Андропов
(Политические дилеммы и борьба за власть) - Земцов Илья Григорьевич - Страница 6

Андропов стал председателем КГБ в трудное для советского правительства время. Суд над писателями Синявским и Даниэлем за публикации на Западе своих произведений вызвал в мире столь мощную волну осуждения и протеста, что поставил под угрозу расширение экономических и политических связей СССР со свободными странами. Поначалу сила традиции еще довлела над Андроповым, и по его указанию инсценировались громкие процессы — суд над Якиром и Красиным проходил по сталинскому сценарию, с отречением и самобичеванием, за ним последовало другое судебное действо с публичным осуждением — «самолетное дело» в Ленинграде. Однако с точки зрения интересов режима эти судебные спектакли оказались ошибочными и свидетельствовали, скорее, о просчетах Андропова.

Тогда Андропов перешел к иной тактике: вместо открытых судебных разбирательств началось «тихое» заточение оппозиционеров в психушки /7/. В ответ в Москве, а затем и на Украине, в Прибалтике, в Грузии, в Армении возникло движение противодействия режиму: группы защиты прав человека, по расследованию злоупотреблений в психиатрических больницах, по защите этнических меньшинств, по защите верующих и другие.

В конформистском фасаде общества образовались глубокие трещины — евреи и немцы вышли на демонстрации, заявляя о своей решимости покинуть страну, диссидентское брожение и стремление к эмиграции захлестнуло страну.

Для полной ликвидации брожения необходимо было, казалось, обратиться к тотальному террору, от которого правящему классу — советской партократии — с трудом удалось освободиться после Сталина. На это никто, даже Андропов, не мог решиться, ибо тотальный террор угрожал безопасности самой партийной номенклатуры. Не видя способа расправиться с национальным и правозащитным движениями, Андропов решил положить конец их публичным проявлениям. И ему действительно удалось — без лишнего шума, без применения тотальных средств подавления и общественных потрясений — относительно быстро, меньше, чем за 15 лет, и как-то совершенно незаметно для самих инакомыслящих рассовать их по углам огромной российской империи: сослать на принудительные работы, осудить за инспирированные самим КГБ преступления, отправить в ссылку или, лишив советского гражданства, — в изгнание. К концу 1980 года большинство групп духовного сопротивления было уничтожено или парализовано. И при всем этом Андропов ухитрился прослыть чуть ли не либералом! Воистину, велик страх перед КГБ и на Западе, и в СССР, если Андропову ставили в заслугу, что Солженицына и Сахарова не арестовали, а Кузнецова и Дымшица не расстреляли. В общественном сознании Андропов избежал репутации палача. Ведь применяемые при нем методы: заточение оппозиционеров в психиатрические больницы, лишение инакомыслящих гражданских прав и средств к существованию — в советском понимании все-таки выглядели лучше, чем массовые репрессии и расстрелы времен Ежова и Берия. Впрочем, советская машина насилия при Андропове сохранилась в неприкосновенности; в СССР это понимают и в заслугу Андропову ставят только то, что при нем она работает не на полную мощность. Во всяком случае, Андропов действительно старался не пачкать рук «без нужды». И если предоставлялось возможным, всегда пытался прослыть «великодушным» и чуть ли не «гуманным». Над созданием такого представления о нем усердно работал специальный штаб в КГБ.

Когда однажды ночью к нему в подпитии позвонил Евтушенко и стал упрекать за высылку из страны Солженицына («Как Вы могли лишить страну такого таланта?»), Андропов снисходительно посоветовал поэту выспаться… и позвонить еще раз /8/. Потом в Москве рассказывали: «Представляете, не было даже окрика, угроз. А ведь захотел бы — мог бы посадить!» Мог посадить — верно, но если требовалось, мог быть гибким и осмотрительным.

П. Григоренко свидетельствует: «В 1967 году представителей крымских татар, изгнанных со своих земель в Крыму еще Сталиным, пригласили в Москву для встречи с ответственным партийным руководством. В Центральном Комитете делегацию ждал сюрприз: ее принимали главные полицейские страны — председатель КГБ Андропов, министр внутренних дел Щелоков, Генеральный прокурор Руденко.

