Время, задержанное до выяснения - Шехтер Шимон - Страница 10

Юзек помалкивал, а большой Юзеф продолжал:

— Я считаю, что нельзя оставить без последствий хулиганство младшего Мазуркевича. Его следует примерно наказать и…

Тут Юзеф заметил перепуганное лицо Юзека, вспомнил про историю с биографией и оборвал себя на полуслове. Он хотел даже попрощаться с Рахилью и поскорее отправиться в Союз, чтобы спросить у Вполне Приличной Секретарши, не звонил ли туда майор Мазуркевич, но не мог сойти с места. Ему стало очень жалко Рахиль, которая опечалилась и беспомощно развела руками.

— Странный вы человек, — прошептала она. — Вы говорите «наказать», но кто же послушает меня, простую еврейку? Такая уж у меня, видно, судьба…

Юзеф заметил слезы у нее на глазах. Ему сделалось еще сильнее жаль Рахиль, и он сказал:

— Я вам помогу. Я сам поговорю с этими Мазуркевичами.

Он едва проговорил это, как начал сердиться на самого себя за данное обещание, но было уже поздно.

Рахиль подняла опущенную голову и, глядя на него с надеждой, прошептала:

— Спасибо, большое вам спасибо…

Втроем они пошли в серый дом: Рахиль с одной стороны, Юзеф с другой, а маленький Юзек посерединке.

Когда они остановились у двери Мазуркевичей, Рахиль вдруг заколебалась:

— Может, вы сначала к нам зайдете?

Юзеф поспешно согласился. Рахиль открыла дверь и, сильно сконфуженная, извинилась перед Юзефом за беспорядок в кухне и за то, что не может пригласить его в комнату — там постели не застланы.

— Сегодня прачка придет, и убирать смысла не было, вы же сами знаете, что такое стирка, это же Содом и Гоморра!

Рахиль усадила Юзефа на стул, который прежде обтерла передником, спросила, не выпьет ли он чаю, и сказала, что вообще-то к Мазуркевичам лучше было бы сходить Якову, а не ей. Но Юзефу было некогда, он отказался от чая, и Рахиль, тяжело вздыхая, пошла в комнату, чтобы одеться поприличнее и причесаться.

Маленький Юзек воспользовался этим и тихонько спросил:

— А биография?

Юзеф задумался и ответил:

— Лучше всего никому ничего не говори. Я попробую сам это как-нибудь уладить.

Он сказал так, чтобы успокоить Юзека, хотя понятия не имел, что делать. Он даже подумал: если Рахиль по-прежнему будет колебаться, идти ли к Мазуркевичам, то настаивать он не будет.

Рахиль вернулась, переодетая в новое платье. Юзека она попросила сразу же лечь в постель и смерить температуру.

Юзефу показалось, что она к нему как — то странно присматривается. Помолчав, она сказала:

— Я… я очень извиняюсь за это скверное слово. Вы на меня не обиделись, правда?

— За какое слово? — удивился Юзеф.

Рахиль покраснела и прошептала:

— Я сказала, вы уж меня простите, сказала на Хенека «гойский поганец». Вы вот не еврей, но вы ведь не обиделись на несчастную мать, правда?

Юзеф рассмеялся.

— Откуда вы знаете, что я не еврей? А может, еврей?

Рахиль смешалась, но перестала на него странно поглядывать и сказала уже почти весело:

— Ну, а коли вы еврей, так вы меня понимаете. Сами знаете, что это значит — жить в гойском доме. Сколько я наплакалась из-за моего Юзечка! Несчастный ребенок! Вы даже представить себе не можете, что этот негодяй сделал, когда Юзеку было всего восемь лет. Вместе с другими хулиганами Хенек стащил с моего Юзека штанишки и… Рахиль опять засмущалась и отвела глаза. Она только сказала Юзеку: — Иди, сынок, в комнату и ложись. Я сама поговорю с этим паном.

Когда Юзек вышел, Рахиль перешла на идиш, и Юзефу пришлось притворяться, будто он все понимает. На самом же деле он не понимал ни слова, но это ему и не требовалось: ведь он и без того все знал. Он лишь кивал головой, а Рахиль жаловалась. Она не пощадила даже Якова, который не желает переехать в другой дом, где живут евреи. Она его просит, а он свое: «Глупая, где, как не у гоев, я найду столько адвокатов, председателей, директоров, которые станут давать чаевые за одно только „мое почтение ясновельможному пану“, „ваш покорный слуга“? Кто у меня будет стричься каждую неделю и каждый день бриться? Может, евреи, а?» Он работает в гойском квартале и в гойском квартале должен жить, потому что и на работу не надо далеко ходить, и на обед можно домой забежать. Или она, Рахиль, хочет носить ему обед в судках на другой конец города и чтобы он ел разогретое? Разве не лучше ему трудиться и зарабатывать не семью, а ей, Рахили, следить за домом и сыном? И Рахиль следит как может. Она даже провожает Юзека в школу и заходит за ним — правда, не всегда, но ведь Юзек уже в четвертом классе. Впрочем, как тут уследишь? Ведь не может же она сидеть с ним за партой.

