Дива - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 23

Когда занимался академической наукой, всё было ясно: изучай предмет, осмысливай и пиши статьи. Но бюджет и институте поджали, жизнь дикого животного мира в чи­стом виде никому не нужна, если нет прикладного значе­ния, то есть экономической выгоды. Учёных разогнали но министерствам, нечего мол, колечки птичкам на лап­ки вешать, изучать миграции плотоядных да травояд­ных, приносите конкретную финансовую пользу. А нет — ив рынок, шмотками торговать.

Станешь задумчивым, потеряешь тут чувство ори­ентации, если все предыдущие сорок лет псу под хвост и не совсем ясно, что делать дальше. Сидеть в чиновни­чьем кабинете и отчёты писать, сколько добыто дичи охотниками-любителями или бросить всё, например, же­ниться и начать жизнь сначала, пока не поздно.

На сей раз Зарубин не заблудился, вышел на дорогу к базе и, пока осматривался, гадая, в какой стороне оста­вил машину, вдруг снова увидел рыбаков. Точнее, снача­ла услышал шорох и пыхтение за просёлком, и только пройдя на звук, разглядел одну длинноволосую фигуру внизу и вторую, едва различимую, на дереве. Прячась за соснами, он подошёл ещё ближе и наконец-то увидел, что делают: затаскивают верёвкой мешок на высокую гу­стую ёлку. У Зарубина даже вопроса не возникло, зачем тянут рыбу на дерево: дальневосточные охотники так приманивают медведя, когда по рекам валом идёт гор­буша. Через пару недель она скатится в океан, а подве­шенная в мешке протухнет и станет испускать зловоние на многие километры. Пристрастившиеся к дармовой добыче косолапые непременно унюхают и троп к прива­де натопчут, дерево обдерут, а забраться взрослому сла­бо — садись на подходе и стреляй на выбор, пока матка с медвежатами не пришла. Эта хитрая: детёнышей заго­нит наверх, а те или мешок порвут, или сук, на котором висит, отгрызут.

Правда, Зарубин не слышал, что таким же образом приваживают зверя на Вологодчине. Тут чаще сеют специ­альные подкормочные площадки, реже вытаскивают при­ваду — павший скот, но, видимо, туземцы переняли опыт, если есть дармовая рыба. Только вот место выбрали не со­всем удачное, близко от дороги да и от базы тоже, однако вмешиваться не стал, чтоб рыбаков не пугать. Те же пове­сили мешок, после чего бывший на ёлке мужик спустился, и Зарубин узнал, вернее, угадал — да это же Борута! Ква­дратный, низкорослый, чернобородый и могучий, как го­рилла, на ёлки забирался на одних руках. А второй на туч­ного столичного лекаря вовсе не похож; напротив, худой, прилизанный, больше напоминающий дятла.

Они осторожно, крадучись, удалились не на базу, а к речке, где лодку оставили, и только тут пришло в го­лову, что приманку выставили не на медведя — скорее всего, на лешего! Наверное, думают, пришедший с Вят­ки снежный человек рыбу любит...

Ему сразу же вспомнилась чудаковатая пара попут­чиков, и что нашло — не совсем понятно, какое-то рас­слабление за целый день тяжёлого пути, может, даже :ш последние годы. Забывшись, где он и зачем приехал, Зарубин громко расхохотался, понимая, что это опреде­лённого рода истерика, но сдержаться уже не мог. Тихий вечер в сосновых предместьях охотничьей базы, единож­ды потрясённый гулким хохотом, теперь отзывался дья­вольским, визгливым смехом. Но Зарубин эха не слышал, хохотал до слёз от дури, которая творилась вокруг, от глу­пости своего начальства, от строгой секретности своей миссии — в общем, полного, крайнего и не поддающе­гося лечению идиотизма, в котором теперь сам оказался И от которого никак не мог избавиться. Смеялся от все­го непотребного, пыльного и ядовитого, что накопилось, ни пластовалось в душе, в том числе и страха, который можно было выбить только смехом...

