О нём (ЛП) - Лорен Кристина - Страница 36

А когда к отцу на три недели приехала бабуля с папиной сестрой Бекой, мама с ними не встречалась. Он им о ней ничего не рассказывал, и все время, что они были в городе, папа у мамы не показывался. Будто исчез. Не звонил и не заглядывал. И она рассталась с ним, когда бабушка с теткой уехали, с чем папа спорить не стал. Пожелал ей всего хорошего и просто стоял и смотрел, как она уходит.

В то время как отец не особенно распространялся о том времени, мама со смехом называла его «Темный год». Но если отставить шутки в сторону, то я видел их фото того периода, и они заставляли меня беспокоиться. Мягко говоря. Мои родители были Влюблены друг в друга — с большой буквы. Папа считал маму красивой и талантливой и души в ней не чаял. В свою очередь, она считала его самым умным и самым замечательным человеком на земле. Я уверен, время, проведенное порознь, заставило их больше ценить друг друга, но их чувства зародились еще до разрыва. А на тех фото у них обоих заостренные черты лица и пустой взгляд. Синеватые круги под глазами папы кажутся темными фазами луны. Мама и так всегда была худенькой, но в «Темный год» стала похожа на скелет.

Папа рассказывает мне, что не мог уснуть. Почти год он каждую ночь спал около двух часов. Редко найдешь студента-медика, который не учился бы ночь напролет, но папа всегда был организованным, целеустремленным и лучшим среди остальных. И не спал он, потому что был влюблен в маму. В тот год он чувствовал себя вдовцом.

Поэтому он пришел в ее старую квартиру и умолял принять его обратно.

Об этом я ничего не знал. Слышал лишь, что они якобы случайно снова столкнулись в кампусе, и папа понял, что больше жить без нее не сможет.

— А почему ты рассказывал, будто вы с мамой случайно встретились в кампусе?

— Потому что именно это я рассказал бабушке, — тихо говорит он. — Я и так расстроил ее, женившись на Дженне. А говорить, что пришел сам и умолял вернуться, было бы еще большим предательством.

От его слов у меня сердце ноет. Видеться с Себастьяном ощущается предательством мамы. Просто до сих пор я не называл это таким словом.

— Дженна усадила меня на стул, — продолжает папа, — и кричала на меня целый час. Говорила, как это больно — оказаться в позиции, где ты ничего не решаешь. Говорила, что будет любить меня всегда, но доверять мне не может, — он смеется. — А потом выгнала меня и сказала, чтобы я реабилитировался в ее глазах.

— И что ты сделал?

— Позвонил бабушке и сказал, что влюблен в женщину по имени Дженна Петерсен. Потом купил кольцо и, снова придя к ней, попросил выйти за меня замуж.

Видимо, мама поинтересовалась, когда именно. А папа ответил: «Когда хочешь». Так что на следующее утро они поженились в здании суда, — еще одна деталь, о которой я не знал. Я видел огромное количество фотографий с их официальной свадьбы: подписание ктубы [еврейский брачный договор — прим.перев.]; мама в плотной фате, готовящаяся пойти по проходу; папа, разбивающий стакан под хупой [балдахин, где совершается церемония бракосочетания у евреев — прим. перев.]; множество фото почетных гостей и членов семьи, произносящих Шева Брахот [«семь благословений», читает раввин или избранный гость свадьбы — прим. перев.]; мои родители, сидящие на поднятых вверх деревянных стульях и друзья, танцующие вокруг. Все эти фото висят в коридоре наверху.

Я и понятия не имел, что на тот момент они уже год были законными мужем и женой.

— А бабушка знает, что ты уже был женат?

— Нет.

— Ты чувствуешь себя виноватым?

Папа улыбается.

— Ни капли. Твоя мама — мое солнце. Во всем моем мире становится теплее, когда она рядом.

— Даже не знаю, каково тебе было, — опустив взгляд на свои руки, говорю я. — Не представляю себе, как смог бы держаться подальше от Себастьяна. Если бы вообще смог, — пусть мне и страшно услышать ответ, но я должен спросить: — Ты рассказал маме, что застукал нас с Себастьяном?

