики умирают, но не сдаются. Честь им и слава». И при этом они используют все средства, в отличие от Колчака, пытающегося соблюсти моральные принципы. Да, супостаты, «правительственные агенты», вываляли эти принципы в грязи. Но все же Ленин, который принимает лозунг «цель оправдывает средства», становясь в этом случае «разительным контрастом» Колчаку, что подчеркнуто Устряловым, — больший патриот России. И вот почему. Он, как лидер большевизма, объединит Россию, ему, большевизму, не нужна «японская ориентация», как и американская тоже.

Чем ближе конец колчаковщины, которую народ не принял («в народе повсюду большевизм»), тем больше разложение, мелкое бесовство, конец которому, делает он вывод, могут положить только большевики, пройдясь «своей метлой», и это «будет только справедливо».

Но главный мужественный вывод иной: в схватке двух идеологий — белой и красной — белая потерпела поражение. Он безжалостен к себе, как профессор и как пропагандист: это было ошибкой ставить на нее, не было настоящей веры в Белое дело. Осталась только вера в Россию. А Россия теперь большевистская.

Читая эти избранные строки из дневника, становится отчасти понятно, откуда произрастает идея «смены вех». Научные и публицистические оценки Устрялова и стали тем профессорским стягом, под которым он жил последующие годы.

Patriotica как смена вех

В Чите, когда уже жили ожиданием Харбина и дни растворялись в предотъездных хлопотах, Устрялова одолела бессонница. Ночами мучил неотвязный вопрос: почему случился крах Белого дела? Вот эта его фраза дошла до нас: «Мы побеждены и побеждены в масштабе всероссийском, а не в местном только».

А причины этого поражения?

Мысленно перебирал события, перипетии ушедшего года, — года его службы у Колчака. У нас не осталось достоверных свидетельств о том, какие события и случаи стали предметом его беспощадной критики, безжалостного профессорского анализа, не скованного пропагандистскими канонами. Но есть воспоминания, дошедшие до наших дней, очевидцев и участников колчаковской эпопеи. Воспользуемся здесь дневником члена колчаковского правительства барона А. Будберга3.

Факты и явления, которые упоминаются в них, насколько вопиющи, настолько и типичны, что зная их, а Устрялов, конечно, их знал, проигнорировать их было нельзя. В своих раздумьях он не мог не коснуться их. Ему бы этого не позволила беспощадная честность аналитического ума.

Так в чем же причины поражения?

Может, из-за того, что не те люди были на нашей стороне, задавал он себе вопрос. И ответ напрашивался сам собой.

Да, за нас были офицеры, хотя и далеко не все, за нас была буржуазия, купечество, разные мошенники и спекулянты. А против нас были все остальные, выходит, большая часть народа.

Мы были, по сути, сражающимся государством, но от тех, кто был за нас, никакой поддержки не получали, — ни финансовой, ни материальной. Наша буржуазия, жиреющая от прибылей, но при том ни рубля не пожертвовавшая армии, так и не осознала, что армия защищала и их, и собственность их.

Может, из-за того терпели поражение, что узколобость богачей, снедаемых жадностью, не удалось обуздать большими прогрессивными налогами, которые могли бы послужить государству, армии, солдатам-инвалидам, семьям погибших, детям-сиротам, организации больниц, школ, приютов, домов инвалидов. В Харбине проводили «Дни армии», наше пропагандистское мероприятие, — собрали всего 150 тысяч рублей! И это в Харбине, где сотни русских миллионеров, сотни состоятельных людей, делавших состояние за дни, за недели, за месяцы, в отмеренное судьбой время колчаковской кампании. Не зря говорили, что за год прибыль Владивостока и Харбина подошла к миллиарду рублей.

Может, из-за того терпели поражение, что на армии наживались, но ничего толком для нее не делали? Крупные заказы раздавались мелким, неизвестным, профессионально безнадежным подрядчикам, раздавались по результатам каких-то странных конкурсов, раздавались без гарантий с их стороны, без залогов, прописанных договоров, но зато с выдачей немалых авансов. А эти подрядчики и не думали выполнять заявленные обязательства. Раскусили-таки их жульничество. Но поздно. Не взялись за это дело и заводы Урала. Объяснение простое — невозможно выполнить эти заказы к указанным срокам. Вот так и осталась армия без походных кухонь, повозок, пулеметных тачанок, артиллерийских лафетов и еще без многого чего. А денег потратили на тех подрядчиков — десятки миллионов рублей. Подряды эти стали предметом наглых спекуляций, продавались, перепродавались и в конце концов исчезали.

Измотанные, плохо обутые и снаряженные части, командиры, неспособные управлять войсками, именно управлять, а не командовать, самоуверенные штабы, неграмотные полководцы из поручиков, произведенных в генералы. Не было оперативных планов, не было резервов, а там, где они были, — транспорта для их перевозки. Разве можно было воевать в этих условиях?

Терпели поражение из-за всеобщего развала армии, когда офицеры жили своей жизнью, а солдаты своей? Эти неуклюжие штабы, неспособные планировать боевые операции, эти постоянно пьянствующие штабс-капитаны, ротмистры, поручики, таскающие за собой каких-то женщин, занимающиеся грабежом, торговлей, спекуляцией. Ловко сбывали они снаряжение, фураж, лошадей, да что там — вагоны продавали купцам. Население зверело, видя все это.

Проиграли, может, из-за того, что нажива, мародерство, жульничество густо накрыли армию, в которой оказалось вдруг столько прохвостов и мошенников. А сколько таких мошенников было во власти? Не потому ли та материальная помощь, что давали союзники, вскоре оказывалась у красных?

Терпели поражение из-за повального разложения контрразведки, в которой нашли себя карьеристы, авантюристы и шкурники, где правили разврат и насилие, где творились грязные, меркантильные дела. И все под разговоры о судьбе России и Белого дела.

Может, и крах этого дела наступил из-за того, что не было никакой организации и адмирал не мог совладать с этой вакханалией беспорядка.

У красных порядка и дисциплины было несравненно больше. Многие наши солдаты — надо смотреть правде в лицо, — не хотели воевать и умирать за белую идею. Призывали в армию крестьян — уральских, сибирских. И что? Бежали они с позиций, да еще с оружием и боевым снаряжением.

А вот эта причина поражения отмечена Устряловым письменно: «Противобольшевистское движение силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и поэтому невольно окружило большевизм известным национальным ореолом»4. Разве мог он забыть историю с поездом, выведенным из службы боевого снабжения армии и нанятым для доставки американских станков, оборудования и сырья в Иркутск на обувную фабрику?

Факты, случаи, истории память воспроизводила безжалостно. И так же безжалостно возбуждала мысли, которые не давали покоя до тех пор, пока их не утихомиривала профессорская логика. А ведь на все это ему, главному пропагандисту Колчака, приходилось закрывать глаза или изощряться в объяснениях. Уж такая была школа лицедейства. И школа проигранной большевикам пропагандистской войны.