В поисках Беловодья
(Приключенческий роман, повесть и рассказы) - Белослюдов Алексей Николаевич - Страница 25

Все это походное снаряжение, от арбы до выносливых степных коней, было добыто где-то в аулах Уйбой. Он полагался на лошадей ничуть не меньше, чем на самого себя, и спутники его не раз уже убедились, как прав был их проводник, уделяя так много внимания выбору лошадей, повозки и седел.

Впрочем, благополучием и удачами было вообще начато путешествие казачат.

Дед смирил гнев отца и благословил внука.

— Испытуй, — сказал он, — испытуй, да не делай, как дядя: за тридцать лет поклона не прислал. А слышно было от прохожих людей, что жив и даже по честной жизни своей многим в округе известен, К нему иди, разыщи. Найдешь — скажи, что не сержусь… Не найдешь — сам пекись о себе… Да ты не пропадешь, — благосклонно добавил Прохор Федорович, — в дядю пошел, в Кафтанниковых…

Дед вложил в кулак внука тридцать рублей. Это была его обычная доля, с какою он участвовал в снаряжении внуков. Отец же не прибавил к благословению деда ни слов, ни денег. Он продолжал гневаться и в станице расславил, что послал Тита навестить дядю, вымолить у него денег на отправку в полк.

Возбужденный благословением старика, обнадеженный своим проводником, обласканный молодою женою, Тит пустился в поход с великою бодростью.

А путь был нелегок и для молодых людей.

От зноя некуда было скрыться: с утра до вечера палило путников горячее, как степные костры, солнце. Лица их были сожжены, заветрены и иссушены. Часто и подолгу не находилось пресной воды, чтобы освежиться. Соленые же воды озер и степных горьких речек вместо освежения несли обожженным телам только большие муки.

Арба была не лучше седел. Одинаково у всех к ночи наламывались мускулы, одинаково всех охватывала непреоборимая усталость. Таня часто засыпала в прохладной свежести ночлега задолго до того, как Уйба успевал скипятить к ужину неизменный чай. Чай сопровождал всякий отдых. Путешественники начинали понимать все благотворное влияние огненного напитка на не умеряемую ничем жажду. Даже и присутствие кумыса за скромным столом не меняло этого порядка.

Караван не мог остановиться для продолжительного Отдыха. Безлюдная степь гнала его вперед. Из селений же, изредка попадавшихся на пути, Тит сам спешил исчезнуть, опасаясь расспросов. Он уже давно не похож был на малолетку, т. е. не служащего казака, да и сам чувствовал себя дезертиром.

Над его самовольной женой тяготело отцовское проклятие. Она в молчаливом ужасе подолгу и почасту глядела вперед, ожидая несчастий в пути. Правда, был благословлен ее муж, но чем благополучнее было их путешествие сейчас, тем больших бед, казалось не избалованной счастьем казачке, следовало ждать впереди.

Уже третий день отряд не встречал в степи ни юрт, ни пасущихся стад и проводил ночь под открытым небом. Все новости, которыми запасся Уйба три дня назад, были пересказаны дважды. Запасы баурсака[9], сыра и каурдака[10]приходили к концу. Киргиз с напряженным вниманием вглядывался в даль и не без умысла, конечно, держался берегов реки, куда должны были стекаться для водопоя стада кочевников.

Горячее солнце долгого летнего дня уже готовилось утонуть в безбрежном океане степей. Оно клонилось все ниже и ниже, когда Уйба испустил крик восторга. Как всякий киргиз, он был общителен и любопытен. Жизнь без новостей и болтовни удручала его.

Вот почему с истинным восхищением указывал он в даль и восклицал:

— Смотрите, смотрите, вот и нашли мы живых людей.

Крик его был неожидан. Тит, не расслышав, погнал коня, точно проводник предупреждал об опасности и он помчался первым встретить ее. Таня, защищаясь от солнца, бившего охапками золотых снопов прямо в лицо, старалась разглядеть, на что указывал возбужденный Уйба. Там среди серых волн ковыля медленно двигались черные острова. То были табуны лошадей. Они направлялись к берегам Иргиза. Уйба не обманулся в своих ожиданиях.