Спустя несколько минут ему уже стало уже не до сме­ха: всё-таки заплутал, причём как всегда неожиданно и напрочь. Едва он унял последние судорожные всплески хохота, как на базе волчьим хором завыли и залаяли со­баки, отчего ночной лес показался зловещим. Зарубин точно помнил, где оставил машину, но пролез весь моло­дой сосняк, а её нет. Первая мысль была чисто москов­ская: эти двое рыбаков случайно наткнулись и угнали! Да ведь вроде бы по привычке на сигнализацию поста­вил, запищала бы, к тому же двум туземцам разобраться С электронным замком зажигания не под силу...

Несколько раз он возвращался на развилку с указате­лем, находил свёрток, по которому съехал в сторону, даже следы своих колёс, и шёл по ним, отмеряя примерное расстояние, но оказывался совсем в другом месте. Будто и впрямь леший водил! В какой-то миг он терял ощуще­ние реальности, потом встряхивался и задавал себе во­прос: где я? Прислушивался к угасающим собачьим го­лосам и вспоминал, что заплутал и ищет свою машину.

Нечистая сила на Пижме всё-таки существовала, не­взирая на убеждения. Сама ещё не показывалась, но вред­ный свой нрав проявляла: сигнализация на кнопку бре­лока не реагировала, сколько бы он ни давил, вызывая переполох и тревогу. Это было не впервой: когда пар­ковки в Москве стали ограниченными и платными, он несколько раз умудрялся терять машину и потом искать в переулках точно так же, как в лесу. Ходил, давил кнопку — машина не отвечала. Но там мешали дома и забо­ры, тут же — частокол молодого бора, пропускающего всякий сигнал.

Леший издевался часа полтора, прежде чем уже в пол­ной темноте Зарубин не хряснулся грудью о собствен­ную машину. Он попытался снять её с охраны, и оказа­лось, попросту села батарейка, и дверь не заперта! Чтобы уже больше не блудить, он включил навигатор и поехал на базу по маршруту, который прокладывали из космоса. Техника исправилась и сама показала на дисплее точ­ку конца маршрута: спутники в небе для нечистой силы оказались не по зубам.

И уже возле базы в свете фар вновь мелькнули эти две фигуры — волосатый и обезьяноподобный, теперь уже узнаваемый Борута. Они отскочили на обочину, однако не побежали, чтоб скрыться, а проводили автомо­биль, верно, пытаясь выглядеть, кто едет...

6

В здувшаяся в переносье Боруты розовая шишка и впрямь напоминала закрытый веком спящий глаз. По расчётам академика Шлопака, процесс созревания третьего ока мог растянуться до девяти ме­сяцев, то есть у глаза был период его зачатия и вынаши­вания, как у младенца, ибо процесс рождения нового зре­ния весьма сходен с внутриутробным развитием плода. 11о убеждению целителя, третий глаз — это вселение в уже живущего на земле, человека ещё одной, боже­ственно зрячей души, которая в течение девяти месяцев находится на стадии яйца и имеет такое же устройство.

Обо всём этом Шлопак успел рассказать Боруте до того, как почуял первый позыв, ещё неоднозначный и отстра­нённый. Сначала он просто замирал, оборвавшись на по­луслове, прислушивался к себе и как-то невыразитель­но гримасничал — казалось, привыкает к своему новому состоянию. И было непонятно, по крайней мере со сто­роны, нравится ему иное качество сознания или что-то беспокоит, напрягает. Всё-таки не гомеопатическую дозу знаний влил в себя — чуть ли не три литра сливок вы­дул. Данила и сам чувствовал: подступает лёгкая тош­нота и головокружение, но это часто бывает на болотах, где осенью во второй раз начинает цвести особый сорт багульника. Знают о нём только изощрённые городские токсикоманы, которые приезжают его понюхать и пой­мать свои тончайшие глюки. И ещё новоявленные ша­маны, которые спешат собрать цвет, чтобы зимой, сме­шав его с мухоморами, корнями веха и белены, сделать отвар, почти мгновенно вгоняющий в транс, то есть от­крывающий путь к потусторонним знаниям. Или иначе, бредовой дури, которая приходит во время острого от­равления глюкогенными средствами.

Багульник цвёл возле Дора, но нюхать его не было нужды, поскольку вместе со сливками, если верить Шло- паку, он впитал в себя такой объём знаний, что никакие шаманские практики не требовались. По уверению цели­теля, мощнейший поток информации пьянил человече­ский разум точно так же, как хмельной напиток, и к это­му нужно было быть готовым. Тошнота и головокружение тоже естественные реакции перегрузки сознания.