Стрелок (СИ) - Мажарин Сергей - Страница 13

— Меня учили обходиться без врачей — чтобы тебя не подранили. Там не то, что ветеринара и коновала не сразу найдёшь. А местные скоторезы только и умеют, что яйца бычкам отрывать… Где живёт эта колдунья?

— Не лезьте на гауйяво, синьор, Вы ничего не сможете изменить.

— И всё же…Где?

— Там ниже по улице за posada[27], не доходя до иглесии.

Стрелок поднялся, бросил на стол горсточку тлако[28] и сентаво. Несколько монет пододвинул к певцу.

— Сыграй что-нибудь.

Вышел, задев плечом за необструганный деревянный переплёт, а затем дверь за ними с лязгом захлопнулась. Слышно было, как марьячи заблажил ранчеру:

«Вот и ждите, пока вашу змейку оторвут и засунут вам же в задницу».

На церквушке неподалёку дребезжал и дребезжал надтреснутый колокол.

«Так обычно и бывает. В самый последний момент, когда думаешь — ну вот, уже все, почти дома — обычно начинается самое дерьмо».

По растрескавшейся каменистой земле улицы завивалась пыль. Глинобитные стены по её сторонам, как берега пересохшего русла реки, по дну которой когда-то в сырой от дождей глине колеса телег проложили глубокие колеи. Нищая желтизна домов, зловещая тишина, нарушаемая только дребезжанием надтреснутого колокола. В грязной канаве рылись свиньи, тощие и чёрные. Жалкие облезлые дворняги, прижав уши и поджав хвосты, заметались туда-сюда выскакивая из под копыт. Разбежавшись обиженно завывая, украдкой выглядывали из под щелястых ворот.

…Через пролом в заборе было видно немногое. Коза с печально блудливыми глазами глодала чахлую поросль из травы и опунции на крыше аzoteas[30],покрытой дёрном. Дом щерился на мир выбитыми провалами окон. У окон не было не только стекол, но и переплетов.

..Где-то в отдалении промычал теленок. Мать звала ребенка…

В низенькой сараюшке кудахча, монотонно стонала несушка, выдавливая из себя яйцо. Куры во дворе копались в пыли, как будто ничего не происходило.

«Прежде чем сунуть, куда-то свою задницу — сперва подумай, как ее оттуда вытащить. Правило простое — а спасло немало жизней. Бандиты — люди нервные, сразу стреляют, если есть повод, и еще охотнее — если повода нет».

Через невысокий дверной проём, нагнувшись, чтобы не задеть притолоку, вышел негр и стал мочиться на стену, не стесняясь пожилых женщин в чёрных rebozos[31].

«Сколько их?… И эти старухи с прочими любопытными зеваками….Набежали. Всегда приятно посмотреть, как бандиты кого-то убивают, а это не ты. Праздник души».

По опрокинутой навзничь створке сорванных ворот зашёл во двор.

«Бандидос» тоже были тут как тут и на вид не слишком ласковые… Мексикашки, ниггеры, белая шваль… Бродячие выродки и прочие милые люди. Столпились у ямы, из которой два голодранца, зарывшиеся в неё по пояс, лениво ковыряли и выбрасывали землю. Хохочут, сосут вонючие самокрутки из кукурузных обёрток, пустили по рукам бурдючок с текилой.

Жиденьким листопадом кружили по двору клочки от растерзанных книг. Валялись истерзанные и затоптанные в землю, усеянную сухими овечьими катышками, остатки кожаных переплётов.

В кострище тлеющие обгорелые ошмётки от рисунков, раскрашенных акварелью. Труха от плотной бумаги. «Анатомия», «Лекарственные растения»… Рваные клочки со строчками на латыни, английском, французском… Смятые обрывки пергаментов с закорючками на староиспанском и с гербами и вензелями. Щепки от сломанного распятии.

Хлопья пепла, порхающий перед лицом. Они были легки и воздушны, словно чёрные бабочки.

