Прощай, Ариана Ваэджа! (СИ) - Странник Стелла - Страница 50

— Простите, Павел Ильич! Но я не мог по-другому!

— Почему? Руки чесались схватить амазонит, когда я выходил отбить телеграмму? А потом подбросить его Арбенину? Думаете, не догадаюсь? Да... не сразу, конечно, но... понял, что это вы... Да говорите! Если я вас не выдал до этого, то и сейчас не выдам тем более.

— Вы ведь знаете, Павел Ильич, — начал тот заискивающим тоном, — как я вас уважаю... А тут...

Он прищурился и, сделав заговорщический вид, на всякий случай огляделся по сторонам и все равно перешел на шепот :

— Я ведь не хотел Арбенина подставлять...

— А кого ж тогда?

— Хотел отомстить... Сибирцеву... да у него комната была закрыта, не смог в нее попасть...

— Это что ж, между вами черная кошка пробежала?

— Не чернее той, что меж вами и Арбениным!

— Ах, вот оно что? Значит, вы в курсе наших с ним отношений?

— Да. И еще в курсе того, что Арбенин с Сибирцевым удумали писать исследование по звериному стилю.

— Как? — насторожился Кондратьев. — Это вы не привираете?

— Нет. Я видел в руках Николая Петровича книгу Спицына об этом... шаманстве... А потом слышал их разговор, когда проходил по коридору мимо комнаты... И ведь если напишут — могут издать и без вас — сейчас столько журналов... А если в заграничном? Что тогда? Напишут и прославятся... А мы с вами будем локти кусать...

— Н-да-а... Значит, через мою голову хотят прыгнуть? — Кондратьев словно не заметил скорожитовского «мы с вами».

— Получается, так.

Возникла пауза. И только слышно было, как жужжат осы, а может, пчелы, кто их разберет, да со стороны леса доносился веселый птичий щебет.

— Ну-ну! Говорите! — глава экспедиции, задетый за самолюбие, едва сдерживал приступ гнева. — Не испытывайте мое терпение... иначе...

А что иначе — он опять не знал.

И Скорожитовский начал рассказывать ту самую историю, которую вот уж столько лет хранил за пазухой до поры до времени... пока не представится случай:

— В студенческие годы это было еще... но осадок до сих пор... Короче, мы с Сибирцевым оказались на севере Пермской губернии, близ Печоры...

— За Золотухой? Я ведь знаю эти места, хоть и по карте...

— Да нет, за Камнем Канин Нос!

— Ну и...

— Да я ж рассказываю! И случилось там это самое происшествие... Послали нас двоих за провиантом в деревню, а мы возьми да заблудись в еловом лесу.. да и пихты там тоже были, как помню...

— Хватит о лесе! Что произошло?

— Короче, мы с ним разминулись и я потерял его из виду... ну, а потом сам пошел в деревню... Через три дня Сибирцев нашелся и обвинил меня... мол, я его бросил. В деканат меня вызывали, нервы трепали... Мол, почему продукты забрал, а одного в дремучем лесу оставил?

— Так подождите? И почему же оставил?

— Да... Я сказал Сибирцеву, чтоб он меня дожидался... Он ногу не то подвернул, не то натер...

— Понятно... Так это он на вас должен обижаться, уважаемый Леонтий Иванович...

— Да я вовсе не хотел! Сам виноват! Что я, на своем горбу его должен тащить? Вы только посмотрите, какой он отъевшийся боров! И тогда был таким же! Так что не умер с голоду за три дня-то!

— Ладно, ладно, не кипятитесь! Я понял, что у вас к Сибирцеву не любовь...

— Как и у вас — к Арбенину! — добавил тот, ничуть не смутившись столь резкого заключения. — Так что мы с вами, дорогой Павел Ильич, сейчас в одной лодке.

***

На исходе был третий день активного поиска пропавших ученых. Обход территории вокруг курганов ничего не дал. Хоть бы какую кепку или... пуговицу найти! Ни-че-го!

— Придется в Чердынь возвращаться... — вздохнул Кондратьев, задумчиво помешивая в котелке кашу. — Я давно уже должен звонить Иностранцеву...

Они сидели у костра и наблюдали, как его языки колышутся на ветру, согревая алюминиевый чайник. Вода еще не закипела — поставили позже. А вот каша — готова. Но радости от этого — никакой. Да и особого аппетита нет.

