Дань кровью
(Роман) - Юнак Виктор - Страница 10

Топличанин не мог понять, что случилось с его спутником: Воихна всю дорогу молчаливо о чем-то думал, а если изредка и отвечал на вопросы, то всегда невпопад, что еще больше удивляло и злило воеводу.

Часа через три вернулись высланные воеводой вперед разведчики с коротким, но недобрым донесением:

— Там, впереди, османы.

— Сколько их? — насторожился Топличанин.

— Много.

— Сейчас самое главное их опередить. Развернуться в боевой порядок!

Приказ воеводы, передаваемый из уст в уста, всего за несколько минут долетел до хвоста растянувшейся чуть ли не на километр колонны. Топличанин вопросительно взглянул на Воихну. Естественно, тот не мог остаться в стороне.

Те, кого разведчики Топличанина обозвали османами, были на самом деле ратниками Матвея Кантакузина, с которыми он выступил в поход на сербов. Отправившись из Волерона на восток, Кантакузин прошел ущелья под Христополем, опустошив по пути окрестности древнего греческого города Филиппы и соседние сербские земли. Пройдя через Кавалу в обход Серр, Кантакузин намеревался с помощью войска Воихны заключить этот город в кольцо и затем одним ударом, полагаясь при этом, разумеется, и на помощь Углеши, покончить с ним. Однако план этот стал трещать по швам, едва его войско вступило в пределы владений Душановицы. Чуть ли не треть присланных султаном акинджиев, презрев приказы и угрозы со стороны Омера-паши и самого Кантакузина, разбрелась по окрестностям мародерствовать. И поэтому, когда Кантакузину сообщили о приближении сербского войска, он схватился за голову, ибо и та часть войска, что оставалась при нем, была не в состоянии с ходу ввязаться в бой. Нужен был отдых, так как Кантакузин, желая как можно быстрей увести эту своевольную массу подальше от своих владений, почти без остановок три дня гнал войско вперед. Говорят, иногда исход боя зависит от решительности командира. Матвея Кантакузина трудно обвинить в нерешительности (да и войско его по численности превосходило войско Топличанина), но сейчас он растерялся. Уж слишком все нескладно сложилось для него: и этот преждевременный приход османов, и сама эта неуправляемая масса акинджиев, и теперь это сербское войско, невесть откуда взявшееся. Ведь, по расчетам Кантакузина и донесениям Воихны, никакого войска здесь быть не должно. Разве что сам Воихна либо изменник, либо теперь уже пленник Елены.

— Что делать будем? — вопрос стратига Мануила вывел Матвея из задумчивости. — Войско-то у сербов немалое.

— В бой нам вступать нельзя — это гибель, — печальные глаза Кантакузина глянули вдаль, туда, где безудержно мчалась, поднимая тучи пыли, тяжелая конница сербского императора, готовая в любой момент растоптать своими копытами каждого, кто попадется ей на пути.

— Не хочешь ли ты сказать, Матвей-паша, что мы будем отступать? — Омер-паша приблизился к Кантакузину.

— Я исхожу из тех сил, которые находятся под моей рукой в данный момент, уважаемый Омер-паша.

— А разве ты не знаешь, что великий падишах, мой повелитель, использует акинджиев только перед наступлением? Отступать они не умеют.

— Если бы твои воины подождали еще одни сутки, Омер-паша, — повысил голос Кантакузин, — мы бы навязали бой сербам и разбили их. Ты же не послушал моего приказа и распустил их, и я вынужден буду пожаловаться на тебя зятю моему, султану Орхану, — слово «зять» Кантакузин выделил особо, но это, казалось, не слишком подействовало на санджакбега. Вероятно, он не очень-то верил в подобную жалобу. Во всяком случае, в ответ на это Омер-паша высокомерно заявил:

— Мой великий падишах, да продлит Аллах его жизнь, прислал меня сюда не для того, чтобы я слушал твои приказы, а чтобы мои воины взяли причитающуюся им дань в сербских селах.

— Не о том речь ведешь, Омер-паша, — еле удерживая на месте разнервничавшегося коня, прервал османа стратиг Мануил. — Время очень дорого. Погляди вперед!

— Да я один разобью этих грязных гяуров[11], — взвизгнул Омер-паша и, подняв коня на дыбы, понесся к своим акинджиям.

— Назад! — закричал Кантакузин, понимавший, что сейчас произойдет. — Не смей ввязываться в бой.

