Якудза - Силлов Дмитрий Олегович "sillov" - Страница 37

Мужик в зеркале довольно осклабился.

— Ничего, можем еще, однако.

Нога мужика в зеркале взлетела в направлении единственного украшения кабинета — памятной вазы, врученной руководством в незапамятные времена за совместно проведенную наше-американскую операцию. Причем, руководство было как раз не наше, а американское, и потому перевитая звездно-полосатым флагом вычурная фиговина из дорогой керамики смотрелась в облезлом кабинете российского следака словно павлин, по странному стечению обстоятельств попавший в курятник.

Каблук ботинка остановился в сантиметре от вазы, но удар был слишком резким, и упругий поток воздуха от летящей ноги сделал свое черное дело. Американка задумчиво качнулась на тонкой ножке и медленно свалилась со шкафа, по мере приближения к полу набирая скорость.

Макаренко плавно метнулся вперед и за секунду до катастрофы успел-таки перехватить своенравную американку.

Под широкими керамическими полотнищами — звездно-полосатым и нашим, российским, из которых, собственно, и состояла ваза, словно памятная медаль рельефно раскинул крылья золотой орел, держащий в лапах табличку с надписью: «Honour and valour».

Макаренко провел пальцем по припорошенным пылью буквам.

— Честь и доблесть, — прошептал он и невесело усмехнулся. Потом осторожно поставил вазу на место и повернулся к столу.

— Вот так. А теперь извольте честный и доблестный капитан Макаренко вновь приступать к делам своим скорбным. То бишь разбейтесь в лепешку, а барыгу лютого и опасного, полштуки баксов подло зажавшего, прикрутите. Вор должен сидеть в тюрьме, да-с.

Он уселся за стол и с ненавистью посмотрел на «Дело».

— Так ведь если у нас каждого за пятьсот баксов сажать, кто ж тогда на воле останется? — проворчал он. — Одни дворники и бомжи, считай, и останутся. И то через одного.

Вновь вникать в перипетии распроклятого «Дела» решительно не хотелось.

— А пошел он, твой барыга, со своими баксами, — сказал Макаренко «Делу», потом взял папку и бросил ее в ящик стола. — Подождешь.

И раскрыл новую папку, принесенную операми.

Материала в папке было немного. Оперский протокол с места происшествия, пяток неважных фотографий с того же места, отчет судмедэкспертизы, протокол опознания трупов безутешной родней — вот, пожалуй, и все.

Макаренко пробежал глазами бумаги, в общем-то, идентичные по содержанию рассказу Замятина, и принялся рассматривать фотографии.

Убийцы достаточно глубоко закопали трупы, и потому асфальтовый каток не расплющил тела. Земля смягчила давление катка и асфальта, и сейчас на фото были отчетливо видны две человеческие фигуры, скорчившиеся на дне глубокой ямы.

Один труп лежал ничком, крестом раскинув руки и вцепившись скрюченными пальцами в землю. Второй — на спине, лицом вверх. Мертвые глаза трупа смотрели в небо. И вероятно что-то жуткое увидел этот человек в небе перед смертью, потому что даже через зерно чернобелого снимка, сделанного старым милицейским аппаратом, ясно видна была предсмертная маска ужаса, исказившая землистого цвета лицо.

«Признаков насильственной смерти не обнаружено…» — еще раз скользнул глазами Макаренко по заключению экспертизы — и снова перевел взгляд на фотографию.

— И что же ты такого увидел, дядя? — пробормотал он.

Труп молчал, из глубины фотографии продолжая сверлить взглядом невидимое небо.

Жуткие у них глаза, у мертвецов. Пустые, стеклянные. Никакие. Но еще более жутко, когда такие глаза бывают у живых. Ни к тому, ни к другому взгляду привыкнуть невозможно. Сколько лет не работай что в морге, что в милиции, сколько не заглядывай в зрачки мертвых и живых трупов — все равно нет-нет, да что-то дрогнет в душе. Если только сам за эти годы не превратишься в живой труп…

— А идите вы все, — задушевно сказал Макаренко, захлопывая папку и вставая из-за стола. — И барыги, и трупы. А самое лучшее средство от дурацких мыслей — своевременный и плотный обед.

Дежурный за плексигласовой перегородкой, собрав лоб в кучку морщин, сосредоточенно кивал в телефонную трубку.