— Ведь это только лошади, а не люди! — крикнула Таня, спорившая в зоркости с проводником. — Разве ты не видишь, Уйба?

— Где стада, там близко и аулы, — ответил он, — я думаю, что еще сегодня мы наслушаемся новостей в юрте хозяина, который будет нас угощать.

Таня мало интересовалась степными новостями, но она была измучена арбой и степью и нуждалась в отдыхе под крышею, среди женщин.

— Так спешим же, Уйба, чтобы добраться до ночи, — напомнила она. — Гляди, где солнце!

Уйба гикнул на лошадей. Тит осадил своего коня, чтобы стать в конец каравана. Задержавшись у арбы, он улыбнулся Тане. Она посмотрела на него с завистью. Из всех казачек выдавалась она ловкостью и сноровкой в верховой езде, и вот ей приходилось качаться в арбе! Уйба клялся не раз, глядя на хозяйку, что у него хватит еще сил и удальства на баранту[11], но Тит сурово запрещал ему и говорить об этом.

Таня покорилась своей участи.

Тем с большим удовольствием представляла она себе возможность, хотя бы на ночлег, покинуть арбу.

Сверх всякого ожидания аул показался очень скоро.

Он состоял всего лишь из двух — трех десятков юрт, расположенных далеко друг от друга, хотя табуны лошадей и следовавшие за ними стада баранов были, как все видели, очень велики. Уйба заключил, что будет иметь дело с богатыми сородичами, и оказался прав.

В огромном котле возле ближайшей юрты варилось мясо: летом оно составляет пищу только зажиточных кочевников. Возле котла хлопотала женщина в шелковом джаулыке[12]. Белые кошмы на юрте были расшиты позументами. Все свидетельствовало о богатстве.

Уйба с величайшею вежливостью приветствовал женщину.

— Скот и домашние ваши здоровы ли? — осведомился он.

В ответ последовала благодарность и столь же предупредительно высказанная заботливость о скоте спрашиваемого, а затем и о его домашних. После обмена любезностями, разумеется, последовало приглашение остаться гостями в юртах Абулхаира. Так назывался хозяин юрты и аксакал[13], проверявший в данный момент охрану своих стад.

Уйба поблагодарил и соскочил с лошади.

— Аксакал будет рад видеть вас и слышать от вас новости, — сказала женщина и отодвинула кошму, заменявшую дверь юрты. — Входите и будьте гостями.

Таня первой вошла в юрту, улыбаясь хозяйке. Она с удивлением и любопытством знакомилась с той свободою, какою пользовались женщины у киргизов. Они не закрывали лица, как большинство женщин, исповедующих ислам. Неся на себе все обязанности по хозяйству, от стряпни до перевозки юрт во время кочевок и установки их на новом месте, они сами и распоряжались в своем хозяйстве. Они не только не спрашивали советов у мужей, но, наоборот, часто принимали участье своими указаниями в делах мужчин. Мужья их знали только скот. Благополучие стад было важнее всего на свете. Мужчины несли ответственность за выбор пастбищ, охрану скота, благоустроенность зимовок.

В строгих раскольничьих семьях казачка имела меньшее значение, чем у презираемых ими кочевников. Девушка подвергалась большим унижениям там, в чистых деревянных избах с огромными божницами по углам, чем здесь, в темных и душных юртах, где мало думали о боге и его пророках.

Таню провели на почетное место в юрте. Этот киргизский «красный угол» помещался в противоположной от входа стороне. Он был устлан дорогими коврами поверх расшитых кошм. Дома Тане не приходилось сиживать еще никогда в красных углах, да и вряд ли когда-нибудь у казаков добивалась женщина такой чести.

Вероятно, для того, чтобы подчеркнуть еще более уважение к гостям, женщина удалилась на хозяйскую, правую от входа, половину юрты. Она была отгорожена чиевой ширмой. Тут хранятся обыкновенно у киргизов всякого рода припасы и сундук с лучшими вещами. По шёпоту и шороху Таня догадалась, что женщина принаряжалась сама и наряжала дочерей для выхода к гостям.