Семен Дежнев — первопроходец - Демин Лев Михайлович - Страница 17

   — Пойдём в мастерскую, — предложил он. — Там девицы мои не будут любопытствовать.

Подмастерья уже удалились на покой — натрудились за день. Григорий Петрович начал без предисловий:

   — Оставался бы ты, Семён, у меня. Выучил бы тебя, хорошим умельцем сделал. Задатки в тебе добрые вижу, и глаз у тебя острый, и рука твёрдая, и старанье есть.

   — За добрые слова спасибо, Петрович.

   — Что мне твоё спасибо? Согласен или нет? Так прямо и скажи.

   — Я же в реестре. Казак я теперь, на государевой службе.

   — Это не твоя забота. Поговорю со Строгановым, а он с воеводой. Строганов мне не откажет, а воевода — Петру Семёновичу... Знаешь, какая сила влиятельная Строганов на русском Севере?

   — Знаю, Петрович.

   — Женился бы ты на моей второй доченьке, Аксюшке. И вошёл бы в мой дом заместо сына родного. Своих-то сынков Бог нам с супружницей не дал. Аль плоха моя Аксюшка?

   — Не спорю. Всем пригожа ваша Ксения.

   — Сговорились? Будешь помощником моим и наследником. Дело расширим.

   — Нет, Григорий Петрович. Не сговоримся мы. Раз уже в жизни я обжёгся. Сердечные раны не скоро заживут, чтоб я мог о семейном счастье думать. Настроил себя — буду скитальцем-сибиряком. Может быть, там когда-нибудь и оживу вновь, забуду свои горести.

   — Воля твоя, Семён. Я ведь хотел как лучше.

   — Понимаю. И доброты твоей, дядя Григорий, не забуду.

А в воеводской канцелярии Великого Устюга подьячие скрипели гусиными перьями, выводили каллиграфическим почерком с завитушками на толстой шершавой бумаге имена. Вот и закончен реестр всей очередной партии новобранцев — полтораста имён. Среди них и Семён Иванович Дежнёв с Пинеги. Дважды переписывали реестр писцы, задали работу и Корнею Кольчугину. Одна его копия пойдёт с партией к тобольскому воеводе, вторая будет отослана с гонцом в Москву. А первоначальный список будет храниться под замком в окованном железом сундуке в воеводской канцелярии Устюга. Людей отбирали на сибирскую службу не слишком придирчиво. Лишь бы увечным и хилым не был или беглым ворюгой, разыскиваемым сыскными приставами. Да разве каждому заглянешь в душу? Проникали в ряды новобранцев всякие великие шаромыжники, прикрываясь благообразной личиной, хотя на совести и были всякие воровские дела. Разве насытишь Сибирь — прорву бездонную людишками? Просят людишек сибирские воеводы, слёзно просят. Нужны они и Тобольску, и Тюмени, и Березову, и Енисейску, и Томску, и Кузнецку, и далёкому Туруханску. Всё новые и новые города и остроги основываются русскими людьми по мере их продвижения на Восток.

4. ЧЕРЕЗ КАМЕННЫЙ ПОЯС

Наступил день проводов. Последний торжественный смотр на главной площади города. Выстроились шеренгами молодцы один к одному, рослы, плечисты. Кто статью не вышел, того в заднюю шеренгу, чтоб общего благолепия не портил. А вокруг толпятся горожане: мастеровые, торговые, подьячие, духовенство. В пёстрой толпе мелькали и сермяги гулящих людей, и рубища нищих, и форменные кафтаны стражников, и купеческая одежда из доброго сукна, и женские кацавейки, и чёрные монашеские рясы. Вышел на крыльцо воеводского дома сам воевода медленной тяжёлой поступью, как и положено его высокому сану. За ним дьяки, сотники, соборный протопоп в полном облачении с дьяконом. Въедливо оглядел шеренги воевода, остался доволен статью поморских парней и мужиков. Сказал краткое напутственное слово. Служите царю нашему батюшке Михаилу Фёдоровичу и Бога не забывайте, воровством не соблазняйтесь. Потом протопоп осенил крестом шеренги, прочитал молитву за здравие путников. Дьякон вторил ему густым громогласным басом. Всхлипнули бабы и девки, те, что провожали своих близких. Кто-то запричитал высоким визгливым голосом. Воевода махнул рукой — в путь, служивые.

