Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 41

Было много царств на земле, которые бесконечно воевали либо защищались, и всякому послужил бы Свенальдов меч, да не уйти было старому наемнику из Киева. И держала его не клятва, данная князю русскому – иной корень связывал воеводу с этой землей: все его состояние, все золото, полученное за службу князьям Руси, хранилось за киевскими крепостными стенами, на своем дворе. Иные наемники возили за собой сокровища, куда бы ни поехали – всюду у седла переметные сумы. Однако Свенальд слишком долго служил и много воевал, не был обижен удачей и хозяевами, так что и пять подводных коней не поднимут драгоценной поклажи. Еще Рурик позволил ему поставить в Киеве свой двор и обнести высоким заплотом, и воевода всю жизнь доволен был, что нет нужды таскать за собою золото, что не достанется оно супостату, коль доведется сложить голову на ратном поле. И вот теперь впервые опечалился Свенальд: не то чтобы горевал об оставленных сокровищах, но больно уж не хотел отдать их хитрой княгине. Не желал, чтобы труд всей его жизни стал ее добычей!

Пришел он к городу Родне, что был в устье Роси, и долго стоял под его стенами, не решаясь идти к Киеву. Тут его и застал подручный княгини, воевода Претич, принесший весть, будто владетельная жена прощает Свенальду сговор с древлянами и велит возвращаться в стольный град. Не поверил старый наемник ни в прощение, ни в потешное известие, что княгиня ныне новую веру приняла, новому богу поклоняется – Христу, которым заповедано прощать всякие прегрешения ближних. Знать, еще какую-то хитрость замыслила! Однако пошел за Претичем, всякую минуту ожидая коварства да соображая, как упредить его и вновь не оказаться в ловушке.

То, что он позрел в гриднице, и в голову не приходило старому наемнику: на престоле восседал детина – отрок мужалый; будто Святослав, а будто и не он. А по правую руку от него – княгиня…

– Долго же ты ездил за сыном, – строго и обидчиво вымолвил детина-князь. – Не измену ли замыслил?

– Свенальд – верный воевода, – благосклонно сказала княгиня, ровно защищая его. – Деда твоего не посрамил, и тебе честь и славу принесет.

Опершись на меч, старый наемник молчал. В сей миг почему-то более беспокоил зуд по всему телу – год не снимал ни одежд, ни кольчуги, провонял конским потом, дымом и жареным на огне мясом. Чтобы не показать перед князьями беспокойства своего, Свенальд превозмогал зуд и лишь по лошадиному подергивал кожей.

– Добро, коль так, – рассудил Святослав. – Но сын его, матушка, ведомо изменил нам!

– И сын его – верный витязь, – не согласилась княгиня. – Я услала его на остров Ар в студеное море. По моей воле ушел он, дай срок, и вернется скоро.

– Так что же, матушка, оставим Свенальда служить нам?

– Оставим, Великий князь, – согласилась она. – След земли обустраивать, время дань собирать…

– И владение ему оставим

– С древлянами ему свычней, пусть и далее от них кормится, – решила княгиня.

– Ступай к древлянам, – велел Святослав. – Возьми дань. Но я сзади тебя поеду с дружиной, любо мне позреть усердие твое.

Услышать это от князя-детины было оскорбительно, да иного Свенальд и ждать не мог: видно, Святослав опасался, как бы он вновь не сговорился с древлянским князем Малом…

А детина оказался прозорливым и искушенным в делах лукавых!

Едва услышав весть, что Свенальд и малолетний князь идут к древлянам брать дань, Мал немедля же исполчился и встал у них на пути. Он дал дань и покорился Киеву, как прежде покорялся, но ждал мести от княгини и не желал более попадать впросак, как случилось на тризном пиру. Слухам же, будто Святослав проснулся богатырем и мужем разумным, древляне не поверили, ибо не зрели его молочных зубов и Отнесли эту былину к лукавству княгини: знать, что-то задумала!