И Рахиль начала жаловаться на Юзека, что тот не слушается, что убегает от ребе, что, хотя она запрещает ему играть во дворе, — мало ему места на галерее? — Юзека тянет к этим негодяям, которые готовы до смерти изувечить еврейского ребенка. Слава Богу, что Юзек хорошо учится и любит читать. По крайней мере у него есть занятие, ведь она, Рахиль, не всегда может ходить с ним гулять. Она знает, что ребенку нужен свежий воздух, и в этом году заставит Якова, чтобы тот на каникулы отправил их с Юзеком в горы, но кто же тогда останется с Яковом?

Юзеф слушал, кивал и был даже рад, что Рахиль забыла об их намерении пойти к Мазуркевичам.

Однако Рахиль вовсе не забыла.

— Ну что ж, можно и идти, — сказала она и пропустила Юзефа вперед.

— Действительно, дети распустились до невозможности, Бог знает, что вытворяют, — говорила пани Мазуркевич и раскатывала тесто на лапшу, а может быть, на вареники, так как было уже поздно и пан Мазуркевич должен был вот-вот прийти на обед. — Но чтобы такие слова? Где их Хенек мог слышать? Ведь не дома же. Наше семейство, — упоенно продолжала пани Мазуркевич, — славится своей терпимостью и гуманностью…

Юзеф стоял у стола и слушал, и Рахиль, стоявшая за ним, у самой двери, тоже слушала. В кухне были, правда, четыре стула и две табуретки, но пани Мазуркевич сесть им не предложила.

— …а сын наш Хенрик воспитывается в духе лучших патриотических традиций. В нашем доме бывают также лица иудейского вероисповедания, — тут пани Мазуркевич взглянула на Рахиль, — например, пан адвокат Барух с супругой, а пан инженер Вильгельм Кугельман, кандидат в депутаты сейма, из года в год к Рождеству и Пасхе присылает моему супругу, пану Мазуркевичу, поздравления с праздником. Мы уже много лет соседствуем с Гиршфельдам и, и вы должны признать, — тут она вновь посмотрела на Рахиль, — что никогда между нами не было никаких недоразумений. Но дети остаются детьми, а в наше время, — на этот раз она посмотрела на Юзефа, — после кончины Маршала, все перевернулось вверх дном. Всюду бесчинствует чернь и отравляет сердца наших детей. Ведь кто же еще, как не Антек, сын сапожника из подвала, мог научить Хенрика таким словам? И подумать только, что культурные люди вынуждены жить в одном доме с подобным сбродом.

Пани Мазуркевич посыпала раскатанное тесто мукой, прикрыла его белой салфеткой, а Юзеф, которому очень не хотелось встретиться с паном Мазуркевичем и Хенеком, решил, что его миссия окончена. Он хотел на прощанье сказать хозяйке что-нибудь любезное, но вместо этого произнес:

— Прошу прощения, я не представился. Моя фамилия Поточек. Юзеф Поточек.

Когда он это сказал, произошло нечто неожиданное. Пани Мазуркевич резким движением сорвала с себя передник и воскликнула:

— Ох, простите! Простите меня, ради Бога! — Она подбежала к крану и стала смывать с рук муку, восклицая при этом: — Как же я вас сразу не узнала? Ведь я столько раз видела вас на фотографиях! Какая честь для нашего дома! Знаменитый писатель Юзеф Поточек посетил наше убогое жилище. Какая честь!

Она подбежала к Юзефу, подала ему руку, которую Юзеф поцеловал, и снова стала извиняться, просила хоть на минуточку присесть. В комнату она пригласить его не смеет, потому что пол еще не натерт. Столько времени отнимает хозяйство, а воспитание сына…

— И только урывая часы у сна, можно уследить за развитием современной культуры и искусства. Лишь по вечерам мы слушаем Шопена и читаем наших великих писателей. А в кафе, пожалуй, с месяц уже не были… Ваша последняя книга…