Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 40

– Первая молитва – Отцу, вторая – Сыну, а третья – Духу Святому. – терпеливо разъяснил Аббай.

– Ведь и Дух Святой – хазарский бог! – окончательно смутилась княгиня. – Чей же Христос, коль он сын Яхве? Мудреная вера – христианство.

– Наша вера – не христианство! – вдруг заявил чародей. – Я окрещу тебя по обряду арианства. Мы истинные проповедники Христа-пророка. Все христиане скверны и поганы, поскольку Спасителя ставят в единую суть со Вседержителем. Помысли же сама: отец и сын могут ли быть единосущными?

Княгиня уже не внимала слову Аббая, поскольку ощутила тревогу и щемящую тоску.

– Мыслю я о другом, Аббай… На сей раз дорого берешь с меня. Великая цена – богов отринуть и чужих принять.

– И получила ты немало! – заметил чародей. – Вскормленный мною князь принесет тебе честь и славу.

– Да я бы отринула, чужих приняла… Но ведь хазары – заклятые враги Руси! Ежели богов принять, то как же воевать хазар?

– Но ты дала зарок! – напомнил строго Аббай. – Сдержи слово!

– Великая цена! – заговорила она. – И вера чужая…

– Окрещу – твоя будет, – заверил бывший епископ. – Оставь сомнения и ступай смело. Ты хочешь в один час изведать то, на что жизни не хватит. Не терзай же разум. Вера наша глубокая, бездонная. Ты славь Христа, молись ему, и тогда Спаситель замолвит слово перед своим Отцом. Тебе следует смириться во всех делах земных, положиться на волю божью, на его правый суд. Ступай за мной! Уж время!

В убогом с виду чародее таилась незримая сила. Он неотступен был, неотвратим, как рок.

– Не избегнуть мне сей чаши, – проговорила княгиня и ступила к воде. Бездонная, темная река плескалась у босых ног…

Шагнула она вперед и с головой погрузилась в эту купель. Тем часом чародей прочел молитву и еще дважды своей твердой рукой погрузил княгиню в холодную воду. Она с трудом выбралась на берег и угодила в веревочную петлю нательного креста, ловко наброшенную на шею.

– Но где же свет Христов? – отдышавшись, спросила княгиня. – В очах темно…

– Молись и прозришь, – ответствовал креститель. – Теперь ты раба божья, и коли возжелает Спаситель – явит свет. Первая молитва к Отцу. Ну, повторяй за мной: “Отче наш! Иже еси на небеси. Да святится имя Твое… “

Княгиня взглянула в небо и замерла: померкло солнце над головой!

* * *

Настал час платить!

Не ведал старый наемник княжеского обмана за все сто лет службы русскому престолу. Иное дело, сам хитрил и выгадывал, а вот чтобы его провели, ровно неразумного отрока, такого еще не бывало. Замыслы владетельных князей он разгадывал, будто орехи щелкал, и прежде чем повиноваться их воле, – обдумывал всякий свой шаг и прикидывал, будет ли ему прок и что дружине достанется. Он привык служить мужам и совершенно не знал хитростей женских. За свою долгую жизнь он отправил в Последний Путь трех князей и шесть своих жен. Князья становились над ним по воле божьей, а жен он брал сам как добычу после удачной войны. Они были рабынями и, безмолвные, никогда не показывали ему ни нрав свой, ни душу, а иные попросту говорили на неведомых Свенальду языках, потому он даже и гадать не хотел – что сокрыто под потупленным взором жены-полонянки?

Возможно, почуял бы воевода скрытый подвох, отправляясь искать сына Люта, если бы не был повязан с ним тайным сговором: отпустить его после тризны и сватовства княгини к Русскому морю, где Лют под видом разбойных варягов зорил городки, брал полон и уводил в Хазарию, чтобы продать там в рабство. Услышав о том, что Лют бросил Киев и тайно отправился в неизвестном направлении, Свенальд гневом объялся. Как мог ослушаться? Не исполнить воли отца? Поступиться выгодным замыслом – посадить на престол потешного древлянского князя?

Потому и поверил княгине, не узрев хитрости ее. С Уж-реки двинулся он прямым ходом к берегам Русского моря, мыслил в пути настигнуть сына и потому не жалел коней. Дружинники брали по три-четыре подводных, но у берегов Азова многие спешились и вынужден был Свенальд сам пуститься в разбой, угоняя табуны у кочевых племен. Тут же отыскал и след Люта: встречные путники указывали, будто прошлым днем видели некую варяжскую ватагу, следующую к Русскому морю. Будто шла она не дорогой, а окольным путем, дабы не тревожить купеческие караваны – знать, не их грабить намерены…

Встал Свенальд на Лютов след и пошел в догон. Но к вечеру пристали лошади, а сыновья ватага уж вот, в пяти поприщах, не более. Конский помет не остыл, степная пыль не осела. Видно, почуял Лют погоню, и не ведая, кто за спиной, пустился наутек. Старый наемник велел дружине встать на ночлег, а по следу выслал дозор из трех витязей на свежих конях, чтобы остановили сына. Умчался стремительный разъезд в темную степь, Свенальд же со дружиной спать повалился. Долгая погоня и короткие ночевки притомили войско, дружинники поснимали латы и кольчуги и заснули крепко, так что не услышали ни топота копыт, ни ржания встревоженных коней, пасущихся подле стана. А очнулись уж под чужими мечами! В полной темноте бились с неведомым супостатом, четверть часа незримая смерть носилась по стану и разила разоблаченных витязей. Сам же Свенальд, думая, что это напал ночью Лют, не познав своих, метался между порубленными вежами и громыхал на всю степь:

– Ты был любимый сын! А ныне отродок ромейский! И все одно – постой! Отец перед тобой! На кого руку поднял! С кем сечу учинил? Ужо вот я тебя!

Пришли в себя витязи, кое-как дали отпор, и нападавшие исчезли в темной степи точно так же, как появились. А с собою угнали часть коней, отбив от табуна. Покуда не рассвело, Свенальд все думал, что Лют брань учинил, однако среди павших дружинников нашли трех чужаков, сраженных в сече – все долгобородые, и обряжены не в доспехи воинские, а в сыромятину с железными наклепками. Не иначе как разбойные варяги.

Свенальд же в этой ночной схватке до тридцати воинов потерял – треть всей дружины, которую с собой взял. Но делать нечего, к восходу оправились, сели на коней и налегке поскакали по следам ватаги, ибо не могли сдержать обиды, вытерпеть срам. Два дня рыскали по степи, распутывая разбойничьи уловки, и к концу третьего настигли ватагу в балке, охватили с трех сторон и порубили, хотя можно было и в полон некоторых взять. Однако куда идти с таким полоном? Разбойных варягов ни хазары, ни другие купцы не покупали, поскольку не годились они для рабства. Потому живыми взяли лишь одного, чтобы спрос учинить. Плененный ватажник поведал, что кроме них нет никого ни на пути из варяг в греки, ни на берегах Русского моря.

Не поверил Свенальд, зная нрав сына, долгих три месяца рыскал с дружиной по торговым путям, ибо иных не ведал, ездил от Корсуня до Хазарии, от городка к городку – не нашел и следа Лютова. Не мог уразуметь старый наемник, что обманут, поскольку сам отправился в этот поход, чтобы возвратить сына. Не мог он разгадать хитрости княгини, потому и поплатился. Так бы и далее бродил он вдоль морских берегов, да прилетела сюда молва о том, как княгиня на тризном пиру отомстила древлянам. Три дня после этого известия лежал Свенальд в своей походной веже, не рану залечивал – обиду стискивал в своих старых съеденных зубах. Огонь мщения разгорался в душе старого наемника и не терпелось ему в сей же час сговориться с булгарами или вовсе с дикими гузами да повести их на Киев. И спросить с княгини, куда услала сына, какой хитростью обворожила, коль он нарушил отцовский наказ и ушел из стольного града. Однако подобный шаг был впору лишь безрассудной юности: если княгиня от наемной дружины избавилась, узрев сговор Свенальда с древлянами, если она не побоялась отомстить им, то уж Киев-то отстоит не силой, так хитростью… Поразмыслив так, старый наемник впадал в тоску, и хотелось ему прямо с берегов Русского моря уйти из пределов Руси, податься к ромеям – они примут известного на весь мир воеводу и одарят щедро, а то поклониться хазарскому каган-беку, чтоб взял на службу и послал воевать персидского царя, или напротив, уйти к храбрым персам и воевать хазар.