В поисках Беловодья
(Приключенческий роман, повесть и рассказы) - Белослюдов Алексей Николаевич - Страница 24

Синие глаза ее были раскрыты широко и испуганно. Она наивно верила в безвыходность своего положения и только взвешивала, что тяжелее: проклятие или смерть.

— Вот я тебе говорила, — вспомнила она, — только на словах у него «господи да Исусе», а на деле и убьет… Бешеный ведь.

— А мать?

— Что мать? Хнычет да подзуживает: нас, мол, вот держали в руках, мы от земли глаз поднять не смевали…

Юноша был подавлен. Он не думал о том, что тяжелее, не выбирал. Он знал одно: девушке нельзя было возвращаться. Не выпустит, наверное, в другой раз бешеный казак из рук дочери. Разлука с самовольной невестою в этот час была страшнее смерти: она была бы вечной.

Он взял Таню за руку и повел за собою.

— Пойдем! — твердо приказал он.

— Куда? Что ты?

В твердой жесткости его тона было что-то необыкновенное. Она испугалась. Он не стал даже ее успокаивать, так он опешил. Закрыв глаза, наклоняя голову, чтобы защищаться от хлестких ветвей и сучьев, она покорно шла за ним. Он не ответил на вопрос, и она не повторила его. Да и о чем было ей спрашивать?

Разве могло быть что-нибудь страшнее смерти и злее проклятия!

Тит толкнул скрипучую дверь в землянку. Девушка бесстрашно вошла вслед за ним. Он, очевидно, решил укрыть ее, утаить, и она с благодарностью пожала его руку.

Пробираясь в темноте, она спотыкалась на каждом шагу и толкалась головой в потолок, едва лишь пыталась выпрямиться.

Тит, занятый собой, даже не вспомнил о том, чтобы предупредить ее. Думая наконец уже только о том, чтобы кончился скорее ужасный путь, она спросила снова, куда ведет сумасшедший казак?

Он ответил:

— Сейчас, сейчас, потерпи!

И тотчас же в самом деле остановился и выпустил из своей ее руку. Пока он открывал самодельный, но оттого еще более сложный затвор потайной дверки, она растирала слежавшиеся в его кулаке пальцы.

— Вот видишь — пришли… — пробормотал он, не переставая, впрочем, спешить. Приоткрыв дверку, он с натугою сдвинул образ, ее закрывавший изнутри, и в узкую щель втянул девушку за собою.

— Ступеньки! — догадался он прошептать ей.

Она сошла со ступенек, не смея дальше ступить а этой чернильной тишине. Тяжкий запах свечного угара, ладана и задохшейся краски объял ее. Она бывала в кафтанниковской моленной, но не думала, что таким путем можно было попасть сюда. Тит засветил лампаду и зажег две свечи перед образом.

Ошеломленная девушка не смела ступить.

— Тит! — крадучись, окликнула она его. — Тит, что ты делаешь?

Голос ее упал до топота. Она надвинула на лоб платок, чтобы укрыться со своим грехом от страшных ликов. Тит, наоборот, отвечал громко и не опускал головы.

— Невместительно таиться нам перед господом, — сказал он. и дубовые стены часовни прибавили гулким эхом молитвенной строгости к его словам, — ведомы бо ему наши помышления, не токмо дела… Пойди сюда, не бойся.

Он подвел ее за руку к иконе, подал ей свечу и взял сам другую.

— Молись теперь, — указывал он.

Она перекрестилась и пала рядом с ним на колени. Поднявшись и поднимая ее, он спросил:

— Доброй ли волей, своей ли охотой желаешь женою стать мне?

Она ответила едва слышно. Странен был обряд этот в темной часовенке и могильной тишине. Но для них, не знающих по вере своей лживой пышности православия, и одна клятва перед образами была венчанием на всю жизнь.

Голос юноши стал глуше, когда он спросил:

— Клянешься ли?

Таня ответила клятвой. Он обернулся к ней и, целуя ее над горящими свечами, промолвил приветливо:

— Так здравствуй, жена моя!

— Здравствуй, мой муж, — прошептала она.

