Октябрь
(История одной революции) - Гончаренко Екатерина "Редактор" - Страница 62

Иными словами, унтер-офицер этого полка, которого я никогда больше не видел, спас жизнь большинству юнкеров, а почему он это сделал, остается для меня навсегда загадкой.

Часа через три после моего «пленения» в наше помещение в Павловских казармах стали прибывать другие пленные, захваченные после нашего ухода в Зимнем Дворце. Среди них были еще юнкера нашего училища и разные другие люди, которые мне рассказывали, что они видели вечером 25 октября. После бегства Керенского к вечеру 25 октября Временное Правительство решило не сопротивляться, посчитав, что их дело проиграно, некоторые военные части, как мы и казаки, покинули дворец до его захвата толпой рабочих с Путиловского (ныне Кировского) и других заводов и небольших групп солдат. Там еще были юнкера Владимирского училища, персонал военных лазаретов во дворце и раненые, а также часть женского батальона Бочкаревой. Как рассказывали мои пленные собеседники, после знаменитого выстрела с крейсера «Авроры» толпы, скрывавшиеся в боковых улицах вокруг Зимнего Дворца, ринулись ко дворцу и ворвались в него, так как сопротивления было очень мало. Отстреливались только части женского батальона и немного пехотных юнкеров; были раненые, принесенные в лазарет дворца, которых доктора с трудом отстояли от расправы толпы. Точно не знаю, были ли убитые среди юнкеров, но бочкаревским женщинам пришлось плохо: были и убитые, и раненые, и изнасилованные, но никого из них в наше место заключения не привели.

В течение 36 часов, то есть до утра 27 октября, мы сидели в «плену» (своих же!), выпускались поодиночке только в уборную с середины 26 октября и не получали никакой пищи и даже воды до вечера 26 октября. В течение ночи на 27-е появились какие-то советские представители и в числе их юнкер Каннегисер, нашего младшего курса, который имел какие-то связи с советским командованием и объявил нам, что рано утром 27-го нас поведут под охраной пешком в Михайловское училище, после чего оно будет немедленно распущено.

Так и было на следующее утро, и днем 27-го я уже вернулся домой и нашел мою мать в ужасном состоянии беспокойства, как за меня, зная, что я был в охране Зимнего Дворца, так и за моего отца, который еще не вернулся из Ярославля, где он ревизовал кадетский корпус. К счастью, отец сумел замаскироваться на железной дороге и благополучно прибыл домой в тот же вечер.

В восемь часов утра я был уже в Школе и сидел в канцелярии, постепенно входя в свою тяжелую роль адъютанта Школы. «Пройдут эти дни ожидания выступления Ленинцев, наладится курс для государственной жизни Родины, и я тогда подам рапорт об отставке. В деревне моя работа будет полезнее, чем здесь, среди заговоров тех, кто сам не отдает себе отчета в последствиях, кто личное ставит выше народного благополучия… Как распинались в "Колхиде", сколько таинственности и верных доказательств! Смешно… Нет доверия друг к другу, а запрягаются в воз, должный вывезти Россию на светлый путь жизнедеятельности. Никакой самодеятельности, спаянности. А о любви к Родине и уж говорить нечего! Словно это — молодчики, тучами являющиеся в последнее время в Школу для поступления в юнкера и цинично-откровенно объяснявшие свои побуждения, толкающие их именно в нашу Школу. Одни стоят других — одинаковые карьеристы тыла», — злобно размышлял я, почему-то припоминая случай третьего дня во время приема с предложенной мне взяткой…

«А это что?» — прервал я невеселые думы во время механической подписи размноженных на гектографе повесток к педагогическому персоналу Школы…

«Телюкин!» — позвал я старшего писаря, так гордившегося, несмотря на свое нынешнее эсэрство, бывшей службой в личной канцелярии Государя-Императора.

«Что прикажете?» — вырос с вопросом передо мною позванный унтер-офицер.

«Почему эта телеграмма из Главного Штаба в очередном докладе, кто ее вскрыл и почему не доложена мне, как только я пришел?» — задал я вопросы Телюкину, внутренне волнуясь и едва воздерживаясь от повышения тона, чтобы этим не привлечь внимания юнкеров, зашедших в канцелярию по делам службы, а главное, тех разночинцев, которые уже успели явиться за какими-то справками к дежурному писарю.

