Октябрь
(История одной революции) - Гончаренко Екатерина "Редактор" - Страница 61

Прибегает матрос и заплетающимся языком сообщает, что стены в погреб опять сломаны и народ растаскивает вино. Я приказал ему опять заложить отверстие, закрыть дверь и охранять погреб. Матрос, пошатываясь, ушел.

Пробираясь дальше в глубь здания, я заглянул в одну из боковых зал и вижу, как двое штатских, отворив крышку громадного ящика, роются в нем. На полу валяются различные серебряные предметы. Я вхожу и, направив на них маузер, командую: «Ни с места!» В ответ они моментально выхватывают наганы и открывают по мне стрельбу. Я успел укрыться за дверью и крикнул своих матросиков, несколько поотставших от меня. Учуяв неладное, мародеры хотели улизнуть через другую дверь и скрыться с награбленными ценностями, но матросы нагнали их. Отобрав у них ценности, я приказал кронштадтцам вывести мародеров на улицу и расстрелять, что и было сделано.

Наконец, стрельба прекратилась и кто-то сообщил, что главные ворота взяты. Вскоре мы встретились с солдатами, которые проникли во дворец уже через ворота. Здесь мне сообщили, что Временное правительство сдалось.

Передо мной стала задача охраны Зимнего. Я собрал кронштадтцев и попросил их принять на себя охрану дворца. Матросы долго отказывались, говоря, что эта привилегия вызовет к ним неприязнь других частей. Но мне удалось их убедить тем, что весь позор за разгром дворца падет на них как на главных участников штурма. Ворота Эрмитажа я приказал закрыть ввиду близости к ним винного склада. Внутрь дворца я выслал патрули, которые должны были очистить помещение от штатской публики и уговорить матросов и солдат покинуть дворец. Караулу у ворот я приказал никого во дворец не пускать, а всех выходящих тщательно обыскивать. Скоро под воротами дворца выросла гора отобранных вещей.

К этому времени на площади собрались все участники штурма. Ждали выхода арестованных министров. Для них уже были приготовлены машины. Мы уговорили толпу не делать никаких эксцессов министрам. Сделали узкий проход в толпе до автомобилей. Вот и они. Из толпы сыплются шуточки и остроты. Некоторые делали угрожающие движения. Все министры спокойно прошли сквозь строй к автомобилям. Один Маслов, потеряв достоинство, впал в животный страх, увидев злобные рожи матросов и солдат. Увидев толпу, он шарахнулся назад, ухватился за сопровождающих и закричал: «Спасите, спасите меня!» Пришлось уговаривать его, что его не собираются убивать, что пугаться не стоит, перед ним обычный народ, просто он никогда не видел народа так близко, и поэтому ему страшно. Все же для Маслова пришлось специально раздвинуть проход, и шел он, сопровождаемый по бокам солдатами, уцепившись за них и с ужасом озираясь на матросов, которые нарочно делали ему страшные рожи. Передав охрану дворца караульной части, я поехал в Смольный.

Дверь с криво написанной надписью «Военно-Революционный Комитет» не успевала закрываться. Люди с возбужденными лицами не говорили, а стреляли короткими, необходимыми, ясными словами и, на ходу получив две-три руководящих фразы, стремглав мчались туда, куда их посылали…

Однажды в ВРК залетел Троцкий, схватил кусок хлеба и, свалившись в кресло, говорит: «Только у вас здесь кипит деятельная работа. Как посмотрю на вас, так делаюсь спокоен за судьбу революции. Только у вас я отдыхаю».

Хотел он сказать еще что-то важное, но на полуслове уснул. Недоеденный кусок хлеба вывалился из рук. Такая картина была обычна в то время и потому никого не удивила. Заседание Комитета продолжалось. Проспав с полчаса, Троцкий вдруг проснулся и спрашивает: «Сколько я спал?» Но не дождавшись ответа, быстро убежал из комитета.

