Нацистская Германия против Советского Союза: планирование войны - Коллектив авторов - Страница 20

После аншлюса Австрии (1938) и захвата Чехословакии (1939) вопрос о том, где наносить первый удар в надвигающейся «большой» войне – на Западе или на Востоке, гитлеровское руководство было вынуждено решать примерно так же, как и кайзеровский Генеральный штаб. После оценки возможных для Германии последствий гитлеровские генштабисты пришли к выводу, что единственно правильным решением в сложившейся ситуации является первоначальный разгром Франции, а затем Советского Союза. Это решение было принято, несмотря на то что в программе завоевательной стратегии Германии («личной» войне Гитлера), изложенной в книге «Майн кампф», главным объектом экспансионистских устремлений Германии был назван Советский Союз[165]. Уничтожение социалистического государства и овладение его огромным ресурсным потенциалом рассматривалось не только в качестве императивного условия для закрепления господства Германии в Европе, но и с целью создания необходимого плацдарма для развертывания дальнейшей борьбы за мировое господство.

Этой принципиальной позиции, по крайне мере, публично, Гитлер оставался верен, даже когда до краха Третьего рейха оставались считаные месяцы. 6 февраля 1945 г. он, в частности, заявил партайгеноссе НСДАП М. Борману: «Главной задачей Германии, целью моей жизни и смыслом существования национал-социализма являлось уничтожение большевизма. Как следствие, это привело бы к завоеванию пространства на Востоке, которое обеспечило бы будущее немецкого народа…»[166]

Тем не менее завоевание Советского Союза было отнесено нацистским руководством лишь на отдаленную перспективу, чему были веские причины.

Во-первых, проблема нападения на Советский Союз была тесно взаимоувязана с позицией, которую Франция и Британия могли занять в отношении «восточной политики» Германии. Несмотря на то что официальные Париж и Лондон подталкивали Германию к агрессии против Советского Союза, сложно было ожидать, что эта поддержка будет беспредельной, что эти ведущие западные державы не вынашивают замыслов обескровить и истощить в ожесточенной борьбе не только Советский Союз, но и Германию. А. Гитлер был уверен, что французский империализм никогда не смирится с гегемонией Германии в Европе[167]. Значит, стоило вермахту втянуться в затяжные бои на просторах Советского Союза, как с высокой вероятностью следовало ожидать удара с тыла. Особое опасение у Гитлера вызывала безопасность Рурской области, главной промышленной базы Германии. Он заявлял по этому поводу: «Предпосылкой любого успешного ведения войны является обеспечение бесперебойной работы Рурской области. Всякое серьезное нарушение производства в этой области не может быть восполнено производством в других районах. И это рано или поздно может привести к подрыву немецкой военной экономики и тем самым военной мощи… Поскольку эта слабость известна Англии и Франции так же хорошо, как и нам, англо-французское руководство, если оно захочет уничтожить Германию, попытается любой ценой добиться этой цели»[168].

Наибольшую опасность для планов официального Берлина представляла возможность формирования антигерманской коалиции между Советским Союзом, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой, если бы у последних в оценке сложившейся военно-стратегической обстановки возобладал прагматичный подход над самодовлеющим антисоветизмом. Берлин был готов на все, чтобы не допустить даже намека на подобный союзе. В этом ему помогло искаженное представление официальных Лондона и Парижа об истинных намерениях Третьего рейха в той сложной политико-дипломатической игре, которую вел А. Гитлер, их надежда на то, что военные приготовления последнего нацелены на то, чтобы обрушиться на Советский Союз. Однако фюрер был во власти более грандиозных планов, он не собирался возглавлять «крестовый поход» против СССР от лица всего Запада, как там до последнего рассчитывали, таская «каштаны из огня» для других. Помимо агрессивных замыслов в отношении СССР, руководство Третьего рейха не оставляло мысли о реванше, сведении счетов с западными демократиями, навязавшими Германии в 1919 г. жесткие условия Версальского мирного договора. В этой связи уничтожение традиционного соперника Германии – Франции – рассматривалось в Берлине в качестве безальтернативной задачи. Разгром Франции, как представлялось в Берлине, был важен также тем, что он должен был привести к изоляции Британии, склонить Лондон, если не к союзническим отношениям, то к устойчивому нейтралитету, заставить принять притязания Берлина на доминирующую роль в континентальной Европе.