Просветленные заревом свечей лица их были торжественны и суровы.

Им, воспитанным в убеждении, что благодать божия еще с первого дни раскола взята на небо, а все освещенные руки давно рассыпались, и молчаливого благословении божия было достаточно, чтобы признать свой союз нерушимым навеки.

Но Тит, кроме того, пропел всю свою юность под руководством уставщика-деда, искушенного опытом на всякий затруднительный случай жизни. Он научил внука скользкой изворотливости, прикрываемой текстами.

И прилежный ученик не долго думал над безвыходным положением девушки.

Он призвал на свой союз благословение господне вместо благословении родителей; он сам прочел молитвы за отсутствием начетчика. Посвященный в древний устав благочестии, он знал, сколь многие отступлении допускаются по нужде, и назначил себе тут же по девяносто поклонов на девяносто дней.

Этим и было все кончено.

Он велел Тане встать вместе с ним на колени и, прикрыв голову ее и свою раскрытым евангелием, прочел благодарственную молитву.

Затем встал сам и поднял девушку.

— Вот и все, — сказал он, отбирая у нее свечи, — пусть-ка попробует кто-нибудь разлучить теперь мужа с женою.

Круглые от восторга и изумления глаза Тани сияли. Вдруг тень ужаса покрыла их.

— Тит, — прошептала она, — а если он проклянет?..

— Кто? — сурово спросил Тит.

— Отец, Тит…

Он встал перед нею, как имеющий власть не над нею одною.

— Нет у тебя отныне ни отца, ни матери, ибо заменит тебе их муж твой, и нет воли их над тобой во веки, веков…

Она вздохнула с глубоким облегчением.

Тит погасил свечи.

— А теперь в Беловодье, на новую жизнь! — воскликнул он. — И бог нам в помощь.

Он дунул на лампаду и в темноте повел жену к выходу. Несколько минут возился он там, устанавливая образ на место и прикрывая дверь на хитрый затвор.

Затем он вывел Таню из землянки. На этот раз она уже не спрашивала его ни о чем.

Розовый рассвет надвигающегося утра встретил их.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

СТЕПЬ

Маленький отряд, напоминавший собою что-то среднее между торговым караваном, переселенцами и шайкой беглецов, медленно подвигался вперед в верховьях Иргиза. Необъятный простор Иргизской степи лежал перед ним. Надо было хорошо знать тайны зеленого океана, чтобы вести, не сбиваясь с пути, доверившихся проводнику людей.

Серебристый ковыль блистающим морем разбегался далеко кругом. Космы пырея, как гребни разбившихся волн, падали серыми тенями на жемчужный блеск. У самых берегов Иргиза светились островки желтеющего буркуна, огненных гвоздик и розового эспарцета. Венки астрагала и донника вплетались в них.

Отряд, продвигаясь вперед на восток, избегал не только почтового тракта, но даже и менее людных проселочных дорог.

Он следовал берегами степных речек, караванными тропами, по целым дням не встречая на пути своем человека. Только киргизский аул, совершавший свою орбиту в степи, перекочевывая с пастбища; на пастбище, иногда пересекал тропу.

Избегая встреч с русскими, путники не отказывались от гостеприимства киргизов. Наоборот, старый Уйба, ведший караван, пользовался всяким случаем посетить юрту кочевника, запастись на далекий путь провизией и новостями. Тем и другим должны были питаться его спутники от ночлега до ночлега.

Их было двое: молодой Кафтанников и его самовольная жена. Киргиз, точно приросший к своей лошадке, скакал впереди. За ним, скрипя и пошатываясь, двигалась двухколесная крытая широкая арба со всем необходимым в пути, где помещалась и Таня. Тит замыкал маленький караван.

Киргизские понурые лошадки, обладавшие однако необыкновенной выносливостью, подвигались вперед с поразительной быстротой. Первые дни пути караван делал по восемьдесят — девяносто километров за день. Перевалив Мугоджары, Уйба решил беречь силы животных, но и теперь отряд делал не менее пятидесяти километров, даже продвигаясь караванными тропами, не всегда удобными для колес арбы.