Белый обелиск (СИ) - Рэйда Линн - Страница 28

  Катастрофа разразилась где-то в первых числах октября. Анри ненадолго отлучился из комнаты для занятий, а, вернувшись, услышал за дверью обсуждение, связанное - как он внезапно понял - с ним самим.

  - Интересно, что он там все время прячет под бумагами. Вы видели? Стоит наставнику отвлечься, как Индюк сдвигает книгу в сторону и таращится на какой-то листок.

  - Сейчас посмотрим, что у него там! - заявил Годвин, подходя к столу.

  Анри резко толкнул дверь класса. Он заметил, как при его появлении некоторые из кадетов как бы невзначай отступили к своим скамьям, и это разозлило его даже больше, чем Годвин, с идиотским видом замерший прямо возле его стола. Лежавшие на нем листы и книги были сдвинуты, а обтрепавшееся от многих прочтений письмо оказалось у Ториса в руке. Анри почудилось, что от злости все внутри сжалось в тугой, холодный ком.

  - Я вижу, вы позволяете себе трогать чужие вещи, - отчеканил он.

  В присутствии наставников кадеты должны были обращаться друг к другу на "вы", но в спальне и гостиной это правило обычно нарушалось, и даже ученики из разных возрастов запросто обращались к собеседнику на "ты". Но отчуждение, которое окружало Анри со всех сторон, диктовало свои правила. Не желая признаваться, что мнение каких-то посторонних людей может что-то для него значить, Анри отвечал на неприязнь других кадетов подчеркнутой холодностью и буквальным следованием параграфам устава. Это, разумеется, не прибавляло ему популярности, но иногда оказывалось на руку. От ледяной официальности его манер кадеты растерялись так, как будто их застал на месте преступления кто-то из менторов.

  Но потом первое оцепенение прошло, и Годвин покраснел от злости - так он багровел почти всегда, когда дело доходило до открытых столкновений с его недругом.

  - Положите письмо на место, Торис, - холодно сказал Анри. - И никогда больше не смейте подходить к моему столу в мое отсутствие.

  Наверное, если бы он этого не сказал, то ничего бы не произошло - и Годвину, и остальным присутствующим было вполне очевидно, что они не правы, и развязывать крупную ссору никто из них не хотел. Но отступить после того, как с ним заговорили в таком тоне, Торис уже не мог.

  - Для твоего сведения, Индюшка, на занятиях нужно слушать ментора, а не рассматривать какую-то постороннюю бумажку. Может, ты расскажешь нам, что в ней такого интересного?.. Твой сосед говорит, что у тебя глаза буквально стекленеют, когда ты на нее пялишься. Это, наверное, письмо твоей подружки?

  Кадеты засмеялись. Анри почувствовал, что внутри все опускается, как будто бы он падал с большой высоты. Наверное, он сильно побледнел, поскольку Годвин счел его реакцию подтверждением своей догадки.

  - Ты не против, если мы тоже почитаем? - ухмыльнулся он.

  - Брось, Тори, это уже слишком... - начал кто-то. Но Годвин, что называется, закусил удила. Тем более, что, кроме нескольких кадетов, предлагающих оставить эту сомнительную затею, нашлись и те, кто поддержал идею Тори восхищенным гулом. Годвин вскочил на скамейку, картинно выпрямился и начал громко и с выражением зачитывать последнее письмо, полученное Анри из дома. Начинал он патетичным тоном, которым обычно декламируют стихи самые худшие ораторы - в подобном исполнении даже самый обычный текст покажется смешным. Но уже после первых строчек голос Ториса зазвучал неувереннее, а на слове "умерла" просел совсем. В зале повисла гробовая тишина. Вошедший в класс наставник удивленно обвел взглядом замерших кадетов.

  - Что тут у вас происходит?.. Торис, немедленно слезьте с лавки. Эйварт, доложите, кто отсутствует.

  Пока Френц Эйварт скороговоркой произносил обычное объявление, что весь их корпус присутствует на занятии в полном составе, Анри стоял навытяжку рядом со всеми остальными и невидяще смотрел перед собой. Потом, когда им разрешили сесть, он взял чистый лист, который ему вообще-то полагалось использовать для занятий по чистописанию, оторвал от него узкую полоску бумаги и написал на ней "После обеда, в парке под каштанами. Возьмите меч". Потом он аккуратно сложил из бумажной ленты маленький квадратик и, толкнув в плечо соседа, сунул ему записку и кратко дополнил "Торису". Ответ пришел пару минут спустя и был, сказать по правде, совершенно не таким, какого ожидал Анри. На обороте его собственной записки были выведены всего три слова: "Ни за что". Анри едва дождался, пока занятия закончатся, и в первый раз за месяц их наставник остался им совершенно не доволен. Зато когда он вышел, Годвин дожидался его в коридоре. На сей раз - без неизменной свиты из Лая, Эйварта и остальных кадетов. Прежде, чем Анри успел что-то сказать, Торис выпалил:

  - Прости. Я ничего не знал.

  - А чего тут можно "не знать"? - процедил Анри. - Или тебе не объясняли, что читать чужие письма - это низость?

  - Нет... то есть ты прав, конечно, - это было низко. Только драться нам никак нельзя - за дуэль сразу вышвырнут из корпуса.

  Анри с трудом удержался от комментария, что об исключении Годвин может не волноваться - все равно фехтует он гораздо хуже своего противника. Но это было бы ребячеством, поэтому Анри сказал совсем другое.

  - Ну и что ты предлагаешь? Ждать до выпуска?

  Годвин дернул подбородком.

  - Ты не понимаешь... Даже если бы не исключение, я все равно не стал бы с тобой драться. Я ведь в любом случае не прав. Я вел себя, как полный идиот. Прости, пожалуйста.

  - По-твоему, достаточно сказать "я полный идиот", чтобы все стало хорошо? - скептически спросил Анри.

  - Я просто хотел объяснить, что я не стану с тобой драться. Но если захочешь дать мне в морду, я пойму.

  - Да пошел ты... неохота руки пачкать, - буркнул Анри и, обойдя Годвина, отправился обедать. Если бы кто-нибудь сказал Анри, что это малоприятное происшествие раз и навсегда изменит его положение в корпусе, то он, скорее всего, вообще не понял бы, о чем толкует его собеседник. Его больше никогда не называли Индюком - ни за глаза, ни, уж тем более, в лицо. О его предполагаемой надменности тоже никто больше не вспоминал, зато некоторые сокурсники, которым плохо давались исчисления или отдельные приемы в фехтовальном зале, стали обращаться к нему за советами. И совсем уж непонятно вышло, как он незаметно для других и самого себя вошел в компанию, куда раньше входил Френц Эйварт, Годвин Торис и Джулиан Лай.

  Сказав Маркусу Кедешу, что они не были такими уж близкими друзьями, Ольгер слегка покривил душой. В действительности, хотя виделись они довольно редко, в дружеских чувствах Годвина ройт Ольгер никогда не сомневался. Впрочем, в чувствах Годвина не приходилось сомневаться никому - свое расположение, презрение и неприязнь школьный товарищ Хенрика проявлял с одинаковой открытостью. Он был единственным известным Хенрику Ольгеру человеком, которого даже его подчиненные все время звали "ройтом Годвином", а не фамильным именем "Торис". Хенрика эта непосредственность притягивала и раздражала в одно и то же время, точно так же, как его одновременно восхищало и бесило непобедимое жизнелюбие старого друга. У того, кто наблюдал за Годвином хотя бы несколько минут, невольно создавалось впечатление, что Годвин получает удовольствие от жизни в любых ее проявлениях. Даже от вымазанных грязью cапогов, ночевок под открытым небом, скудной лагерной еды и прочих "прелестей" походной жизни. Ольгер с детства был способен стиснуть зубы и терпеть любые неудобства с подобающей мужчине выдержкой, но постоянно слышать рядом чей-то неприлично-громкий хохот и беззлобные подначки временами было выше его сил.

  Хотя сейчас, наверное, общество Годвина было именно тем, что ему требовалось. Старый друг был прав - от своей одинокой, ни к чему не устремленной жизни Ольгер начал постепенно покрываться плесенью.

  - ...А почему ройт Годвин постоянно называет вас "Анри"? - поинтересовался Маркус, с интересом выслушав рассказ о ссоре в корпусе.