— План «Дельта» объявили, трищ капитан, — сказал он в спину проходящему мимо Макаренко.

— Это еще что за хрень? — удивился Макаренко.

— Земляки Саида в город пожаловали. То ли убийцу Саидовскую искать, то ли чтоб территория его кому другому не отошла.

Макаренко усмехнулся.

— Эх, Толик… «Территория», говоришь? Вот и мы, аборигены, потихоньку забывать стали, что когда-то все это была наша территория. Не Саидов да Ахметов земля, а наша, российская.

Дежурный снова собрал лоб в складочку.

— Так-то оно так, трищ капитан. Да у нас-то сами знаете как — кто успел, тот и съел.

— Вот! — поднял вверх указательный палец Макаренко. — Это ты истину глаголешь, Анатолий. Насчет «съел», можно сказать, в корень зришь. А кто не успел — тот, стало быть, голодным остался, — и направился к выходу.

— Так план «Дельта» ж, трищ капитан, — пискнул дежурный, — только что передали — всем собраться на втором этаже.

— Ты меня не видел, Толик, — бросил через плечо Макаренко, открывая дверь. — У меня сейчас свой план «Альфа», все «Дельты» — потом…

…В незапамятные времена неизвестно откуда появился в городе хитрый армянин Артавазд. Видимо, на заре перестройки крепко столкнулся сей армянский бизнесмен с проблемой «крыши» и потому, организовывая новый бизнес, проблему эту решил гениально просто. А именно — открыл ресторан напротив городского отделения милиции — только дорогу перейти. И назвал соответствующе — «Место встречи», которое, как известно, изменить нельзя.

Поначалу солидный народ несколько сторонился «Места», из окон которого открывался вид на решетчатые окна первого этажа отделения. Но потом сообразил, что в эдакой ресторации никто шумно разбираться, а уж тем более хвататься за стволы не будет — и пошел у Артавазда его желудочный бизнес. А негласный расчет с «крышей» был таков, что сотрудники дома напротив обедали у Артавазда по ценам бывших советских столовых.

Эту тему свежезаступивший на службу капитан разнюхал сразу и вот уже несколько дней вовсю пользовался неожиданными привилегиями, лично познакомившись с хозяином и отчего-то завоевав его безмерное уважение. Макаренко подозревал, что хитрый ресторатор каким-то образом разузнал о его московском происхождении и, сделав какие-то свои выводы, каждый раз оказывал гостю достойный даже по столичным меркам прием.

— Заходи, дорогой, — лицом, голосом и жестами приветствовал Андрея вроде как случайно оказавшийся в зале хозяин, спеша навстречу посетителю. — Чего сегодня желаешь?

В речи Артавазда практически отсутствовал акцент, лишь легкие гортанные переливы голоса придавали каждому произнесенному слову глубину и значимость.

— Отдельный столик, крайний справа шатер, две порции шашлыка, грибной салат и апельсиновый фрэш.

Макаренко никогда не загружал голову армянскими названиями блюд, предпочитая называть вещи своими именами.

— Располагайся, дорогой, — расплылся в улыбке хозяин заведения, самолично отодвигая полог.

Несколько отдельных столиков для жаждущих уединения посетителей ресторана располагались за длинным — во всю стену от потолка до пола — ковром-занавесом, скрывающим комнатки, стены которых также были ковровыми. Внутри эти комнатки напоминали восточные шатры, свойственные скорее «Белому солнцу пустыни», нежели «Месту встречи…». Капитан предпочитал шатер справа у стены за то, что в щель между пологами был прекрасно виден вход в ресторан.

Макаренко нырнул в полумрак, освещаемый квартетом крашенных под бронзу алладиновых ламп с витыми миньонами внутри.

— Оставь одну, — попросил Макаренко ужом вползшего в шатер официанта. Официант разгрузил поднос, выключил лишние лампы и, пробормотав: «Шашлык будет готов через пять минут», пятясь, удалился.

«Восточный колорит, — хмыкнул про себя Макаренко. — Где еще милицейский капитан может почувствовать себя падишахом? Только гурий не хватает. Хотя, небось, и насчет этого можно заказ сделать. Только потом хрен расплатишься несмотря на статус столичной вип-персоны. Так что грызи, капитан, грибочки и думай о земном».