Шагали нестройной колонной по узким, кривым улицам. Выходя из города через ворота одной из бревенчатых башен, истово крестились на надвратный образ. Толпа горожан провожала отъезжающих до Сухоны, где стояли на причале лодки и лодьи. Зарёванная старуха повисла на плече у сына или внука, голосила. Ей вторили из толпы. Сломалась шеренга, смешалась с толпой горожан. Засуетились приставы с секирами, пытаясь навести порядок, ругались матерно. Но тщетно. Взвыли бабы все разом, как по покойникам. Удастся ли когда-нибудь ещё раз свидеться с сыном, братом, другом сердечным? Надсадный бабий вой стоял над берегом. Напоследок расщедрилось купечество, выставило бочонки хмельной браги и воз медовых пряников. Гуляй, братва.

К берегу подошли Черников со всеми домочадцами, отыскали в толпе, в которой перемешались отъезжающие и провожающие горожане, Дежнёва и Холмогорова. Григорий Петрович сердечно попрощался с обоими, сунул им корзинку со всякой домашней снедью, какая может пригодиться в дороге. Сказал Семёну проникновенно:

— Ты уж не взыщи, коли что не так... И помни, что я тебе говорил. Ежели не приживёшься в Сибири...

Он не договорил, обнял Дежнёва и расцеловал.

Тронулись в путь. А толпа ещё долго стояла на берегу и смотрела вслед удаляющимся судёнышкам, пока не скрылись они за поворотом реки там, где Сухона, соединяясь с Югом, становилась уже Северной Двиной.

Отряд выходил из Великого Устюга весной по высокой воде. Путь до Тобольска через Верхотурье предстоял долгий, длящийся недели и месяцы. Возглавлял отряд пожилой сотник, назначавшийся на новую службу в окружении тобольского воеводы, которому подчинялись воеводы других сибирских городов. В свите сотника находились несколько стрельцов, вооружённых бердышами и мушкетами, личная его охрана, и ещё подьячий. Он-то и выпросил себе в помощники Корнея Кольчугина. Двое — это уже походная канцелярия. Мало ли какие бумаги придётся составлять и переписывать за долгий путь.

Сперва шли Двиной, потом её правым притоком Вычегдой, уже против течения. Дружно налегли на вёсла. Путь лежал мимо Соли Вычегодской, вотчины первых богатеев русского Севера Строгановых. Сам старик Строганов, по слухам, был скуповат, прижимист, ходил в затрапезной одежонке — не отличишь от дворового. Но иной раз любил произвести впечатление, разыграть этакого добряка, этакую широкую русскую натуру. Вот и сейчас он самолично встречал на берегу караван, поклонился в пояс прибывшим, обнял сотника.

   — Милости просим, други, — приветствовал он прибывших. — Примите наши строгановские хлеб-соль. Чем богаты...

К берегу подъезжали телеги с разной снедью. Задымились костры, в котлах варилась ароматная похлёбка с бараниной. По случаю прибытия каравана старший Строганов распорядился заколоть дюжину баранов. Проворные дворовые слуги обносили будущих сибиряков едой. Распоряжался слугами Пётр Семёнович, младший Строганов. Заметив Дежнёва, он приветливо кивнул ему как старому знакомому. Не обошлось и без участия духовенства. Когда покончили с обильной и сытной едой, отведали хмельной медовухи, гривастый дородный протопоп из местного собора в сослужении двух молодых священников и двух дьяконов отслужил краткий напутственный молебен и возгласил отъезжающим многие лета, осенив колонну крестным знаменем.

   — Умеют Строгановы пыль в глаза пустить, — шепнул Дежнёву Корней.

   — Умеют, — согласился Семён.

Сам облик города свидетельствовал о строгановском размахе. Торговые ряды, дома зажиточных горожан могли посоперничать с постройками устюжан. Над городом возвышалась каменная громада Благовещенского собора, построенного ещё во времена Ивана Грозного. Внушительными казались и строгановские палаты с башнями.

   — Видишь хоромины? — спросил Дежнёва Корней, указывая на внушительное трёхэтажное сооружение. — Ни у самого воеводы, ни у самых богатых купцов Устюга таких нет. Не осилили бы, где уж тягаться со Строгановыми.

   — Вестимо.

   — А знаешь, Семейка, сколько в хозяйстве Строгановых дворовых слуг?

   — Откуда мне знать.

   — Говорят, шестьсот голов. А может быть, и более.

Вспомнили, что к Строгановым благоволил царь Иван Грозный, пожаловав им обширные земельные владения. А строгановское семейство организовало поход Ермака против Кучумова царства, снаряжали и вооружали его воинство и тем самым содействовали расширению границ Московского государства.