Раздавленные несколько сосудов из тыквы-горлянки. Разбитые стеклянные бутыли с травами. Снадобья и зелья… Опрокинутый и треснувший глиняный garrafa[32], с просыпавшимися из него кучками пиньоле[33]…» Не своровать — так изгадить или напакостить. Козлы»…

Вот и он, фатоватый красавчик «pistolero «держит сигарету большим и указательным пальцем, оттопырив мизинец.

«А табачок то соусирован гвоздичным маслом…»

Улыбается, сальные анекдоты травит, уже наверное всех потаскух в городке оприходовал…Весь бархатный, добрый. А иногда на секунду замрет… И из лица его вдруг оскаленный череп, как через сгнившую кожу на тебя глядит — отрешённая, равнодушная маска убийцы. И движения все точно расчетливые. Словно вот он не вынул сигарету изо рта, и не он легким движением указательного пальца пепел сбил, а примерился — как тебя ловчей убить. И неважно, кого ему убивать, — для него важно выглядеть мужчиной…

Выпустил из носа две тонкие струйки дыма, лениво скользнул по Мэтту глазами с налившимися кровью мутными белками…

«В покойники не следует торопиться, это только в дешёвых книжонках главный герой банде негодяев, перед тем как их перебить, читает мораль. Приговор. Ужас в глазах. Порок наказан добродетель торжествует…»

Священник весь в чёрном, как стервятник, шлёпая отвисшими мокрыми губами, гнусавил: «…sancte Michael Archangele, defende nos in proelio et colluctatione, quae nobis adversus principes et potestates, adversus mundi rectores tenebrarum harum, contra spiritualia nequitiae, in coelestibus. Veni in auxilium hominum, quos Deus creavit inexterminabiles, et ad…»[34].

У столба, подпирающего навес, пыльным мешком, с прилипшей к нему соломой, скорчилась женская фигура. Изодранная нижняя юбка, исподняя сорочка с просечёнными окровавленными полосами. Спутанная охапка волос закрывала лицо…

— Прибейте гвоздями её за одежду ко дну. И засуньте ей камень в рот.

— Можно её поиметь напоследок? А то так и сдохнет девственницей, — Спросивший откинул голову и принялся хохотать. Пронзительно, захлебываясь, визгливо и отрывисто.

Двое отвязали колдунью от столба и поволокли её к яме, легкую, как сухие жерди в бесформенном рубище остатков одежды. Вывороченные ступни загребали мелкие камешки, птичий помёт, щепки, прочий сор. Огрызки колючек цеплялись за спущенные и сбившиеся чулки.

Мэтт лениво и молча фланировал по двору. Любой грабитель или игрок знает: тот, кто заговаривает первым, проигрывает. Хрустело битое стекло под подошвами Нагибался, поднимал будто изжёванные остатки рукописей, рассматривал, желая стать так, чтобы этот кобельеро с попом и вонючим сбродом, столпившимся у ямы, и им оказались на одной прямой.

— Hey tu![35], - красавчик вытянул из кобуры затёртый кольт и стал выделываться.

Стрелок никогда не умел крутить револьвер и не понимал — зачем это. Клятая железяка или била до синяков или смахивала кожу с костяшек пальцев.

Уставился на Мэтта, рассеяно бродившего по двору.

Повернулся и падре.

Трупная бледность. Уже далеко не молодой с обрюзгшим отвислым лицом. Жёсткая щетина волос, торчащая из расшлёпанных ушей-оладьей. Щурились подслеповатые мутные глазки через старомодные очки — круглые стекла в роговой оправе («Чисто глаза дохлого окуня…»). Линзы казались не то сильно поцарапанными, не то просто грязными. Блудливо улыбался большим слюнявым ртом, показывая длинные жёлтые крысиные зубы. Тонзура, как на старинной гравюре «Оскальпированный команчами». Недельная клочковатая щетина.