Семен Дежнев — первопроходец - Демин Лев Михайлович - Страница 16

   — Значит, договорились?

Начальник лодейного двора промолчал в знак согласия. Семён мог теперь присматриваться к работе Черникова и его подмастерьев, выполнял кое-какие несложные работы, научился плавить серебро и заливать в формы, наносить чернь по узору, шлифовать готовые изделия. Чернью покрывали не только золотые и серебряные чаши, блюда, ковши, бокалы, но и женские украшения и оклады к иконам. Чернь ложилась на поверхности предмета тонким и узорчатым орнаментом. Перезнакомился Семён Иванович и с мастерами, жившими по соседству в посаде. Резчики по дереву создавали красивую мебель, сундучки, ларцы для богатых купцов и чиновных, для самого воеводы, различные ювелирные изделия и утварь, царские врата для храмов, представлявшие сложные рельефные композиции. Дежнёв знал, что нередко в храмах Северного края можно встретить скульптурные изображения святых, что, вообще-то говоря, противно православным церковным канонам. Но для талантливых мастеров, мыслящих земными категориями, эти каноны оказывались тесными, и они смело обходили их. Сложилась в Устюге и своя самобытная школа иконописной живописи. Бывая в устюжских храмах, Семён Иванович вглядывался в лики святых и улавливал их карающий гнев, поучающую доброту, житейскую мудрость. Черников рассказывал ему, что работы устюжских иконописцев украшают не только многочисленные храмы города, но и пользуются спросом по всей России.

С повышенным любопытством бродили поморы, и в их числе Семён Дежнёв, по лавкам, разглядывали творения рук устюжан, работы по финифти и филиграни, литые и кованые предметы, изделия из гипса и бересты, дивились и восхищались. Бывало, встречали они в лавках и иноземных купцов, падких на чернь, финифть и другие русские диковинки.

Однажды Дежнёв встретил в торговых рядах Корнея Кольчугина, который тоже с любопытством разглядывал изделия устюжских мастеров.

   — Всё ругаюсь с чернильными душонками. Ох и не люблю же их, крючкотворцев, — сказал Корней. — А ты как?

Семён рассказал о своём житие-бытие в доме Черникова, похвалил хозяина и вспомнил о своём разговоре с ним насчёт Федьки Гвоздя.

   — Уверен Григорий Петрович, что Строгановы рано или поздно схватят Федьку. Денег на это не пожалеют.

   — Я тоже так думаю.

   — Предупредить бы Гвоздя. Пусть бы за Каменный пояс уходил, в Сибири затаился.

   — Не советовали ли ему люди то же самое, о чём и ты говоришь! Да бесполезно Федьке давать советы. Упрям, самонадеян. Вот, говорит, посчитаюсь со Строгановыми, тогда и в Сибирь утеку.

С Черниковым Семён Иванович сблизился, даже подружился. Нередко Григорий Петрович беседовал с ним по душам, откровенно рассказывал о том, что волнует верхушку устюжского общества. Со многими именитыми купцами Черников был близок, и они заходили к умельцу запросто. Был вхож Григорий Петрович к самому воеводе, человеку умному, проницательному и бывалому. От хозяина Дежнёв узнал, что воевода собирал в своих палатах всех самых богатых купцов Великого Устюга, были и Пётр Семёнович Строганов и кое-кто из архангельских и вологодских, оказавшихся в ту пору в городе.

Воевода призывал купечество поддержать благое дело заселения и освоения Сибири русскими людьми. Поддержать щедрыми вкладами на снаряжение новобранцев, вооружение, строительство крепостей, речных судов. Богата Сибирь-матушка, беспредельно богата, говорил воевода. И зарятся на эти богатства не только русские люди, но и иноземцы, особливо англичане. Напомнил он, что ещё при жизни Ивана Грозного, в августе 1558 года, прибыл в Холмогоры английский корабль Ричарда Ченслера. Из Холмогор направился он в дальнее путешествие вглубь Московии и достиг Москвы, где и был радушно принят и обласкан московским царём. Выезжая в обратный путь, английский мореплаватель располагал грамотой царя Ивана на право свободной торговли с русскими.