«Это дежурный офицер сюда положили: она исполнена, ваше высокоблагородие; сегодня ночью я дежурил, и когда пришла телеграмма, то я лично позвонил к Начальнику Школы и ее по приказанию Начальника Школы я вскрыл и прочитал им в телефон. Так что вы не извольте беспокоиться, Начальник Школы лично приезжал сюда и сами отдали распоряжения. И сейчас в Главном Штабе находятся наши юнкера для связи, также посланы юнкера в Николаевское инженерное училище, Николаевское кавалерийское училище, а двое из членов совета Школы направлены в личное распоряжение товарища Керенского», — нагибаясь своей длинной фигурой ко мне, конфиденциально доложил Телюкин.

«А это что-нибудь да значит, если даже посланы юнкера непосредственно к главе Временного Правительства. Значит, Главному Штабу не особенно того», — читал я в его глазах. Но чтобы не показать виду, что я его понял, — а главное, что он правильно подчеркнул последние распоряжения Начальника Школы, — я задал вопрос о том, почему он, а не дежурный офицер принимал телеграмму из Главного Штаба.

Ответ был, к сожалению, самый неожиданный и лишний раз обрисовывающий и нравы офицерства Школы, и то падение не только военной дисциплины, но просто даже честного порядочного отношения, если не к долгу и обязанностям, то к оплате труда, просто к двадцатому числу. Дежурный офицер, поручик Б-ов, из прапорщиков запаса мирного времени, оказалось, ушел спать к себе на квартиру.

«Но почему же вы, Телюкин, не позвонили сперва мне, не послали за мной? Ведь я вас и всех писарей столько раз просил обо всем экстренном и внезапном немедленно уведомлять меня. Особенно вас», — попрекнул я своего друга.

Телюкин затоптался и, не выдерживая моего настойчивого вопросительного взгляда, зачесал свой несоразмерно длинный нос. «Почему?.. Забыли, да?..»

«Никак нет, я сперва хотел это сделать, но потом решил, что раз телеграмма из Главного Штаба, да и курьер передавал, что она особой важности, вам все равно придется звонить к Начальнику Школы, и дежурный юнкер советовали прямо позвонить к Начальнику, а к тому же они говорили, что вчера вы всю ночь провели в канцелярии и что и сегодня около двух часов ночи заходили в Школу».

«Ну ладно, ладно, идите и пошлите горниста за дежурным офицером, да еще Панову прикажите составить список юнкерам, ушедшим в связь, и позвоните в 1-ю роту, чтобы сейчас прислали дневник нарядов.» И только Телюкин вышел, я снова впился в телеграмму.

«Начинается», — заработала мысль. А ведь на улицах было тихо, и движение было обычное. Вспомнил я Кирочную и Литейный проспект, на которых по обыкновению последних дней прошелся перед службой, чтоб взглянуть на Неву и на Выборгскую сторону.

«Однако много думать не приходится», — заключил я свои размышления, вставая из-за стола, чтобы пойти в кабинет Начальника Школы и посмотреть на блокнот, в который он, в моменты моего отсутствия, вносил те распоряжения, которые должны были идти через меня.

Но не успел я подойти к двери в коридор, как она отворилась, и передо мной появился юнкер 2-й роты Исаак Гольдман, с винтовкой в руках и патронной сумкой на плечо. По возбужденным глазам, молодцеватой выправке и учащенному дыханию я сразу догадался, что это один из юнкеров связи, явившийся, очевидно, с новостями, должными сыграть какую-то роль.

«Здравствуйте, юнкер! закройте дверь. Откуда? С чем?»

«Из Главного Штаба с запиской о немедленной готовности Школы к выступлению… В Штабе паника… Никто ничего не делает… Подобные же распоряжения посланы в другие Школы и части».

«Петропавловка на нашей стороне. Там говорили, что у Финляндского вокзала сосредоточилась тяжелая артиллерия, перешедшая на сторону ленинцев. Но это ничего. Пехота и казаки объявили нейтралитет, но и это ничего. Если придут войска из Гатчины, Царского Села, то положение будет восстановлено быстро и без нас; но если они запоздают, то нам придется идти арестовывать Ленина, образовавшего какое-то новое правительство из коммунистов», — докладывал юнкер слышанное им в Главном Штабе, пока я вскрывал и читал принесенное им приказание.