Чтобы не допустить формирования союза между западными державами и Советским Союзом, Гитлер был готов, вопреки своим принципиальным политико-стратегическим установкам, пойти на временное сближение с Москвой. Смысл такого шага Гитлер объяснил в одной из бесед с Г. Раушнингом в 1934 г.: «Вероятно, мне не избежать союза с Россией. Я придержу его в руке как последний козырь. Возможно, это будет решающая игра моей жизни. Ее нельзя преждевременно начинать… Но она никогда не удержит меня от того, чтобы столь же решительно изменить курс и напасть на Россию после того, как я достигну своих целей на Западе. Глупо было бы думать, что мы будем всегда идти прямолинейно, куда глядит нос, в нашей борьбе. Мы будем менять фронты, и не только военные…»[169]

В своей речи перед руководством СС в ноябре 1937 г. А. Гитлер подчеркивал, что Германия, направляя первый удар против западных стран, отнюдь не отказывается от своей цели – создать в Европе немецко-нацистскую империю вплоть до Урала[170].

Соответственно, заключение пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом в августе 1939 г. нельзя рассматривать в качестве импровизационного акта в ответ на вялотекущие переговоры между СССР и британо-французской стороной. Стратегически Гитлер был давно готов к этому шагу. С точки зрения официального Берлина, заключение пакта, помимо возможности избежать угрозы войны на два фронта, позволяло сделать еще один важный шаг для подготовки войны против Советского Союза. Проблема для Третьего рейха заключалась в том, что, в отличие от ситуации накануне Первой мировой войны, ни Германия, ни ее союзники в тот период не имели географического соприкосновения с СССР, что предполагало, в качестве промежуточной задачи, необходимость завоевания Польши. После того как Польша отказалась вернуть Данциг (немецкое название Гданьска. – Авт.) Германии, предоставить немецким войскам коридор в направлении советской границы, а также присоединиться к Антикоминтерновскому пакту, Гитлер окончательно исключил ее из числа возможных союзников. При этом он рассчитывал, что Великобритания и Франция, выступавшие гарантами независимости Польши, в реальности не захотят ради нее вступать в вооруженное противоборство с Германией.

22 августа 1939 г. он заявил следующее: «Мне было ясно, что конфликт с Польшей наступит рано или поздно. Я решился на него уже весной, но думал, что сначала обращусь против Запада, а только затем – против Востока. Но очередность нельзя установить заранее…»[171] В беседе с В. Кейтелем он уточнил, что означала для него необходимость «обращения на Восток»: «Наши интересы состоят в следующем: обеспечить этот район в качестве выдвинутого вперед плацдарма, который может быть использован в военном отношении и для сосредоточения…»[172] После завоевания Польши выбор направления последующего удара вновь встал на повестке дня. Решающим аргументом в пользу продолжения войны на Западе было стремление избежать наихудшего сценария – ведения борьбы на два фронта. 23 ноября 1939 г. в имперской канцелярии, где состоялось очередное совещание фюрера с генералами, А. Гитлер задался риторическим вопросом: «…должен ли я сначала ударить против Востока и после этого против Запада или наоборот? Мольтке в свое время стоял перед такой же проблемой. События развернулись так, что началось с борьбы против Польши… В 1914 г. началась война на несколько фронтов. Она не принесла решения проблемы. Сегодня пишется второй акт этой драмы. Впервые за 67 лет можно констатировать, что мы не должны вести войну на два фронта… В первый раз в истории мы должны вести войну только на одном фронте, а на другом руки у нас должны быть свободны. Однако никто не может знать, как долго так может продолжаться… Мы сможем выступить против России только тогда, когда у нас будут свободны руки на Западе»[173]. По свидетельству бывшего адъютанта А. Гитлера Н. Белова, фюрер после разгрома Польши неоднократно во время бесед с генералами говорил, что ему необходимо «высвободить тыл» на западе для того, чтобы легче было «разгромить большевизм»[174], а также существенно расширить ресурсную базу для дальнейшего ведения войны против Советского Союза.