Мал собрал со своих городов и весей добрую дружину, избрал выгодное место и готов уж был сразиться с русью. Однако, поджидая супостата в укромной засаде, сулящей победу, невесел был, тоска съедала душу. И намереваясь раззадорить сердце предстоящим боем, он представлял, как одолеет и погонит врага, от нетерпения скакал по лесным тропам и горячил коня, но грудь оставалась студеной; он пытался раззадорить руку булатным мечом и рубил деревья, да вдруг обвисала плетью удалая десница. А древляне, что недавно гордились и кичились силой своей медвежьей и готовы были сразиться с русью, глядя на князя своего, присмирели и приуныли. Ко всему прочему припомнили они месть княгини на тризном пиру, ее хитрость и коварство – побежал ропот по дружине, потек из уст да в ухо:

– Что нам ратиться с Киевом? Не печенеги же мы, не хазары, а братья. Отчего сваримся? Все из-за древнего старика Свенальда. Наустил нашего князя, вот и возгордился Мал..

Сам же князь Мал, собирая дружину, таил надежду, что не княгиня на сей раз пойдет мстить, но мужа пошлет, воеводу Свенальда. С ним же можно сговориться. А нет, так устроить ему кровавый пир средь лесов! Он, он искусил.. А прелестная, коварная княгиня спалила огнем своим душу, обволокла взор. Мал смотрел на своих витязей, или, съехав с кручи, смотрел в Уж-реку, а то, лежа в траве, глядел в небо – и всюду перед очами стоял прекрасный лик княгини. То в поле побежит, словно оленица, то встанет между копий в суровом строе воинов иль привидится в темной воде и поманит рукой… В ответ же князь Мал взъярился на старого наемника Свенальда – он стал причиной раздора!

По воле Вещего Олега древлянские земли отданы были в подданное владение Свенальду и его наемной дружине. Не Киеву давали дань, а воеводе – людьми, оружием, шкурами да медом. Великий князь Игорь тоже подтвердил участь древлян – кормить наемников. За многие лета лесные жители свыклись с долей своей и жили с русью в мире и согласии. Ратились в кулачки, на кушаках тягались, медвежьими забавами тешились да купальскими ночами красных дев друг у друга умыкали – но разве это вражда? И вот однажды Свенальд с дружиной приехал за данью и принес весть, будто княгиня разродилась сыном. Никто ему не поверил, ибо знали, что княгиня – старуха, да и князь стар, чтобы породить наследника. Этот же Свенальд поведал, что от волхвования родился Святослав и волшебным же образом княгиня преобразилась, так что краше жены по всей Руси не сыщешь. И будто из всех княжеств послы посланы, дабы прзреть чудо. Стоят эти послы близ терема днями и ночами, ждут, когда княгиня с сыном выйдут на гульбище, чтобы подивиться на красу божью. Мало того, уж и чужестранцы, прослыша о княгине, из-за морей плывут. А еще сообщил Свенальд, мол-де, какой бы ни был муж – царь иноземный или холоп, чуть увидит княгиню, в сей же миг очаруется ею и ходит сам не свой. А князь Игорь даже наложницу молодую изгнал и все время тешится с княгиней, не ест, не пьет от ревности и бессилия, ибо стар и немощен…

Древлянский князь не юн был, чтобы стремглав лететь в Киев, но и не стар, и потому прельстился дивом, нарядился купцом, взял лесного товару и тайно отправился в стольный град. Днем он бойко торговал, скрыв личину, а на вечерней заре среди многочисленных зевак стоял у терема княжеского: тут знал всякий, что вечером на гульбище являются два дива. Одно – светоносный младенец, другое – мать-княгиня в прекрасном облике. И всякий, кто бывал у терема, стремился позреть на то, что более всего жаждал: старцы любовались на младенца, молодцы – княгиней восхищались. Теремное гульбище было увешано травами – от сглаза и изрока, однако и сквозь плети цветов и быльника князь Мал увидел чудо – преображенную княгиню. Свенальд верно сказывал – не оторвать глаз. Она была печальной и благодарной, ибо каждый вечер выходила на гульбище исполнить старый обычай – прощание с солнцем. И тогда Мал захотел позреть на нее ранним утром, на восходе; рискуя волей своей, избегая зоркую стражу, он прокрался к терему и посмотрел то, что никому не удавалось – княгиня встречала солнце! И воспылало буйное древлянское сердце! Князь дремучей стороны, бесстрашный витязь, многажды меченный саблей и копьем, досточтимый муж, владеющий десятком жен и молодых наложниц, только здесь познал неведомую мудрость светлой печали и сердечной хвори. Кончился его купеческий товар, древлянские бояре скакали по Киеву в поисках пропавшего князя – он же стоял у терема среди других зевак или в одиночку и, как многие, не таясь, плакал. Лил слезы и дивился им!