— Да, вы правы, Павел Ильич! — откликнулся местный географ Старожилов. — Пора возвращаться. Что ожидать от Иностранцева — только предполагаю... И ведь прав он! Вы и сами бы на его месте...

— Спасибо за мед, Антон Федорович! — перебил его Кондратьев. — Я теперь не знаю, на чьем месте буду. Но только — не на своем...

Он бросил пронзительный взгляд на Скорожитовского и словно прочитал в них какую-то подсказку:

— А впрочем, еще неизвестно, как карты лягут...

— Какие карты? — вскинул брови пермский профессор. — Вы говорите загадками...

— Да я и сам ничего не понимаю сейчас, — тихо произнес тот. — Иногда кажется, что цепь этих событий не просто так выстроилась... Вот и вспомнил про карты... хоть сам я — не игрок.

Скорожитовский через огромные линзы продолжал смотреть ему прямо в глаза, он не отводил взгляд, и это начало напрягать Кондратьева. «Никак, географ со странностями, — подумал он. — Но вообще-то не хотелось бы надолго оставаться с таким типом в одной лодке. Не то что страшно, нет... Иногда ведь кажется, что случись что — он выбросит меня за борт и глазом не моргнет».

*

Ученые решили еще одну ночь — уже последнюю, провести в лагере. Кто его знает, может, еще... Хотя надежды найти троих пропавших оставалось все меньше и меньше... Так что на следующий день они уже прибыли в Чердынь, уездный город этой глухомани. Единственно ценную находку — чоппер из яшмовой, будь она проклята, гальки — все же забрали у Потапенко. Слава Богу, местных публицистов не стало на одного меньше — Федор Алексеевич был жив-здоров, правда, чуть прихрамывал. Но кто его знает, может, и до этого хромал? Забрали своего щуплого Борисова... да нет, уже и не такого щуплого — отъелся на дармовых харчах. Короче, забрали чоппер, а с ним и справного биолога — и двинулись дальше — не оставлять же последнего в этих жутких местах.

Почему Кондратьев считал эти места жуткими? Не потому, что пропали здесь люди. Хотя... событие, конечно, катастрофическое, но... согласитесь, в то же время и нонсенс. Как это можно — на ровном месте взять и... исчезнуть? Ну... конечно, не совсем там и ровно, в этой зловещей, будь она неладна, пещере! Где-то с потолка спускаются бахромой сталактиты, только успевай обходить их, чтобы, не дай Бог, лицом наткнуться, а то — и глазами. Где-то прям из-под ног тянутся вверх толстые сосульки-сталагмиты — не ленись перешагивать через короткие — «пенечки», да обходи стороной те, что в рост человеческий! А еще то там, то сям — ручьи, озера и запруды... И вся эта влажная грязь цепляется за подошвы сапог! А розовые девы? Стоят, как сфинксы! И — улыбаются вроде... Эти опознавательные знаки явно что-то таят в себе! А может, в них и заключается ключ к отгадке? Скажем, это пришельцы из другого мира? Или мистические герои древней цивилизации?

В голову Кондратьева начали лезть самые фантастические мысли. Он понимал, что все это — бред, но ведь разве можно остановить бег мыслей, навеянных не самыми радужными событиями?

Нет, все же главная «жуть» в другом! Места эти какие-то угрюмые, словно пропитанные скорбным трауром. Особенно там, в Ныробе... И стоит он, такой неказистый, лишь колокольнями церквей подпирая небо. А оно, кажется, здесь тоже не такое уж и высокое. Давит... да, давит на голову... И лес зажимает, затягивая в зловещее кольцо этот Ныроб, не дай Бог, сюда еще когда по делам приехать! Селение как в обруче! А стоит — на открытой ладони лешего — все на виду. И в чем такой секрет? Видно, неспроста кто-то тут обосновался. Именно тут, где водится нечистый дух, будь он неладен!

***

Санкт-Петербург Кондратьева и радовал, и огорчал. Огромным счастьем было отлежаться в глубокой ванне с теплой водой, слегка сдобренной душистой солью. Так хотелось смыть с себя всю эту грязь! И не только ту, что засорила поры на коже, но и ту, что легла тяжелым осадком на душе. Так хотелось почистить ногти! После такой поездки даже не видно, что когда-то были отполированными. Какой там! Когда под ними — грязь! Так что великим счастьем стало для него долгое отпаривание и тщательная «чистка перышек».