Татары сразу же задали Андропову вопрос: „В каком качестве вы лично участвуете в комиссии — как кандидат в члены Политбюро или как председатель КГБ?“ Андропов пытался уйти от ответа: „А разве это не все равно? Все мы трое — члены ЦК партии и каждый, кроме того, занимает определенное служебное положение“. — „Нет, не все равно. Если вы здесь, как кандидат в члены Политбюро, мы начнем высказываться, если же, как председатель КГБ, мы покинем этот зал, не приступая к переговорам“. Андропов, несколько растерянно, но не теряя самообладания, ответил: „Я конечно поставлен во главе комиссии, как кандидат в члены Политбюро“. Председатель КГБ планировал, возможно, перекрестный допрос делегатов. Но следствие не состоялось, ибо крымские татары заявили: „У нас нет общего докладчика и нет руководителя. Мы все получили одинаковые полномочиями вы должны выслушать каждого из нас“. Андропов смирился. Настойчивость делегатов не погасила его приветливой улыбки, он заверял их, что „непременно“ и „обязательно“ немедленно позвонит первому секретарю ЦК Узбекистана Рашидову, и крымским татарам создадут необходимые условия для встречи с земляками — чтобы они могли спокойно и обстоятельно рассказать им о встрече в Москве. „Если хотите, — задушевно улыбнулся Андропов, — вы получите для встречи лучший в Ташкенте зал — театр „Навои““».

Председатель КГБ проводил делегатов до выхода. Им хотелось верить Андропову.

В Ташкенте крымским татарам театр «Навои» не дали. Не разрешили собраться и под открытым небом. И уж, конечно, не позволили крымским татарам вернуться в Крым, на свои родные земли /9/.

Андропов — мастер манипулировать страхом, не прибегая к насилию. По его рекомендации была введена так называемая «система предупреждения». Диссидентов — как представителей религиозных сект, так и евреев, добивающихся права на выезд, вызывали к следователю, который требовал, чтобы они прекратили «нежелательную деятельность». Следователь предлагал при этом расписаться в получении предупреждения. В суде этот документ рассматривался, как отягчающий вину обвиняемого /10/.

Андропов — почитатель современного искусства, он собрал богатую коллекцию пластинок американского джаза — предпочтительно Глена Миллера, на стенах его квартиры на Кутузовском проспекте в Москве, обставленной стилизованной венгерской мебелью (подарок Яноша Кадара), красуется абстрактная живопись; среди картин — работы художников, чью выставку по указанию Андропова разогнали бульдозерами. Все это как бы призвано было подчеркнуть два облика всесоюзного жандарма: дома с друзьями он человек образованный, даже утонченный — угощение в континентальном духе, французские салаты, на столе только виски и коньяк, водку не пьют. А на работе, не взыщите, — служилый человек. Среди любимых книг — Солсбери «Врата Ада», где фигурирует Солженицын и… сам Андропов (которого, якобы, только «партийный долг» заставляет выслать за границу писателя, тогда как в душе он «понимает» его и «сочувствует» ему).

И, конечно, он — человек «вдумчивый, благородный и мыслящий»: таков шеф КГБ в романе, таким он старается выглядеть и на людях. Но порой занавес лицемерия приподнимается, и перед зрителями предстает Андропов подлинный — жестокий и черствый. В 60-е годы в Москве по подозрению в шпионаже был арестован британский гражданин русского происхождения Будлак-Шарыгин. Однажды, после долгих и безуспешных попыток склонить арестованного к сотрудничеству с советской разведкой, его представили Андропову. Шеф КГБ спросил: «Почему Вы отказываетесь поработать на благо родины?» «Моя родина — Великобритания», — ответил арестованный. «Ну что же, в таком случае судите его», — приказал Андропов. Следователь робко заметил: «Будлак-Шарыгин на самом деле английский гражданин». Андропов улыбнулся: «Подумаешь, не будет же королева Англии объявлять нам войну из-за какого-то Шарыгина» /11/.