Примеру Ченслера последовали и другие англичане. Через некоторое время его спутник Уильям Бэрроу совершил плавание к Кольскому берегу на небольшом судне. Он достиг Новой Земли и пытался пройти далее на Восток. Но намерение это не осуществилось из-за сплошных заторов льда. Бэрроу зазимовал в двинском устье. У русских поморов он интересовался сведениями об условиях плавания в устье Оби.

Из посольского приказа в Москве устюжскому воеводе сообщали о намерениях англичан открыть северо-восточный проход в Китай и другие восточные страны. Дану русских людей, живших в те времена, возникали те же дерзкие намерения. Ходили в Европе слухи о каком-то загадочном проливе, разделявшем Азию и Америку. Один итальянский картограф назвал этот пролив Аниан. Были ли слухи об этом неведомом проливе основаны на каких-то реальных фактах или основывались на здравых догадках учёных, либо это был досужий вымысел мечтателей — никто толком не мог сказать. И русские мореплаватели задавали себе вопрос: а если плыть всё дальше и дальше на Восток по Студёному морю, не достигнешь ли пролива, который выведет тебя в тёплые моря? Как русские люди, так и иноземцы хотели найти ответ на этот вопрос, пускаясь в дальние и рискованные плавания. Но обычно неблагоприятная ледовая обстановка не давала возможности мореплавателям дойти дальше острова Вайгач или обского устья.

Проникали в воды, омывающие русский Север, корабли не только Англии, но и других западноевропейских стран. Голландский мореплаватель из Амстердама Вильям Баренц, веривший в существование Анианского пролива, попытался открыть северный морской путь в Китай. Он принимал участие в двух морских экспедициях, достигших Новой Земли, и в 1594 году прошёл через Вайгачский пролив в море, которое ныне называют Карским. Через два года он отправился в новое плавание в качестве главы экспедиции. Оно оказалось для голландских мореплавателей трагичным. Корабль, затёртый льдами, зазимовал у Новой Земли. Здесь путешественники провели в страшных лишениях холодную арктическую зиму, питались мясом белых медведей и песцов и страдали от холода. Но и на следующее лето льды не рассеялись. Экипаж вынужден был бросить неподвижный корабль, затёртый льдами, и, достигнув воды, добираться до материка на двух утлых челноках. Пять участников экспедиции, в том числе и сам Баренц, погибли в пути от истощения. Оставшиеся в живых добрались с превеликими трудностями до Колы.

О злополучной судьбе голландцев Дежнёв слышал от кормчего, когда плавал в Мангазею. В молодости кормчий встречал этих иноземных мореплавателей, исхудавших, истерзанных горькой судьбой в Коле.

— Не станем умалять отваги сиих достойных скитальцев, и англичан, и голландцев, — говорил воевода. — Но поразмыслите, други мои. Сии моряки, кто бы они ни были — англичане, голландцы, служили тем, кто правил Англией или Голландией. А эти всесильные и богатые люди хотят проникнуть в глубь Сибири, воспользоваться её богатствами, опередить нас, русских.

   — Не бывать этому! — заносчиво воскликнул Строганов.

   — Не бывать, — хором подхватили другие.

   — Я тоже так считаю, — произнёс воевода. — Вот и давайте осваивать матушку Сибирь, заселять её русскими людьми, направлять туда торговые караваны. Опередим иноземцев. Вот и прошу вас, купечество. Помогите казне вкладами своими. А Сибирь принесёт вам великие выгоды.

   — Поможем! — выкрикнул Строганов, и вслед за ним и другие откликнулись на призыв воеводы. — Конечно, поможем, коли дело-то сулит великие выгоды.

Кончался ледоход. Разлившиеся реки затопили прибрежные луга. По Двине плыли к Белому морю последние льдины. Сталкиваясь, они разламывались на мелкие куски и растворялись, не доплыв до Двинской Губы. Под весенним солнцем льдины становились рыхлыми, ломкими. Появились почки на деревьях — берёзе, черёмухе, олынаннике, пробивалась ранняя весенняя трава, казавшаяся глянцевито-яркой. Оживлённей становились птичьи голоса, сливавшиеся в разноголосый хор.

Уже немного дней оставалось до отъезда. Воевода устроил общий смотр новобранцев, отправляющихся в Сибирь с первой партией. А Черников однажды пригласил Дежнёва для откровенного разговора.