— Рассказал.

— Она злилась?

— Она не удивилась, но была согласна с тем, что я тебе сказал, — папа подается вперед и целует меня в лоб. — Рядом со мной Дженна всегда чувствовала себя в сильной позиции, даже если у нее возникало ощущение, будто я не осознаю ее важность в своей жизни. Ты не беспомощен в своих взаимоотношениях. Но тебе нужно проговорить, на что ты готов соглашаться, а на что нет, — положив палец под мой подбородок, отец приподнимает его. — Ты готов оставаться его секретом? Возможно, пока что да. Но это твоя жизнь, и она у тебя впереди. Поэтому единственный человек, который решает, как она будет выглядеть, — только ты сам.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Себастьян пишет мне каждый вечер перед сном и по утрам, едва проснется. Иногда его сообщение — это простое «Привет».

В другие моменты они чуть длиннее, но не особо. Вот, например, в среду после ужина он прислал сообщение, в котором написал: «Я рад, что мы с тобой смотрим на ситуацию одинаково».

Я так понимаю, это значит, что мы вместе.

И тайно.

И получается… что мы немного бездомные. Мой дом для встреч не подходит. Дом Себастьяна — тем более. Мы могли бы проводить время в моей машине, правда это не только выглядит подозрительно, но и попросту опасно, ведь мы будем сидеть в ней, как в аквариуме, ощущая ложную приватность.

Поэтому, начиная с тех выходных, когда к нам в комнату вошел папа, мы с Себастьяном как минимум дважды в неделю ходим гулять в горы.

Что не только позволяет скрыться от любопытных глаз, поскольку в это время года в горах никого нет, но и сжечь — по крайней мере, мне — излишек энергии, которой я переполнен. Иногда бывает жутко холодно, но результат того стоит.

Что мы делали, с тех пор как сквозь поцелуй Себастьян шепотом произнес слова «мой парень»:

• отпраздновали неделю, а потом и две недели наших отношений самым скучным образом: капкейками и сделанными вручную открытками;

• обменивались многозначительными взглядами во время занятий Семинара;

• тайком передавали друг другу письма — как правило, под видом сдачи ему глав «моей книги» на прочтение (заметка на полях: моя книга просто струится из меня, но я в который раз напоминаю себе, что пора остановиться и перестать писать. И при мысли об этом меня охватывает паника. Но я стараюсь оставаться спокойным);

• перечитывали письма, до тех пор пока бумага не протиралась до дыр;

• находили креативные варианты использования эмодзи в сообщениях.

Чего мы не делали, с тех пор как сквозь поцелуй Себастьян шепотом произнес слова «мой парень»:

• не целовались.

Я знаю, что нам обоим трудно переносить эту близость, отказываясь от настоящей близости, но все остальное ощущается невероятно хорошо, так что я не позволю отсутствию объятий (и не только) спустить меня с небес на землю.

Отем берет себе лист бумаги из пачки раздаточных материалов и бросает эту стопку на мою часть стола, тем самым вытаскивая меня из размышлений. Себастьян стоит перед классом, склонившись над блокнотом вместе с Клайвом и Буррито-Дэйвом. И в этот момент мне не важно, что Клайв встречается с Камиллой Харт, а Буррито-Дэйв — со всеми одиннадцатиклассницами подряд. Под ребра вонзается ревность.

Будто почувствовав на себе мой обжигающий взгляд, Себастьян поднимает голову, а потом, покраснев, снова склоняется над блокнотом.

— Как ты… — начинает Отем, а потом мотает головой. — Ладно, неважно.

— Ты о чем?

Она подается вперед ко мне и шепотом спрашивает:

— Как считаешь, ты ему нравишься? Себастьяну.

От ее вопроса сердце на секунду замирает, и, заставив себя посмотреть на экран стоящего передо мной ноутбука, я несколько раз набираю одно и то же слово:

четверг

четверг

четверг

четверг

В четверг, через три дня, мы снова пойдем гулять.

— А я откуда знаю? — спрашиваю я. Небрежно. И равнодушно.