На далеких рубежах - Гребенюк Иван - Страница 42

На этот раз Байрачный попал в цель. Правда, мишень не разлетелась, но порядочный кусок от нее оторвало пулями. И то достижение.

— Продолжайте так.

Лейтенант Калашников отстрелялся первым и пытливо наблюдал за старшим лейтенантом. Калашников писал картину, на которой изображал Телюкова в кабине самолета. Работал художник много и добросовестно, но лицо ему пока не удавалось. Чего-то не хватало в нем, какой-то черты характера. Сходство как будто и полное и в то же время не полное. Телюков и не Телюков глядел с полотна.

Припомнились слова отца, тоже художника, который с досадой говорил, что сын не пишет, а фотографирует, что он не умеет, к сожалению, видеть то, что видит подлинный художник, а именно: внутренний мир человека. Верно: туда не доходил глаз Калашникова… он и впрямь не мог себе уяснить, как можно заглянуть в душу человека, увидеть, вернее, уловить нечто скрытое от людского взора, а потом это «скрытое» отобразить на полотне. Он фотографировал своей кистью, считал, что ему не дан талант, поэтому и не рискнул учиться на художника.

Но почему же теперь его одолевало желание сделать настоящий портрет? Почему он задумался об этих внутренних чертах? Что это — творческий рост? А что если он найдет это внутреннее «Я» Телюкова и создаст настоящее полотно? Ах, если бы найти!

Он перебирал в воображении черты характера Телюкова. Телюков смелый, отчаянно смелый. В нем много самолюбия. Одарен, влюблен в свою профессию. Без полетов не может жить. Полет для него — романтика. И вдруг — зверем глядеть на мишень! Как это может ужиться рядом с романтикой? И что получится от соединения всех этих черт?

Калашников не мог дать себе ответа на эти вопросы, но понимал одно: Телюков — натура сложная, лишенная тех бесхитростных черт, какие позволили бы сказать безошибочно: он такой-то и такой-то.

…Телюков измучился вконец, тренируя Байрачного.

— Хватит! — он махнул рукой и вынул портсигар. — Разрешаю закурить.

Летчики присели на рельсы, расстегнули комбинезоны, чтобы просушить взмокшие майки!

Телюков выкручивал каблуком воронку в песке, щурился, думал о чем-то своем. Пустив колечко дыма, он сказал Байрачному спокойно:

— Стрелять — это вам не камешки в воду бросать развлечения ради. Это умение уничтожить врага. И если вы его не уничтожите, он уничтожит вас. В бою — кто кого. А вы, простите, улыбаетесь, а до смеха ли тут? До шуток?

— Натура у меня такая, — оправдывался Байрачный.

— Ломать надо скверную натуру, вот что!

— Выходит, мне и улыбаться нельзя?

— Смотря где. На танцах — улыбайтесь, сколько влезет. Встретитесь с вашей медсестрой — смейтесь, шутите на здоровье. А здесь? Какие здесь могут быть шутки? Вот вы дважды промахнулись. В бою это могло бы стоить вам жизни. Счастье ваше, что мишень не стреляет, а то она вас уничтожила бы. Где промах — там проигрыш боя. Слышали, что по поводу этого рассказывал майор Поддубный?

Разговор внезапно прервался — за Телюковым пришла с аэродрома «Победа».

— Вас срочно вызывает командир, — сообщил Челматкин.

Он доставил летчика к Ту-2.

Пармовцы[4] проверяли моторы, агрегаты, приборы, срывали с самолетов фонари, а обычные сиденья в кабинах заменяли катапультными. Маляры перекрасили бомбардировщики в красный цвет, и они напоминали гигантских вареных раков.

Телюков сразу догадался, зачем его позвали.

Впереди — интересная боевая работа. Летчики-истребители получат возможность стрелять в настоящие самолеты. Жаль только, что их невозможно поднять в стратосферу, где летают современные реактивные бомбардировщики…

Майор Поддубный представил Телюкова только что прибывшему летчику-инструктору. Когда же ремонтники во главе с инженером подготовили двухместный Ту-2, инструктор начал «вывозить» Телюкова. И молодец же Телюков! После седьмого провозного вылетел на Ту-2 самостоятельно. Каких-нибудь три-четыре дня, и летчик все освоил. Одновременно он тренировал себя на земле, готовясь к прыжкам с парашютом.

