Время, задержанное до выяснения - Шехтер Шимон - Страница 11

Тут пани Мазуркевич побежала в комнату и, забыв, что пол еще не натерт, оставила дверь открытой. С большого портрета, висевшего между окнами, на Юзефа взирал Маршал. Он был явно недоволен, потому что сильно хмурил кустистые брови. А под ним висел портрет Поэта-провидца, уже размером поменьше.

Пани Мазуркевич принесла из комнаты книжку и очень просила, чтобы Юзеф не отказал в любезности и расписался на титульном листе. Пан Мазуркевич не простил бы жене, если бы их домашняя библиотека не удостоилась этой чести. Юзеф надписал книжку, а пани Мазуркевич попросила, чтобы он был так любезен и согласился прийти к ним в четверг на обед, на который будут также приглашены…

Юзеф больше ее не слушал и даже начал уже порываться уйти, но пани Мазуркевич не переставала ораторствовать.

Рахиль тоже нетерпеливо переминалась с ноги на ногу: того и гляди Яков придет обедать, а она еще даже плиту растопить не успела.

При этой мысли она даже что-то прошептала тихонько.

Юзеф воспользовался этим и сказал:

— Благодарю вас, я бы рад, но не знаю, смогу ли выкроить время, очень занят. Я вам сообщу, — он хотел сказать «через Юзека», но воздержался и сказал: — через пани Рахиль.

— Дорогая моя, уважаемая соседка! — воскликнула пани Мазуркевич и бросилась к Рахили. — Только не забудьте, пожалуйста! Мы вам будем искренне благодарны…

Она продолжала говорить еще и тогда, когда Юзеф, поцеловав руку смущенной Рахили, сбегал вниз по лестнице. В подворотне он чуть было не наскочил на Хенека, который, проходя мимо, задел его. Юзефу даже показалось, что Хенек успел ущипнуть его за ногу.

А ночью ему приснилось, что Секретарь Дома Партии вызвал к себе майора Мазуркевича и накричал на него… Юзеф наверняка бы узнал, из-за чего рассердился Секретарь, если бы не зазвонил будильник.

Глава восьмая

ВОЗВРАЩЕННАЯ РУКОПИСЬ

Каждый благоразумный человек, у которого майор Мазуркевич отнял рукопись, наверняка прекратил бы писать и начал размышлять, как бы выпутаться из этой истории. Почему же Юзеф продолжал писать? Почему он написал седьмую главу, а теперь пишет восьмую? Потому что писателю вовсе не обязательно быть благоразумным.

Была, впрочем, и другая причина. Именно, в тот самый день, когда случилась эта беда, Хенек пришел вечером к Юзеку и вернул рукопись.

— Я отдам тебе, — сказал он, — твою писанину, и даже прощу, что ты у меня украл биографию, но ты за это дай мне рогатку, ежа и перочинный ножик, потому что мой сломался.

Юзек сразу согласился, отдал Хенеку рогатку, ежа и перочинный ножик и был так счастлив, что всю ночь не спал, держа рукопись под подушкой, и утром побежал не в школу, а к Юзефу. Он никогда у Юзефа не был, но знал, где тот живет.

Большой Юзеф заваривал чай и делал бутерброды для себя и для Марыли, которая еще лежала в постели. При виде запыхавшегося, но сияющего Юзека он настолько удивился, что чуть не забыл остановить будильник на ночном столике.

— Вот… Вот она! — Юзек от счастья слова не мог выговорить.

— Что там у тебя? — спросил Юзеф.

А маленький Юзек вытащил из-за пазухи рукопись.

— О Господи! — воскликнул Юзеф. — Быть того не может! Мне это, наверно, снится, ущипни меня, пожалуйста.

Но Юзеку не пришлось его щипать, это сделала за него Марыля, которая вскочила с постели. Юзек застеснялся и отвернулся.

Убедившись, что это не сон, Юзеф стал допытываться:

— Откуда ты ее взял? Как это произошло? Все страницы целы? Хенек ее прочел? А учительнице или кому-нибудь другому не показывал? — и так далее.

Юзек отвечал и стал до того самоуверенным, что заявил:

— Если бы Хенек мне ее сам не отдал, я бы у него отнял. Конечно, Хенек не читал, а если даже и читал, то не понял, потому что он дурак.

— Дурак-то он дурак, — вмешалась Марыля, — но все же сообразил, что ты украл у него биографию.

На это у Юзека ответа не нашлось, однако он был уверен, что Хенек не показывал рукопись никому, даже учительнице, потому что Хенек никогда не ябедничает — нет, этого о нем не скажешь.