В то время странно бы было увидеть в Смольном спокойно идущего человека. Все бегало, суетилось, всем не хватало времени…

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

ЮНКЕРА

Итак, наступил канун 25 октября 1917 года (старого стиля), и мое отделение направилось на очередное дежурство в Зимний Дворец. Прибыв туда, мы в скором времени увидели, что на Дворцовую площадь пришел целый батальон юнкеров школы Прапорщиков из Луги, а затем и женский батальон под командой Бочкаревой (которая старалась пристыдить мужчин и солдат в пользу ведения войны). Затем нам приказано было аммуничить и выехать с батареей на площадь. Туда также вышли и другие части, находившиеся во дворце, о которых уже говорилось раньше. Через короткое время Керенский выехал из дворца на автомобиле, сказал короткую речь, которую я за дальностью не расслышал, и, проехав мимо войсковых частей, куда-то уехал. (Потом, много лет спустя, мы, оставшиеся случайно в живых, узнали, что он бросил свое правительство и убежал в Финляндию). Мы все вернулись во двор Дворца, юнкера из Луги скоро куда-то ушли строем, а женский батальон разместился в Эрмитаже.

На площади и вокруг дворца царила полная тишина утром 25 октября, но ее можно, пожалуй, назвать зловещей, так как и трамваи не шли мимо дворца через Дворцовый мост на Неве, и скоро распространился слух, что где-то происходят беспорядки, и смена нашего караула из училища не пришла.

Не помню уже времени, но около полудня, вдруг подъехал бронированный автомобиль-грузовик напротив главного въезда во двор дворца и стал стрелять из пулемета по дворцу. На это ответили ружейным огнем юнкера пехотного училища, а броневик уехал обратно через арку Главного штаба.

После этого был отдан приказ всем юнкерам носить дрова, сложенные во дворе дворца большими штабелями и длиною больше метра, на фасад дворца, где в короткое время была построена широкая баррикада перед выездом во двор, длиною примерно в сто шагов и высотой немного ниже человеческого роста. Часть пехотных юнкеров осталась спереди дворца за этой дровяной стеной. Через некоторое время снова появился уже настоящий забронированный автомобиль с маленькой пушкой (35 мм?) и обстрелял баррикаду и некоторые окна дворца. Ему ответили пехотные юнкера ружейным и пулеметным огнем, и он очень скоро скрылся.

Наступила зловещая тишина на всей площади, не было ни прохожих, ни извозчиков. Часть стоявших во дворце казаков куда-то ушла в конном строю. Нам дали ранний обед и, когда стало темнеть, приказали аммуничать лошадей и готовиться к уходу батареи из дворца.

Я был назначен в этот день ездовым на «коренном уносе» второго орудия и сел в седло. Наш отделенный офицер скомандовал отправление, и батарея пошла через Дворцовую площадь по направлению арки Главного Штаба. Куда мы шли, я точно не знал, но слышал, что должны были мы идти на соединение с какой-то частью на Морской у Синего моста через Мойку.

Как только мы прошли арку Главного Штаба и стали подходить по Морской улице к Невскому проспекту, неожиданно из-за всех углов по Невскому и из всех домов и подворотней на Морской высыпали сотни вооруженных людей, рабочих с красными флагами и винтовками, и в один миг окружили всю нашу батарею. Не успел я заметить, как вся улица и перекресток Невского заполнились этой толпой, как меня захватили сзади и сбоку и вытащили из седла. То же самое случилось и с другими юнкерами нашей батареи и ее командиром, и о сопротивлении орудиями или иначе не могло быть и речи. Пока с меня сдирали погоны, отнимали шашку и револьвер, я заметил группу солдат, около ста человек, под предводительством унтер-офицера, которые пробивалась сквозь окружавшую нас толпу и отталкивали от нас толпу рабочих. Унтер-офицер закричал на рабочих: «Товарищи рабочие, этот пункт поручен мне лично Лениным, и я забираю этих юнкарей в плен!! Мы их должны доставить в наши казармы!!» На этом солдаты его нас всех окончательно окружили и повели за угол по Невскому в сторону Мойки, а затем по боковой улице в казармы Павловского полка, что на западной стороне Марсова поля (где теперь парк и могилы жертв революции), между Невой, Мойкой и Летним садом.

Как только нас окружили солдаты и повели на Невский, много рабочих бросилось за нами, приставая к солдатам с криками: «Товарищи, чего вести этих гадов-капиталистов в плен, тащите их к Мойке и покончим с ними! Мы только что захватили тех, что были на телефонной станции, покончили с ними и побросали в реку! Чего тащите их в казармы?!..» С такими криками толпа шла за нами еще два-три квартала и постепенно растаяла. А нас действительно привели и заперли в одном из помещений Павловского полка, которое было совершенно пусто, и сидеть можно было только на полу.