Когда все подготовительные работы были завершены, прилетел генерал-майор авиации Щукин со своими помощниками. Они проложили маршрут, по которому будет запускаться на автопилотах Ту-2, обозначили район, где будет приземляться Телюков и где его должен подбирать вертолет.

Кизыл-Калынский аэродром стал в центре внимания всего соединения.

К стрельбе по Ту-2 готовились, однако, не только кизыл-калынцы, но и летчики других полков, в том числе полка Удальцова. Этот не зевал. Пронюхав о затее соседей, он каждый день наведывался в Кизыл-Калу, боясь, чтобы его не обошли…

И вот к полетам все уже готово.

Завтра утром первый вылет.

Старший лейтенант Телюков поставил картину на стол, прислонил ее к стене и отошел на середину комнаты, чтобы полюбоваться своим портретом на расстоянии.

— Ты! Ей-богу, ты, Филипп Кондратьевич! — обращался он к своему изображению. — Смотри пожалуйста, какая важная персона развалилась в кабине! Только золотой рамы не хватает! Но будет и рама. Поеду в Ашхабад и куплю. Еще, чего доброго, в Эрмитаж или в Третьяковку попадешь, Филипп Кондратьевич, если врежешься где-нибудь в пески… Тогда напишут: «Отважный летчик-истребитель, авиатор пустыни, герой учебных будней Филипп Кондратьевич Телюков жил и работал в эру аэропланов реактивных». И будут на тебя глядеть потомки, как на Чкалова.

Польщенный своим собственным красноречием, Телюков подмигнул сам себе в зеркале, пристроился у края стола и раскрыл учебник английского языка. Он во всем, насколько это позволяла его непоседливая натура, подражал «академику» и поставил себе целью в совершенстве овладеть английским языком, который изучал в десятилетке. Он так увлекся, что частенько над учебником и словарем засиживался до полуночи, если на утро не планировались полеты.

А ведь завтра полеты, да еще какие! На Ту-2 с катапультой! Стреляющий механизм выбросит его, Телюкова, из кабины, как мину, и повиснет он с парашютом над дикими песками.

Стало как-то не по себе при одной мысли об этом. Разум человека придумал катапульту. Не одному летчику спасла она жизнь. И все же эта такая штука, которая хороша, когда о ней не думаешь. Вот, например, с самолетом произошла в воздухе какая-то авария. Думать некогда, и летчик нажимает на спуск стреляющего механизма. Самолет камнем падает вниз, разбивается, а летчик спокойно опускается с парашютом.

А когда захочешь разобраться подробно — как же это так — стрелять самим собою, вылетать из кабины вместе с сиденьем, да еще вспомнишь, что мощный поток воздуха может и рот разодрать, если невзначай разинешь его… нет, лучше уж не думать…

Одним словом, катапульта — это на крайний случай, если уж ничего другого для спасения не остается. В конце концов лучше иметь рот залатанный, чем не иметь ничего.

Телюкова никто не неволил идти на такой риск. Он согласился по доброй воле, сознательно и даже охотно, да и какой же это летчик, если боится катапульты! А он, Телюков, не просто летчик, а старший летчик. Хоть и небольшой, но все же начальник. Он должен служить образцом для остальных. И он покажет, на что способен! Пусть на его примере товарищи закаляют свои сердца для будущих боев за Родину!

Как никогда прежде, Телюков чувствовал себя счастливым. Завтра в его отваге и храбрости убедится сам генерал. Его, Телюкова, имя станет известным в соединении, а возможно, о нем узнают и в Москве. В том же, что все будет хорошо, он почти не сомневался. Все вычислено, проверено, предусмотрено.

Неожиданно в окно ворвались звуки гитары. Кто это не спит в столь позднюю ночь? Ясно — молодые летчики. Не летают еще по ночам, не дежурят на аэродроме — вот и гуляют.

Телюков вышел на крыльцо. Летчики, как видно, возвращались из клуба и прошли мимо, не заметив Телюкова.

Немного погодя в темноте зашуршали чьи-то шаги, упругие, легкие. Так ходит Лиля… Телюков пригляделся и увидел Лизу Жбанову — дочь инженера. От нее веяло нежным запахом дорогих духов.