— Возможно, — сказал Критик, который только что пришел, — но я считаю вашу радость, коллега, необоснованной и преждевременной.

Юзеф не ответил, потому что как раз в этот момент к нему явилось вдохновение.

Юзеф не ответил, потому что как раз в этот момент к нему явилось вдохновение.

Он взял Юзека за руку и оба они пошли в парк, где сейчас было много свободных скамеек, потому что дети учились в школе. Пошли они в парк, чтобы написать продолжение повести, то есть о том, что приключилось с рукописью.

А тем временем Марыля и Критик вместе пили чай и ели бутерброды, приготовленные Юзефом, который на радостях забыл, что не позавтракал.

— У меня дурные предчувствия, — говорил Критик. — Все это плохо кончится.

— Пустяки, — сказала Марыля, — обычные заботы людей, у которых есть биография. Я бы чувствовала себя на седьмом небе, будь у меня такие заботы.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — удивился Критик.

— Не понимаешь? Да о том, что у меня нет никакой биографии, а без биографии нельзя быть писателем. И поэтому мне приходится писать антироман.

— Ты еще молодая, у тебя вся жизнь впереди, — утешал ее Критик. — Успеешь обзавестись биографией.

— Быть может, — сказала Марыля. — А если не удастся— так украду у кого-нибудь.

— Не болтай глупостей, — возмутился Критик. — За такие штучки можно вылететь из Кружка молодых и даже угодить в тюрьму.

— Я как раз думаю, что бы такое сделать, чтобы туда попасть.

— Ты с ума сошла! — всполошился Критик. — Что ты вбила себе в голову?

— Вовсе не сошла. Тюремная биография сейчас очень высоко ценится. Особенно на Западе. Сразу предоставляют политическое убежище и делают рекламу в газете.

Критик ничего не сказал, так как он не хотел, чтобы Марыля вела с ним разговоры, о которых он должен сигнализировать в Дом Партии.

За стеной что-то стукнуло и Критик испугался.

— Ничего страшного, — сказала Марыля. — Наверное, у Профессора упала книжка с полки. Он без конца исследует историю.

Критик успокоился и Марыля продолжала:

— Это бывший хозяин Черта. Он сидел в тюрьме за то, что был реакционером. Сейчас курс изменился, его освободили, и он снова исследует, чем больна история. Когда его выпустили, он пошел в свой особняк, где теперь районный суд, но Черт его не впустил, потому что уже успел позабыть Профессора, а у него не было маленького Чертенка, который мог бы ему напомнить о прежних временах. Иными словами, у него тоже не было биографии, только не совсем так, как у меня. Впрочем, Черту это ни к чему, ведь ему не надо писать роман. Когда я говорю, что у меня нет биографии, это вовсе не означает, что я не помню себя такой, какой была, пока не повзрослела, что у меня нет своей маленькой Марыльки. Но моя маленькая Марылька не еврейка, она не могла участвовать в состязаниях на первенство по писанью, она даже не убегала из дому. И вокруг Марыльки тоже ничего не происходило. Не было партизан — ни народных, ни патриотических. Марыльке, правда, задавали сочинения на тему «Кем я хочу быть», но отвечать разрешалось только одно: «Передовиком труда на благо нашей партии» — других ответов учительница не признавала. Поэтому я ничего не могу писать вместе с маленькой Марылькой, разве что о светлом будущем, но для этого маленькая Марылька мне не нужна. Впрочем, о том, что будет и как тогда будет хорошо, писать мне не хочется.

Другое дело Черт. Ему не надо ни писать о том, что было, ни предвидеть то, что будет, и поэтому он мог забыть и действительно забыл Профессора.

Профессор очень огорчился, что Черт его не узнал, и пошел искать себе другую квартиру. Он ходил и искал так долго, пока наконец тот, что ночью храпел, а днем возился у Юзефа за стеной, перестал храпеть и возиться, потому что умер. Профессор вселился на его место и даже выбросил настенные часы, которые своим тиканьем мешали ему заниматься исследованием истории. Юзефа это очень обрадовало, так как теперь он мог останавливать будильник у себя на ночном столике, приглашать к себе Юзека и ждать вдохновения. Пока он не делал этого, потому что ему чуточку мешала Марыля. Самую чуточку, потому что Марыля очень любила спать и совсем не храпела. Зато она очень громко говорила. Но и это оказалось поправимым. Однажды Профессор встретил Юзефа на лестнице, вежливо поздоровался с ним и сказал: