Белый обелиск (СИ) - Рэйда Линн - Страница 27

  - Пожалуйста, перестаньте! Я уже все понял! - взмолился Свиридов, окончательно махнув рукой на принципы.

  - Вот даже как? И что ты "понял"? - спросил ройт.

  Альк сбивчиво забормотал про свое обещание никуда не уходить с постоялого двора и про потраченные Ольгером пятнадцать синклеров, но ройт нетерпеливо перебил.

  - Положим, выкупать тебя меня никто не принуждал. Так что в растрате своих денег виноват только я сам. Но вот та троица, которая доставила тебя сюда, могла продать тебя на рудники, где ты, с твоим характером, не протянул бы даже месяца. Или для собственного развлечения переломать тебе все кости. Или как-нибудь вечером, напившись, отыметь по очереди. И что самое паршивое, об этом я тебя уже предупреждал. Я думал, что достаточно рассказывал тебе про этот мир - но, похоже, разговоры на тебя не действуют. Не так ли?..

  Судя по всему, вопрос был риторическим, поскольку ройт, не дожидаясь ответа, снова пустил в ход свой хлыст.

  Когда ройт, наконец, позволил ему встать, Альк был близок к тому, чтобы самым позорным образом разреветься. Уцелевшей гордости едва хватило на то, чтобы подняться, натянуть штаны и поскорее выбраться из комнаты. Впрочем, далеко он не ушел, остановился внизу лестницы, привалившись к теплой стене плечом. О том, что вечером придется снова сесть в седло, думалось с ужасом.

  Альк поразился сам себе - неужели это он, социалист, студент второго курса Университета, всерьез размышляет о том, как неудобно будет ехать верхом после порки? В его прошлой жизни было принято считать, что ни один нормальный человек не сможет жить после того, как его подвергли такому унизительному наказанию. По этой логике, после случившегося наверху Свиридову бы следовало пойти на конюшню и повеситься. Но сейчас это почему-то выглядело форменным идиотизмом.

  Альк не знал, сколько он простоял под лестницей - может быть, всего несколько минут, а может, полчаса. Потом наверху открылась дверь, и ройт потребовал подняться. Альк последовал приказу неохотно - он не очень представлял себе, как теперь смотреть Ольгеру в глаза. Впрочем, Хенрик вел себя так, как будто ничего особенного не случилось.

  Увидев накрытый стол, Альк подумал было, что ройт позвал его прислуживать за обедом, но тот дернул подбородком.

  - Садись и ешь. Нет времени на церемонии.

  Свиридов мрачно уставился на ройта. Правда, он ничего не ел со вчерашнего утра, и живот подвело от одного запаха приготовленных на кухне блюд, но сесть за один стол с человеком, который... нет, это и вправду было уже слишком!

  - Спасибо, я не голоден, - ответил Альк ледяным тоном.

  Темные глаза Хенрика Ольгера сузились.

  - Или я совершенно ничего не понимаю, или у ловцов не принято кормить свою добычу, - сказал он.

  Альк упрямо вздернул подбородок.

  - Сядь, - приказал ройт. Свиридову показалось, что голос у него упал на целую октаву, сделавшись похожим на приглушенный рык. Поняв, что спорить бесполезно, Альк сел на стул (ощущения были не из приятных) и придвинул к себе миску с супом.

  Обед проходил в полном молчании. Надутый вид сидевшего напротив ройта Алька был вполне понятен, но при этом все равно необъяснимо раздражал. Маркус аккуратно резал ветчину, глядя только в свою тарелку, но, похоже, тоже ощущал повисшее в комнате напряжение.

  - Вы с ройтом Годвином еще встречались после корпуса? - спросил он неожиданно.

  - Всего несколько раз, - ответил Ольгер, благодарный Маркусу за то, что тот решил разрядить обстановку. - Первый раз в Кронморе, потом в приграничье, и последний раз - буквально за день до того, как белги захватили меня в плен. Обычно у нас с Годвином было не слишком много времени на разговоры. Если наша встреча приходилась на такие месяцы, когда в предгорье было тихо, то мы успевали побеседовать о прошлом и распить пару бутылок. А бывало и иначе - когда кто-нибудь из нас просто осаживал заляпанную грязью лошадь, успевал сказать несколько слов и уносился дальше. В общем, я бы не сказал, что после выпуска из корпуса мы с ройтом Годвином были такими уж близкими друзьями. У нас просто не хватало времени. А после этого мы вообще не виделись почти шесть лет.

  - Да? А у меня сложилось впечатление, что господин полковник считает вас своим лучшим другом. Когда я слушал, как он говорит о вас, я с трудом представлял себе, как вы сможете служить под его началом. Понимаете, обычно все-таки предполагается, что подчиненный должен признавать если не превосходство командира, то, по крайней мере, его право принимать решения за всех. А в данном случае выходит все наоборот. Ройту Годвину ничего не стоило сказать о каком-нибудь деле - "Ну нет, мне в этом никогда не разобраться, голова не та. Вот был бы здесь Анри, он бы уладил это куда лучше". Я не стал бы это повторять, но он ведь и при вас нередко говорил такие вещи, так что это не секрет. Ройт Годвин не скрывал, что всегда вами восхищался.

  На памяти Ольгера это была самая длинная тирада, которую когда-либо произносил немногословный писарь. Хенрик против воли улыбнулся.

  - Ну, положим, не всегда... Первое время после нашего знакомства мы с Годвином терпеть друг друга не могли.

  - Да что вы? - удивился Маркус Кедеш.

  - Да. Но, признаюсь - это была исключительно моя вина. В те дни я вел себя, как настоящий сноб.

  Первое время после поступления в кадетский корпус ему было не до того, чтобы обращать внимание на своих новых соседей по комнате. Он как раз получил короткое письмо из дома, в котором сообщалось, что болевший лихорадкой Найт пошел на поправку, как и большинство других больных из их усадьбы, а вот мама заболела. Письмо написал их с братом ментор, мейстер Жанэ. Об отце в нем не было ни слова, но Анри и так прекрасно знал, как обстоят дела. С самого начала эпидемии отец почти все время проводил в своих комнатах наверху - он очень мало интересовался заболевшими, следя только за тем, чтобы никто из помогавших в лазарете слуг не имел доступа в господскую часть дома. Поступки собственной жены, лично ухаживающей за больными в лазарете, глава поместья считал нелепой и опасной блажью, но не пытался вмешиваться, так как в глубине души, должно быть, понимал, что без ее усилий эпидемия бы охватила все поместье. Анри никогда особенно не уважал отца, но в дни перед отъездом в корпус он был готов его возненавидеть.

  После получения письма Анри провел несколько недель, словно в тумане. Только мысль о своем долге помешала ему взять в конюшне лошадь и верхом помчаться назад, домой, чтобы удостовериться, что с мамой все будет в порядке. Правда, в тот момент ему еще казалось, что самое худшее все-таки не произойдет. Анри было тринадцать лет, и смерть еще казалась чем-то нереальным, не имеющим прямого отношения к нему и его близким. А потом пришло еще одно письмо. Каким-то непонятным образом он догадался о его содержании еще до того, как прочитал его - в ту самую секунду, когда принял у слуги конверт. Но больше всего его поразило то, что мама умерла уже давно - по сути, в те же дни, когда он получил первую новость о ее болезни. Все эти дни, пока он так отчаянно желал, чтобы все обошлось, она была уже мертва. Собственные мысли на этот счет запомнились ему довольно плохо, а вот ощущение бессмысленности и какой-то разъедающей несправедливости произошедшего осталось очень четким даже много лет спустя. Словом, неудивительно, что к концу первого месяца обучения в кадетском корпусе он с трудом мог припомнить, как зовут соседей по спальне. Другие ученики их возраста приписывали его замкнутость высокомерию - это было неудивительно, если учесть, что Анри принадлежал к одной из самых знатных в корпусе фамилий, а состояние его отца значительно превышало те, которыми могли похвастаться семьи его сокурсников. Этого было бы вполне достаточно, чтобы остальные его невзлюбили, а Анри, сам того не замечая, постоянно подливал масла в огонь. Помимо строевых занятий и фехтования, им полагалось проходить некие общие дисциплины, вроде математики, истории Инсара и чистописания. Получившему прекрасное домашнее образование Анри его товарищи казались невыносимо тупыми. Возможно, если бы он не ощущал себя таким несчастным, он легко заметил бы, что в подавляющем большинстве случаев дело было отнюдь не в тупости, а в недостатке изначальных знаний, но он постоянно чувствовал себя измученным и раздраженным и не испытывал никакой наклонности проявлять снисхождение к другим. Так что, если его сосед по спальне, Годвин Торис, полчаса не мог решить элементарную задачу, Анри совершенно не стеснялся поднять руку и скучающе-небрежным тоном назвать правильный ответ - к восторгу ментора и бешенству всех остальных учеников. А поскольку его отец мог позволить себе нанимать для своих сыновей лучших наставников, то в фехтовальном зале он легко отбивал наскоки Годвина, желающего отплатить "паршивому аристократу" за испытанное в классе унижение. Словом, Ан не замечал, как восстанавливает против себя остальных кадетов. Напротив, Годвин, не переносивший однокурсника, мало помалу стал душой компании. Некоторые, вроде неуверенного в себе Френца Эйварта по прозвищу Дергунчик, потянулись к Торису из-за того, что нуждались в его покровительстве, другим, как Джулиану Лаю, просто импонировал открытый и жизнерадостный характер Годвина. Торису почти никогда не изменяло дружелюбие - за исключением моментов, когда ему приходилось иметь дело с Анри. После нескольких столкновений однокурсник начал действовать на Годвина, как яркая тряпка на быка.