Но его окрик разбился о крупы низкорослых турецких коней, беспорядочно помчавшихся вслед за своим вожаком на стройные ряды сербского войска, приблизившегося уже на расстояние полета стрелы. Дико подвывая, турки все ускоряли темп. И вдруг словно паралич на мгновение поразил всю эту огромную массу: Омер-паша, пронзенный одновременно двумя стрелами, грохнулся наземь, угодив при этом еще и под копыта чужого коня. Еще секунда, и акинджии бросятся врассыпную, как стадо джейранов, потерявшее вожака. Спасла на сей рез мгновенная реакция Кантакузина — он бросил на помощь акинджиям сотню греков во главе со стратигом Мануилом. И Мануил увлек турок за собой. Кантакузин же получил возможность маневрировать оставшимися у него войсками. Завязалась битва. Поначалу Кантакузину удалось уломать фортуну, однако силы были далеко не равными: акинджии наполовину были разбиты, а другая половина позорно бежала. И только мужество греческих ратников сбило наступательный порыв сербов, которые, несмотря на это, через несколько часов входили в Серры гордыми победителями. Кантакузин, собрав оставшиеся силы, приказал отступить для ночлега на реке Панак, несшей свои воды на середине пути между Серрами и Филиппами. Он приказал разбить здесь лагерь с тем, чтобы на рассвете, когда вернутся ушедшие на разбой акинджии, тронуться в обратный путь.

Еще в разгар боя, различив в пестрой массе акинджиев одеяния византийских воинов, кесарь Воихна понял, что это было за войско. Понял он и то, что его заговор безнадежно провалился. Другого такого случая уже не будет, поэтому для него было бы сейчас лучше, чтобы Кантакузин погиб. Потому он и настаивал на продолжении битвы и на преследовании побежденных. Но Милан Топличанин, не подозревавший об этих замыслах, приказал протрубить отбой. Для воеводы теперь гораздо важнее было привести войско в целости в Серры, а там, если прикажет царица, он готов вступить в новый бой.

Поняв бесполезность дальнейших споров с воеводой, кесарь заторопился в Серры, где Углеша способен предоставить в его распоряжение в любой момент до полутысячи конников. Однако Углеша, трезво оценив ситуацию, уговорил Воихну оставить Кантакузина в покое.

— Сербы! Сербы! Спасайся, кто может! По коням!

Крики, вой и конский топот разбудили забывшегося лишь перед самым рассветом Матвея Кантакузина. Он вскочил и схватился за саблю. В этот момент в шатер вбежал стратиг Мануил.

— Что случилось? — встревоженно посмотрел на него бывший басилевс-соправитель Восточной Римской империи.

— На горизонте показалась конница. Османы вопят, что это сербы. Наши ратники поддались панике и бросились врассыпную…

— Как?! — Кантакузин рванулся к выходу, едва не сбив при этом Мануила с ног.

Ошалевшие, напуганные всадники метались в разные стороны, бросались в реку, мчались к лесу и один за другим исчезали. И только сотня дружинников адрианопольского правителя, оседлав коней, хмуро стояла несколько в стороне от шатра, ожидая приказаний своего господина. Матвей глянул в ту сторону, куда ему указал вышедший вслед за ним Мануил. Там, не спеша, обвешанные награбленной добычей, возвращались акинджии, покинувшие Кантакузина сутки назад ради грабежа мирных поселений. Когда же эти добытчики, так напугавшие своих сотоварищей, заметили мчавшуюся конную массу, они, в свою очередь, тоже решили, что это сербское войско намеревается окружить их и уничтожить. Бросив часть своего богатства, чтобы облегчить лошадей, добытчики повернули назад и, лупя каблуками в лошадиные бока, понеслись, нагоняя страх своими зверскими лицами на жителей окрестных сел, которые, покинув родные очаги, устремились под защиту крепостных стен Филипп. От всего этого бешеного топота содрогнулась земля.

Кантакузин с окаменевшим лицом долго смотрел вслед покинувшему его войску. Затем медленно повернулся к востоку, где багрово-пунцовый диск солнца начал покрываться медью, чтобы потом залить землю жаром своего золота, и опустился на колени. Прикрыв глаза, он молча перекрестился несколько раз и пал ниц, целуя землю; его широкие плечи содрогались не то от плача, не то от утренней прохлады. Дружинники хмуро следили за каждым его движением. Они тоже чувствовали, что это конец.